Его жена, Фумико Абэ, пока ещё не знала про визит к врачу. Не знала потому, что Иоши Абэ не хотел тревожить её раньше времени и запретил доктору говорить об этом кому бы то ни было. Если опухоль можно излечить, то он приложит к этому все силы, а если нет… Тогда лучше прожить оставшееся время в обычном режиме, а не глядя в сожалеющие глаза и знать, что жена просыпается среди ночи и прислушивается к дыханию мужа.

Кости начинали мучительно ныть ближе к вечеру. Ночью же они и вовсе словно наполнялись расплавленным свинцом. Лекарства облегчали боль, но господин Абэ знал, что со временем боль будет становиться всё сильнее.

Даже сернистые источники не могли излечить его, хотя и назывались «избавлением от семи недугов». Похоже, что саркома кости не входила в перечень тех недугов, от которых может избавить вода. Даже минеральная и такая полезная, как в онсэне Нанакури.

Неизвестно, сколько ещё времени было ему отпущено, пока боль не скрутит в бараний рог и не прикует к постели. Однако перед тем, как последний луч жизни скроется за мрачной тучей смерти, господину Абэ захотелось пустить вперед белобрысого хинина, который убил его ребенка. Чтобы уже на том свете Иоши смог обнять своего сына и сказать, что его смерть полностью отомщена…

— Живыми и здоровыми? Это хорошо. Из моих бойцов тоже никто не пострадал. Но речь я завел не про это… Я узнал из достоверных источников, что хинин собирается поступать в Рикугун сикан гакко.

— Ему мало старшей школы? — вскинул брови господин Кичи. — Да там же собрались одни сливки военной аристократии. Куда он полез?

— Пока никуда, он только собирается. Но мне кажется, что этот татуированный мальчишка куда угодно пролезет без мыла. И знаете, что…

Абэ на несколько секунд замолчал. Два его друга терпеливо ждали, что скажет тот, чья родословная на пару столетий превышала родословную каждого из них.

— Если бы не смерть моего сына, то я хотел бы иметь этого шустрого мальчишку среди своих слуг.

— Но… — многозначительно произнес Кичи.

— Да, это «но» всё перечеркивает. Я хочу увидеть его смерть, —угрюмо произнес господин Абэ. — Моя жена хочет смерти хинина. Военная академия не для слабаков! Я уже узнал, какого преподавателя не хватает в академии. Узнал и принял кое-какие меры. Так что, мы можем в полной мере насладиться мучениями хинина, а потом… Потом придумаем, как обновить ваше рабочее кресло и ваше украшение для кабинета.

Господин Кичи и господин Тонг приветственно подняли тяваны с чаем. Они бы произнесли «кампай», но при чаепитии не принято так восклицать. А они следили за своими действиями и старались не делать того, чего не принято.

По крайней мере на людях.

Я поговорил с Мрамором. Беседа получилась задушевная, в лучших традициях разговора майора Славы Соколова с провинившимся бойцом.

Майор Соколов редко распекал прилюдно тех, кто по-крупному накосячил. Нет, он отводил их в отдельный кабинет и уже там… В общем, закаленные в боях дядьки выскакивали после его лекции с полыхающими ушами и опущенными в пол глазами.

Почти весь боевой состав попадал на ковер к майору, так что его гневные отповеди, проговоренные негромким голосом и состоящие по большей части из мата и красочных эпитетов, заставляли остальных бойцов понимающе кивать.

Я тоже не стеснялся в выражениях. Язык у меня подвешен неплохо, словарный запас богатый, поэтому я смог поведать о своих впечатлениях от поведения Мрамора в самых ярких выражениях.

Высказал босодзоку всё, что думаю про его поведение и про то, как нам сосуществовать дальше. В начале же выдал сакраментальное:

— Ты нормальный мужик, Кин Исий. Я рассчитываю сделать тебя бригадиром, старшим над твоей командой байкеров. У тебя есть ум, есть воля и стремление сделать жизнь лучше. За тобой тянутся люди, у тебя есть харизма и, черт побери, особая энергетика лидера! Но…

Всё по науке — сначала похвалить. Прямо как у старика Дейла Карнеги. Психология в действии. Я похвалил, а потом разнес ко всем чертям.

Почему мы материмся? Психологи объясняют все стрессами, воспитанием. Лингвисты — слабым словарным запасом. По выводам социологов, среднестатистический матерщинник — отнюдь не сантехник-выпивоха, а семейный мужчина до 45 лет с высшим образованием и высокой зарплатой.

Современный мир стал жестче, и те, кто ругается матом, как бы принимают воинственную окраску. Ведь мат — язык с очень сильной энергетикой. К сожалению, чем больше у человека власти, чем выше вершина, на которую он взобрался, тем чаще он выражается независимо от места и окружения. Но мат — чисто мужской язык. Женщины, которые часто выражаются, маскулинизируются и резко теряют женственность. Переводя на язык поговорки — у бабушки резко вырос… первичный половой признак!

Что слышалось со стороны Мрамора?

Одни только:

— Но я… Но мы… А вот… Нет-нет…

И эти возгласы со временем становились всё тише. Когда на каждый звук вываливается десяток крепких словечек, то невольно заставляешь себя призадуматься — а может ну его на фиг? Пусть выскажется, а потом отпустит.

Мрамор слушал с пылающими от гнева ушами. Я же бил фактами, традициями, правилами этикета. За то время, пока я находился в этом мире, я успел от души поднатореть в тонкостях и мельчайших поведенческих оттенках.

За время нашего разговора я провел босодзоку через все стадии принятия. Сначала у него было отрицание, потом гнев. Он даже пытался торговаться, но я плавно ввел его в небольшое состояние депрессии, расписав безрадостное будущее без моей команды. И в конце приободрил, заставив принять все мои слова так, как он никогда ничего не принимал.

Разговор обязательно надо закончить подведением черты и договоренностями. Главное — нужно добиться от человека реакции, вроде «Да, я все понял, иду исправлять». А потом надо обязательно проверить, были ли улучшения, и опять дать подчиненному обратную связь. Хорошо, если на этот раз — положительную!

— Так что я думаю, что мы всё прояснили, — наконец произнес я, откидываясь на кресло. — Между нами не возникнет недоразумений?

— Нет, Такаги-сан, — угрюмо пробурчал босодзоку.

— Тогда я даю тебе важное поручение — съезди в больницу под номером десять и узнай, как дела у женщины по имени Мэдоку. Она недавно случайно отравилась, так что теперь должна идти на поправку. Если всё нормально, то спроси её — не хочет ли она вместе с мужем поработать у нас?

— Да, всё понял. Сейчас съезжу и узнаю, — проговорил Мрамор. — А кем она будет работать?

Краснота с его лица проходила. Он успокаивался. Я видел, что моя головомойка достигла эффекта. Надо будет произвести небольшой разговор спустя некоторое время, чтобы полностью взять Мрамора под свой контроль.

— Думаю, что работа поваром её устроит. Всё-таки такую большую кодлу прокормить непросто, а твои ребята уже устали от сухого пайка. Если всё нормально, то приглашай её. И я надеюсь на тебя, Мрамор. Надеюсь на твои дипломатические способности.

— Я не подведу, босс! — с жаром откликнулся он.

— Вот и хорошо. Позовешь по дороге сэнсэя? Конечно, он сначала тебя пошлет на три буквы, потом скажет, что сено к лошади не ходит, но на третий раз сообщи ему, что у меня есть для него важная информация.

— А если он драться полезет?

— Тогда я лично выделю тебе местечко на кладбище. Даже разорюсь на маленький погребальный камень, — мило улыбнулся я в ответ.

— Добрый ты, босс, — хмыкнул босодзоку. — За это тебя и уважаю.

Он поклонился, причем выбрал один из почтительных поклонов, какие делают слуги перед хозяевами. Было видно, что ему подобное далось не просто, но он-таки пересилил себя и сделал это. Я встал и поклонился в ответ. Мой поклон был на десять градусов меньше. И сделал это для того, чтобы подчеркнуть разницу в положениях.

Нет, я бы мог встать и пожать ему крепко руку, но босодзоку просто бы этого не понял. Человек, воспитанный на поклонах, вряд ли может понять рукопожатие. Скорее, он примет это за жест, присущий гайдзинам, иноземцам, а не истинным японцам.