Но просто так висеть я тоже не собирался. Если и попытаться выбраться, то только через драку. Вызвать и постараться не умереть. А то прохладно было голым болтаться, как сосиска на копчении.

— А бьешь ты как баба, — прохрипел я. — Хули подкрался с жопы? В шоколадный глаз лизнуть захотел? Давай по-пацански? На кулачках? Другие аристократы согласились, а ты… Или хининская кровь не позволяет?

— Точно очухался, — сплюнул Сэтору и повернулся к кицунэ. — Ну что же, Шакко-тян, он ваш. И знаете… что… Я настолько восхищен вашей операцией, что даже приготовил подарок. Вот, пожалуйста… Не откажитесь принять в знак моей признательности.

Он щелкнул пальцами, и один из подручных передал ему красную шкатулку, величиной с книгу.

— Чего там? Свой хуёк отрезанный даришь? Так можно было и не такую здоровую коробку подобрать. Хватило бы и наперстка! — выкрикнул я, болтаясь между небом и водой.

Сэтору только усмехнулся в ответ на мои оскорбления. Похоже, что мои крики его только забавляли.

— Ой, не надо было. Ведь это ваш отец дал мне наводку на этого мерзавца, а уж план по выведению его из равновесия был продуман давно. Вот только этому уроду постоянно везло…

— Мой отец… — Сэтору сглотнул. — Да уж, мой отец был великим человеком. Я до сих пор не знаю, кто его убил, но обязательно узнаю и тогда буду отрезать по кусочку от той твари, которая осмелилась поднять руку на этого святого человека…

На этого святого человека… Высокопарно-то как…

И в то же время… Неужели Сэтору до сих пор не воспринимает меня, как убийцу своего отца? Ну да, я в тот день был больше похож на покалеченную медузу, но нельзя же вот так вот брать и сбрасывать меня со счетов. Обидно же, да…

— Это ты тварь! Ты и твой отец! — выкрикнул я. — И если он уже получил по заслугам, то тебе это только предстоит!

Сэтору подкинул вверх шкатулку, быстро сотворил мудры и метнул в мою сторону огненный шар. Увернуться я не мог, лишь дернулся в сторону, но всё равно шар вскользь прочертил по моему голому телу, оставив ожог. Противно запахло паленой кожей. Я стиснул зубы, чтобы не застонать.

Мацуда ловко поймал подкинутую шкатулку и, как ни в чем не бывало, открыл её перед Шакко. Электрический свет запрыгал по изумрудным граням дорогого ожерелья. Целое состояние лежало на красном бархате.

Ого, вот это подарок!

— Какое красивое… Спасибо, господин Мацуда, — поклонилась Шакко. — Это необычайно ценный подарок для меня.

— А мне кажется, что это фальшивка! — выкрикнул я. — Ты бы проверила, а то у Сэтору подарки такие же, как и он сам!

Второй шар добавил боли. Теперь мне опалило бок с другой стороны.

— Сука! Только и можешь бить беззащитных! То в больничку придешь, то сзади подкрадешься! Слабо на кулачках? А? Ссышь, паскуда!

— Ещё раз вякнешь и я уже не смогу сдержать слово, данное Шакко. Я сам убью тебя, хинин, — процедил Сэтору.

— Убьете его и даже не дадите послушать о моем плане? Не дадите в полной мере насладиться последними минутами убийцы моего отца? — промурлыкала Шакко. — Это будет жестоко, господин Мацуда.

— Я всё же надеюсь, что вы примете мой подарок, госпожа Шакко. В этом случае я обязуюсь сдержаться и предоставить всю сладость мести вам…

Шакко обворожительно улыбнулась и поклонилась. Она застыла в поклоне, убрав с шеи волосы. Сэтору взял с красного бархата ожерелье, отдал шкатулку подручному и неторопливо щелкнул замком. Шакко встала, тряхнула волосами и, должен признаться, что изумруды как нельзя лучше подходили к зеленым глазам Шакко.

— Прекрасно. Просто прекрасно, — выдал нечто похожее на улыбку Сэтору.

— Благодарю вас, господин Мацуда. Это ожерелье будет всегда напоминать мне о самой великой победе в моей жизни! — с жаром воскликнула Шакко и повернулась ко мне. — Ну что, Изаму-кун, готов услышать про маленькую девочку, которую ты лишил детства?

Сэтору с легким поклоном сделал приглашающий жест рукой:

— Всё в вашей власти, госпожа Шакко. Я тоже с удовольствием послушаю. Ведь мы с вами оба лишились отцов, а значит родственные души.

О как… Похоже, что пришло время охуительных историй…

Если бы я мог, то уселся бы в кресло, взял терпкий кофе и потихонечку потягивал бы его, слушая о том, почему скоро должен буду отправиться кормить рыб. Увы, вместо этого должен висеть, слушая, как скрипят суставы. Оммёдо не дали сделать наручники. Похоже, что это тот самый магический металл, блокирующий боевые меридианы. При всём при этом очень зачесался нос. Он всегда чешется, когда нет возможности его почесать…

Шакко тем временем подошла к краю пристани и остановилась, скрестив руки на груди. На той самой груди, которую я недавно мял и целовал.

— Маленькая девочка с мамой и папой жили на западе острова Хонсю. Это была обычная семья с необычной историей — они все были кицунэ…

Шакко обернулась вокруг себя. Всего мгновение, но из рыжих волос вырвались большие волосатые уши, а из-под юбки сзади огненным всполохом взметнулся пушистый хвост. Она взяла в руки пульт управления краном. Нажала на подъем, на спуск. Убедилась, что я хорошо скольжу как вниз, так и вверх, и продолжила:

— И так получилось, что на острове не стало работы для папы-кицунэ. Он отправился на заработки в Токио. Мама и папа рассудили, что в большом городе больше работы. Со временем папа хотел перевезти в Токио свою семью… Но злая судьба не отступала от папы-кицунэ и в Токио. В первый же день на него напали якудза, избили и отобрали все деньги. Кое-как он добрел до лавки добрых тануки. В лавке его приняли, выходили, даже дали работу. Папа-кицунэ был очень рад. Он начал работать на совесть. Не чурался любой грязной работы и всегда благодарил хозяев за доброту…

Вроде бы я где-то это уже слышал. Неужели идет пересказ, только другими словами?

— Мама и дочка оставались жить на западе острова Хонсю. Мама стирала и убирала для господ, а дочка лазила по горам и собирала редкие травы для старого аптекаря. А потом, в один ужасный день, мама-кицунэ не смогла выйти на работу. Страшная болезнь приковала её к постели. Старый аптекарь сказал, что нужны большие деньги на операцию. Дочка передала эту новость отцу, а тот пообещал найти деньги. И он нашел, половину он занял у якудзы, потому что больше негде было брать, а за другую половину отдал себя в рабство на два года. Он должен был отработать на стройке, чтобы полностью вернуть долг…

Сэтору прыснул, как будто с трудом сдерживал смех. Шакко взглянула на него, но тот только помахал рукой и сделал вид, что закашлялся.

— Папа-кицунэ сделал всё возможное, чтобы достать деньги. Он передал их доверенному лицу, но… Тот исчез с деньгами. А папа… Папу взяли в рабство. Без связи с родными, без возможности выйти со стройки, без возможности передать весточку… Всё это девочка-кицунэ узнала уже позже… Гораздо позже смерти мамы-кицунэ, которая так и не получила денег. Которой так и не сделали операцию.

В голосе Шакко послышались слезы, но она встряхнула головой и заставила себя продолжать:

— Дочка кое-как смогла похоронить маму-кицунэ и отправилась искать папу-кицунэ в большой город. Увы, Токио не место для одиноких девочек, у которых только-только начала расти грудь. Чтобы выжить, дочке-кицунэ пришлось воровать. А когда нет опыта воровства, то в один прекрасный день попадаешь в полицию. Вот и девочке-кицунэ было суждено попасть в полицейский отдел. Ей повезло попасть к старшему комиссару Мацуде…

Повезло? Ну ни хрена же себе — везение…

— Да-да, это был отец Сэтору, — отозвалась Шакко на моё хмыканье. — Я знаю, что ты, мерзкий хинин, ненавидел его за то, что он был справедлив и бескорыстен. Ненавидел за то, что он много работал и многого добился в жизни. Ты, сраный якудза, даже не знал, сколько он для меня сделал, а позволяешь себе хмыкать!

— Шакко, лучше вернись к сказочке. Мне же интересно — чем там всё кончится, — вздохнул я, глядя, как в руке девушки появляется синее пламя.

А что? Метнет ещё и тогда я не узнаю финала этой потрясающей трагедии.