Зоин родитель указал на меня сигаретой.

— Ты… появился, зятёк, — ответил Юрий Фёдорович. — Я же вижу, как ты трясёшься над мамкиным ухажёром. Целую комбинацию разработал, чтобы свести её с Витьком; не пожалел на это дело тридцать рублей. А мне теперь с тобой ссориться не с руки. Особенно после этих твоих новых фокусов. Так я жене и объяснил. Две недели после этого спал на диване в гостиной.

Он потёр щёку.

— И Зоя изменилась, — заявил Каховский. — Слышал бы ты, зятёк, как она поругалась со своей матерью: та пыталась отвадить её от общения с Солнцевыми. Но дочурка заявила, что будет ходить везде, куда ты её поведёшь. А если нас что-то не устраивает, то она переедет к тебе жить — «навсегда». Сказала, что тётя Надя ей это разрешит: она добрая, в отличие от нас.

Зоин родитель ухмыльнулся, качнул головой.

— Лиза явно не ожидала такого отпора, — сообщил он. — Это был, как говорят у вас в самбо, «чистый бросок». Потому что Зоя не шутила — мы с женой это поняли. Вот так вот, зятёк. Дома теперь о тебе говорим либо хорошо, либо когда нас не слышит дочь. Стараемся вообще не поминать вашу компанию: ни Солнцева, ни этого маленького рыжего засранца.

Юрий Фёдорович хмыкнул. Он прикрыл окно (терзал рукоять стеклоподъёмника, будто та перед ним провинилась). Оставил лишь узкую щель, в которую не залетали снежинки, но к которой устремлялся круживший в воздухе табачный дым. Каховский, не глядя, ткнул сигаретой в пепельницу. Провел рукой по рулевому колесу, будто сметал с него мусор или снег.

Сказал:

— Сегодня вечером дочь устроила мне истерику из-за этой убитой девки: из-за Удаловой. Наговорила много всего… нехорошего. Заявила, что ненавидит меня. И что ей стыдно за такого отца — за такого, как я. Честно признаюсь, зятёк: она впервые со мной так разговаривала. Таких истерик у неё раньше не случалось. М-да. И кстати: собралась переезжать к тебе. Снова.

— Сегодня?

Юрий Фёдорович дёрнул плечом.

— Нет… — сказал он. — Хотя… не знаю. Когда я уходил, Зоя рыдала в своей комнате. После нашего с ней очередного разговора. Веришь ли: до сих пор мороз по коже пробегает, когда вспоминаю эти её всхлипывания. Кошмар. Ненавижу женские слёзы. А особенно невыносимо — когда плачет моя дочь. Вот честно: лучше бы мне сегодня морду набили.

Каховский вновь прижал к губам сигарету.

Мне почудилось, что её кончик едва заметно вздрагивал.

— Жена меня выпроводила: пообещала, что успокоит дочь, — сообщил он, выпустив из ноздрей две струйки серого дыма. — Но кто бы успокоил меня. Не поверишь, зятёк: подумывал даже купить поллитровку и напиться. И наплевать на то, что завтра на работу. Ну а потом вспомнил о тебе. В конце концов, ведь это же ты и заварил всю эту кашу…

Ветер за окнами резко усилился. В этот раз он не только смахнул с лобового стекла снежинки. Но и угрожающе свистнул, пошатнул ветви деревьев. С тополя на машину обрушились охапки снега. Они гулко ударили по крыше над моей головой. Повалились и на капот «копейки» — брызгами разлетелись в стороны.

— Зятёк, ты должен поговорить с ней, — заявил Каховский. — Должен, слышишь⁈ В среду у неё день рождения. Хочу, чтобы к этому времени мы с дочерью помирились. Я справился бы и сам… но не так быстро. А у тебя получится, я уверен. Ты для неё сейчас даже больший авторитет, чем мы с женой. Объясни ей всё… про эту девку…

Он вздохнул.

Продолжил:

— Сам придумай, что сказать. Знаю: ты умеешь промывать мозги. А с Зоей в этом плане у тебя точно не возникнет проблем: ты сейчас единственный, кому она безоговорочно верит. Так что постарайся, зятёк. Чтобы к среде мы с ней если и не восстановили прежние отношения, то хотя бы нормально общались на людях. А то я её знаю…

Юрий Фёдорович не договорил — позволил мне самому вообразить, какие выходки могла устроить Зоя.

Пока я обдумывал его слова, Каховский курил. Посматривал на меня, но не торопил с ответом. Я вспомнил Зоины слова (те, что услышал сегодня утром): «Как же я его ненавижу!!» И то, с какой решимостью девочка их произнесла.

Кивнул.

— Ладно, — сказал я. — Поговорю с ней. Завтра.

И вдруг зевнул — внезапно и протяжно. Поспешно прикрыл рукой рот, помешал Каховскому увидеть мои гланды. Вспомнил, что уже началась программа «Время». А это значило, что мой юный организм готовился ко сну. И его совершенно не волновало, что сам себя я ребёнком не считал. «Время недетское», — промелькнуло в голове выражение.

— Но только в обмен на услугу, — добавил я.

Юрий Фёдорович нахмурился.

— Что тебе от меня нужно, Иванов? — спросил он.

Постучал рукой по рулевому колесу.

— Тут… скоро моего приятеля будут убивать, — сказал я. — Одного из тех, о ком вы с женой при Зое не любите говорить. Вот ваша помощь мне и понадобится — чтобы помешать этому. Я уже поразмыслил и понял, что сам я с этим делом не справлюсь — даже в компании с Достоевским. Решил обратиться к вам… чуть позже.

— «Припадок»?

Я кивнул.

— Он самый.

Юрий Фёдорович зажмурил глаз.

— Кто? Когда? Как? Где?

— Вовчик, — сказал я. — После Нового года. Забьют насмерть. Наша местная шпана — моего возраста и чуть старше. Проломят рыжему голову куском льда. Это всё, что сейчас знаю. Но обязательно узнаю больше: есть кое-какие ориентиры. Но это будет уже после праздника. Как только проясню ситуацию, так сразу же опишу её вам.

Каховский зажал сигарету между губ, протянул мне руку — для рукопожатия.

— Договорились, — пробубнил он.

Я почувствовал, как его холодная ладонь стиснула мои пальцы. Зоин отец не попытался раздавить мне руку — лишь слегка её стиснул и тут же выпустил. Вынул изо рта сигарету, поспешно стряхнул с неё в пепел. И тут же вновь содрогнулся от кашля. Я и сам уже подкашливал. От табачного дыма мне пощипывало глаза.

Юрий Фёдорович восстановил дыхание.

— Рыжий — надоедливый пацан, — сказал он. — Но дочь расстроится, если его пристукнут. А мне бы не хотелось её расстраивать… снова. Вот только в обмен на целую черепушку этого вашего болтливого засранца ты, зятёк, «посмотришь» ещё пару «криминальных» вещичек — это вдобавок к разговору с Зоей. Согласен?

— Согласен, — ответил я.

— Вот и замечательно.

Каховский приоткрыл дверь — впустил в салон свежий воздух, позволил дыму выбраться на улицу. Дышать стало легче. Я услышал, как Юрий Фёдорович сплюнул, увидел умчавшийся в кусты метеор (недокуренную сигарету). Снова сжал кулаки. Холод отогнал от моего сознания сонливость.

— Между прочим, — сказал Зоин отец, — подтвердилось ещё одно твоё «пророческое видение». Вчера во дворе того самого дома, где весной убили Оксану Локтеву, задержали некоего Алексея Чуйкина. Я задержал. Мне он показался подозрительным. Парень оказал сопротивление. При осмотре у него нашли нож и крупную сумму денег.

«Дядя Юра» закрыл дверь, поправил шапку.

— Не спрашивай, что я делал в том дворе в воскресенье, — сказал он. — Я запарился сегодня это объяснять: и в устной, и в письменной форме. Но факт в том, что вчера вечером в дежурную часть поступил сигнал об убийстве. А сегодня Чуйкин сознался в совершённом преступлении. К слову, свидетель видела его выходящим из квартиры жертвы.

Юрий Фёдорович потёр глаза.

— Поводом для убийства двоюродной сестры он назвал «внезапно возникшую личную неприязнь», — сообщил Каховский. — Но это только потому, что сегодня некому было с ним поработать. Понедельник: разгребали накопившиеся за воскресенье дела. Но завтра с Чуйкиным поговорят уже предметно: и о деньгах, и о… и обо всём остальном.

Он посмотрел на меня — устало. Только сейчас, когда воздух в машине очистился от дыма, я разглядел тёмные отёки под глазами у Зоиного отца и уже появившуюся к вечеру на его щеках и подбородке густую щетину. Подумал, что подполковник милиции Каховских сейчас (наверняка) хотел спать не меньше, чем я.

Снова зевнул.

— Вижу, зятёк, — сказал Юрий Фёдорович, — убийство Екатерины Удаловой не произвело на тебя особого впечатления.