Зоя приподняла голову (будто почуявший добычу хищник).

— Какие ещё мандарины? — спросила она.

Сощурила левый глаз.

Каховский пожал плечами.

— Кислые… наверное, — сказал он. — Выглядят они неспелыми. Потому я и купил их немного. Сегодня. На рынке. Не удержался. Очень уж по ним соскучился. Да и дочурку свою хотел порадовать.

— У нас есть мандарины⁈

Кровать подо мной пошатнулась.

Зоин локоть избрал мой живот в качестве отпоры. Я с шипением выпустил из лёгких воздух. С трудом сдержал готовые сорваться с языка ругательства.

Каховская соскочила с кровати, будто под ней сработал механизм катапультирования.

— Обожаю мандарины! — заявила она.

Девочка одёрнула края халата и (босая) рванула к отцу. Тот встретил её ухмылкой, обнял. Я проводил Каховскую хмурым взглядом.

Зоя запрокинула голову.

— Папа, где они? — спросила она. — Ты… правда, купил мандарины? Не врёшь?

Девочка легонько стукнула отца кулаком по груди.

— С какой стати я буду тебя обманывать? — сказал Юрий Фёдорович. — Забыла, что уже декабрь? Самое время есть мандарины. На рынке ими уже не первый день торгуют. Ведь скоро Новый год.

В прошлой жизни у меня вошло в привычку, что с первых чисел декабря Великозаводск уже блистал праздничными украшениями. В городе сверкали на деревьях гирлянды. На витринах магазинов появлялись фигурки Дедов Морозов (или Санта-Клаусов), Снегурочек, всевозможных северных оленей и эльфов. В магазинах торговали фёйерверками, гирляндами и мишурой. То и дело слышались взрывы петард. И даже страницы соцсетей пестрели снежинками и ёлочками. В нынешнем же Великозаводске праздничное настроение у меня пока не появилось. Мишуры в гастрономах я не видел (в «Универмаг» я уже месяц не заглядывал). Ёлку возле Дворца спорта ещё не установили. Из праздничной атрибутики мне на глаза попадались разве что поздравительные новогодние открытки: Надежда Сергеевна подписывала их ежедневно, рассылала родственникам и знакомым по всей стране.

Я уже подзабыл, что граждане СССР считали мандарины новогодним фруктом. Свежи были воспоминания о фруктовом изобилии на прилавках магазинов… в будущем. Хотя я помнил и то, как мандарины с зеленоватыми боками горделиво возвышались пирамидкой в хрустальной вазе на праздничном столе у тётушки. И не забыл, как наедался этими кисловатыми фруктами: до появления аллергической сыпи на щеках. В зрелом возрасте я охладел к цитрусовым. Но вот теперь (глядя на то, как Каховская уминала за обе щёки мандарины) всё же почувствовал к ним интерес. Неуверенно взял оранжевый фрукт из вазы, очистил его от толстой кожуры. Забросил в рот сразу три дольки, одобрительно тряхнул головой. Отметил: «Не такие уж и кислые». И вновь полюбовался на то, с каким заразительным удовольствием жевала мандариновые дольки Зоя Каховская.

Юрий Фёдорович вошёл на кухню пропахший табачным дымом и наряженный в домашнюю одежду. Тенниска Надиного производства уже не казалась белоснежной (но вышивка выглядела по-прежнему идеально). А на трико с тремя полосками лампас всё больше топорщились коленки. «Дядя Юра» в дежурном режиме отвесил шутку в мой адрес, подмигнул дочери (та улыбнулась). Погрохотал посудой, электрической зажигалкой зажёг на плите газ (тот вспыхнул с приглушенным хлопком — языки пламени лизнули эмалированные бока чайника). Поинтересовался, «кто и что будет пить». Я заказал кофе. Но Каховский проигнорировал мой заказ — поставил передо мной пока пустую чайную чашку. Юрий Фёдорович установил на столе заварочный чайник и сахарницу. Бросил на скатерть чайные ложки. На этом он счёл свою миссию по приготовлению чая исчерпанной. Примостился за стол около окна.

— Дядя Юра, Нина Терентьева сегодня не пришла в школу, — выдал я давно заготовленную фразу.

Каховский сунул руку в карман, бросил на подоконник мятую пачку сигарет и зажигалку. Придвинул к сигаретной пачке чистую хрустальную пепельницу-туфлю. Кивнул.

— Знаю, — ответил он. — То есть… догадывался, что так будет. Девчонка ещё в пятницу угодила в больницу — мне так сказали. Успокойся, зятёк: меня заверили, что жизни Нины Терентьевой ничто не угрожает. На больничной койке девчонке сейчас самое место. Там за ней присматривают сразу три соседки по палате и целый отряд санитарок и медицинских сестёр.

Он ухмыльнулся, откинулся на спинку дивана. Раскинул руки (правую уложил на диван, а левую — на подоконник). Выпятил вышитый на тенниске (похожий на трилистник) логотип.

— В пятницу? — переспросил я.

— Ну, да, — сказал Юрий Фёдорович. — Седьмого декабря. Там такая симпатичная девочка-фельдшер за ней приезжала, что мне самому приболеть захотелось. Если бы не поездка в Новосибирск… эээ… я бы, конечно, проведал Терентьеву в больнице. Скорая забрала девчонку днём. Ещё до того, как я поехал в аэропорт. Но сам я с Ниной пока не беседовал — её историю слышал от коллег.

— Скорая? — переспросила теперь уже Зоя.

— Ну, да, — повторил Каховский. — С девицей произошла жуткая история…

Он покачал головой, но не прекратил ухмыляться. Зоя отвлеклась от поедания мандаринов, смотрела на своего отца — ожидала продолжения его рассказа (как и я). Позади меня на плите всё громче шумел чайник.

— Представьте себе, — продолжил Юрий Фёдорович, — в пятницу днём на Нину Терентьеву напали. Средь бела дня. В подъезде её дома. Когда девица возвращалась из школы. Преступник набросился на Терентьеву со спины — школьница не разглядела напавшего. Злодей нанёс девчонке сильный удар по голове — в район затылка. Нина потеряла сознание. В больнице ей диагностировали сотрясение мозга.

— Её хотели убить⁈ — воскликнула Зоя.

Она держала в руке остатки мандарина, в упор смотрела на отца; едва дышала. На нижней губе девочки блестели два соковых мешка из дольки мандарина. Зоя слизнула их.

Каховский махнул рукой.

— Если бы хотели, то убили бы, — сказал он. — Преступнику некуда было спешить, у него была уйма времени на убийство. А так: один ювелирной точности удар — и проблема с присмотром за школьницей решена. В больничке Терентьева пролежит не меньше недели — это пессимистичный прогноз. А если нам повезёт… если поговорить с её лечащим врачом, то Нина пробудет под присмотром медиков до следующих выходных. Или ещё дольше.

Юрий Фёдорович развёл руками (будто повторял, что «проблема решена»). Взял мандарин, повертел его в руке. Но чистить не стал — вернул фрукт обратно в вазу.

Я почесал нос.

Признался:

— Как-то… по-другому я всё это представлял.

Юрий Фёдорович пожал плечами. Постучал пальцем по подоконнику. Его рука всё ближе подбиралась к нарисованному на пачке верблюду.

— Ну, а что ты хотел, зятёк? — спросил Каховский. — Ты думал: у меня есть на подхвате отряд милиционеров, которые по моей прихоти будут следить за школьницами? Или ты надеялся, что я сам все выходные буду читать Достоевского на ступенях у двери Терентьевой? Я к этому делу даже стажёров не мог приставить. Потому что никакого дела нет. Как не было и сигнала о том, что жизни Нины Терентьевой угрожала опасность.

Он всё же прикоснулся к пачке. Но лишь накрыл её рукой. Мимо кухонного окна пролетел комок снега — он сорвался то ли с козырька на крыше, то ли с отлива под окном пятого этажа.

— Слова десятилетнего припадочного пацана — это не повод выгонять сотрудников милиции на работу в выходные, — сказал Юрий Фёдорович. — Да и ты, зятёк, не написал заявление. Так что официальных путей решения проблемы Терентьевой не существовало. А тут… нападение неизвестного и госпитализация — красота. Как говорится: то, что доктор прописал. В выходные Терентьева получила трёхразовое питание. А не нож под рёбра. Разве это плохо?

Я покачал головой.

— Это хорошо, дядя Юра. Только неожиданно.

Хмыкнул.

— Мне всё же казалось, что советская милиция действует иначе, — сказал я.

Заметил, что Каховский изобразил обиду. Юрий Фёдорович вынул из пачки сигарету. Постучал её фильтром по подоконнику.