— Ничего не нужно, — сказал я. — Всё нормально. Всё уже прошло. Никакого приступа. У меня просто закружилась голова.

Медсестра ещё хлопотала около моей кровати, когда ушли одноклассники Миши Иванова (у меня язык пока не поворачивался называть их своими одноклассниками). Детишки пролепетали мне на прощанье несколько банальных глупостей (в духе тех бравых напутствий, что говорили актёры в старых советских фильмах). Девчонка оттараторила заученную наизусть и не совсем уместную речовку (от растерянности?). Так и не улыбнулась мне. И руку мне на прощанье не пожала. Школьники бочком пробрались к выходу, по-тихому свалили. Вместе с моим журналом «Юный техник».

До прихода Нади Ивановой я совершил очередной подвиг. Сперва прошёлся к выходу из палаты и выглянул в дверной проём (рыжий сосед страховал меня — по собственному желанию). Убедился, что больничный коридор большей частью соответствовал моим ожиданиям и представлениям. Увидел в нём такие же, как и в палате, невзрачные стены, множество однотипных дверей, стандартные лампы на потолке (похожие на те, что видел в недавнем видении). Сделал по коридору три шага (чтобы закрепить рекорд). Впервые заглянул к соседям — увидел на расправленных кроватях трёх лохматых мальчишек лет двенадцати-тринадцати. Взглядом отыскал путь к туалету (но не решился идти туда сегодня).

Вернулся в свою палату — уселся на койку. Ноги, вопреки ожиданиям, не дрожали от усталости (почти); сердце не выскакивало из груди (хотя колотилось отчаянно); одышка быстро прошла. Смахнул со лба капли пота. Заметил, что конопатый сосед посматривал на меня — он будто проверял, не свалюсь ли я без чувств, не стану ли вновь «закатывать глаза». Сообщил ему, что чувствую себя на удивление сносно. Сказал, что перед сном повторю прогулку за пределы палаты. И если не грохнусь в нескольких шагах от нашей двери, то завтра-послезавтра стану самостоятельным человеком: дойду до туалета. Выслушал от рыжего мальчишки с десяток грубоватых шуток на тему моей «самостоятельности». Но настроения они мне не испортили.

Надежда Сергеевна пришла в больницу позже, чем вчера («Завалили перед выходными работой»). Сегодня она выглядела уставшей, еле ворочала языком, зевала. Виновато улыбалась. Потирала не накрашенные глаза. Вручила моему соседу пакет с печеньем (от конфет рыжий по-прежнему шарахался). Помрачнела, взглянув на моё лицо — тут же прижала тёплую ладонь к моему лбу. Засыпала меня вопросами о самочувствии, об очередном «приступе» («Миша, я же вижу синеву у тебя над губой!»).

Успокоил её: солгал, что «синева» появилась вследствие необычно долгой и дальней (для моего нынешнего состояния) прогулки. Прихвастнул своим сегодняшним достижением («Представляешь, гулял по коридору!»). Пообещал не усердствовать с прогулками (без разрешения врача). Узнал у Нади Ивановой имя председателя Совета отряда «моего» класса (той самой девчонки, что приходила меня проведать и «поддержать от лица пионерского отряда») и кем работали её родители.

Заодно поведал маме Миши Иванова о причине своего интереса.

Надежда Сергеевна обрадовалась, когда услышала о сегодняшнем визите Мишиных одноклассников.

— Это была Зоя Каховская, — ответила она. — Хорошая девочка — умненькая. Её мама директор комиссионного магазина в Рудном районе. Того, что около кинотеатра «Москва». Елизавета Павловна Каховская. Высокая такая женщина, стройная. Я несколько раз беседовала с ней после родительских собраний. В прошлый раз мы обсуждали ваше чаепитие — то, что будет в среду. Жаль, что ты на него не пойдёшь… Она председатель родительского комитета нашего класса.

— Зоя Каховская? — переспросил я. — А кто её отец?

Надя задумалась. Прикусила губу (часто так делала, когда размышляла). Нахмурилась — меду бровями у неё появились штрихи-морщинки.

— Юрий Фёдорович… или Филиппович, — сказала она. — Точно не помню его отчество. Видела его только раз — ещё в прошлом году. Он редко посещал школьные собрания. У нас там обычно собирался женский коллектив. Во главе с Зоиной мамой. А вот её муж… Что я могу о нём сказать? Видный мужчина. С красивым таким римским носом. Серьёзный. В милиции работает — это точно. А больше я о нём почти ничего и не знаю. Так… пару женских сплетен. Но тебе они не будут интересны.

Надежда Сергеевна сегодня прочла нам только одну главу о приключениях Алисы Селезнёвой. Да и то лишь потому, что заметила мольбу в глазах моего соседа по палате. Рыжему мальчишке нравилось, как читала Надя (он слушал её охотнее, чем меня). Я тоже признавал, что у Ивановой приятный голос (да и привык я к нему). Мы с конопатым соседом лежали на кроватях, смотрели на лицо Надежды Сергеевны. Рыжий хрустел печеньем, улыбался (он не сказал Наде о том, что я уже прочёл ему о том, как Алиса играла в волейбол — с удовольствием слушал этот отрывок заново). А вот я не реагировал на повороты сюжета книги. Потому что думал вовсе не об Алисе. Надин голос звучал фоном для моих собственных размышлений.

Я вспоминал серьёзное лицо Зои Каховской, и те слова, что услышал от женщины в белом халате в своём сегодняшнем видении. Тогда мне показалось, что женщина назвала меня «заинькой». Теперь же я не сомневался: она сказала «Зоенька» — назвала женское имя. Я скривился: вновь почувствовал фантомную боль в животе — вспомнил свои ощущения из «сна». Точнее… не свои. «Как с той карамелькой», — подумал я. Конфетой подавился мой сосед по палате. Но я прекрасно представлял, что парень при этом испытывал. Потому что побывал в его шкуре (тогда, в своём «видении») — теперь я в этом уже не сомневался. Как почти поверил и в то, что на своей шкуре вкусил «прелести» будущих страданий Зои Каховской.

Пребывание в прошлом не казалось столь уж невероятным на фоне моих «приступов» и попадания в чужое тело. В своём «медикаментозном сне» я мог вообразить и не такое. Всё ещё убеждал себя, что реальный «я» ожидал пробуждения в одной из больниц Ленинградской области. А то, что видел сейчас — не более чем плод моего воображения. Вот только воображаемая больница выглядела очень реалистичной. И усталая улыбка на лице Нади Ивановой, и хруст печенья, и хмыканье рыжего мальчишки — всё это не казалось выдумкой спящего мозга. Да и рука Зои Каховской была вполне настоящей. Мне вспомнились неровные кончики Зоиных ногтей, родинка над её губой, капельки пота на висках девочки. И боль — та, из моего «видения» и из её будущего.

С Зоей Каховской я в своей «настоящей» жизни не встречался (так мне казалось). Она училась в семнадцатой школе до того, как я пошёл в первый класс. Та самая Зоя, чей отец двадцать четвёртого сентября тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года арестовал моего папу. Юрий Фёдорович Каховский (в том году он был старшим оперуполномоченным Верхнезаводского УВД, майором милиции) — крупный, темноволосый мужчина с тем самым «римским» носом, о котором говорила Надя Иванова. Он упоминался в первом ролике о совершённых в Великозаводске преступлениях, снятом мной и моим младшим сыном. Юрий Фёдорович отказался дать мне интервью (на камеру). Но всё же снабдил меня тогда полезными сведениями.

Я «нарыл» в интернете немало информации о майоре в отставке Каховском, когда разбирался в «деле» своего отца. Интересовался, каких успехов тот достиг; хотел понять, почему старший оперуполномоченный не нашёл настоящего преступника — того, в чьих злодеяниях обвинили моего папу. Попутно просмотрел и его биографию. Выяснил, что в марте восемьдесят пятого года майора отстранили от дела отца, а потом и вовсе уволили из милиции. Знал, что в начале девяностых Каховский открыл охранную фирму — охранял (или, как тогда говорили: «крышевал») торговые точки в Рудном районе Великозаводска. Так же ему принадлежала сеть салонов «Магические предсказания» — в них до тысяча девятьсот девяносто четвёртого года всем заправляла его жена.

А ещё я помнил, что в тысяча девятьсот восемьдесят четвёртом году у Юрия Фёдоровича умерла дочь Зоя. Тогда я невольно отметил, что девочка умерла незадолго до того, как я пошёл в первый класс (потому сейчас и полагал, что в прошлом с ней не встречался). Запомнил я и дату смерти девочки (та чётко засела в моей памяти) — четырнадцатое июля. Трагедия в семье Каховских произошла в тот самый день, в который я раньше отмечал день рождения тёти (старшей сестры моего отца, приютившей меня, после папиного ареста). Тогда эта информация стала для меня не более чем скупым историческим фактом. Я отметил совпадение, немного посочувствовал Каховскому… и перелистнул страницу.