Пенсионер резво вскочил со стула, шаркая по полу тапками, торопливо вышел из кухни — оставил меня наедине с блинами. Вот только я этим моментом не воспользовался. Потому что у Мишиного организма не обнаружилась сверхспособность Вовчика (поглощать пищу в невероятных количествах). Мой живот уже раздулся (чай там встретился с завтраком), а вид блинов больше не казался мне столь же привлекательным, как ещё несколько минут назад. Я отодвинул от себя пустую чашку, прислушался. Различил звяканье стекла (будто горлышко бутылки или кувшина ударилось о край стакана), глухой стук, покашливание генерал-майора Лукина. А потом я вновь услышал шаги в прихожей.

Фрол Прокопьевич уверенным шагом вернулся в кухню.

К аромату выпечки добавился едва уловимый мятно-спиртовой запах.

— Тут ты прав, Мишаня, — сказал пенсионер. — В мои годы с сердцем нужно обращаться бережно. Рано мне глушить мотор.

Он уселся на табурет, опёрся локтями о столешницу.

— Ну… рассказывай, Мишаня, — скомандовал генерал-майор.

Я вздохнул, взмахнул кистями рук.

— Тут такое дело, Фрол Прокопьевич…

Мне почудилось, что генерал-майор задержал дыхание. Я выдержал паузу: подбирал слова. Посмотрел Лукину в лицо, улыбнулся — как мне показалось: виновато.

— Через семь лет, — сказал я, — Союз Советских Социалистических Республик прекратит своё существование. В декабре тысяча девятьсот девяносто первого года СССР распадётся на пятнадцать независимых государств — по количеству нынешних республик. А двадцать пятого декабря девяносто первого года с Московского Кремля снимут красное знамя — заменят его российским бело-сине-красным флагом.

Я пожал плечами.

— Как-то вот так, Фрол Прокопьевич. Ни на Марс, ни на Луну советские космонавты не высадились. Во всяком случае, я об этом в своём видении ничего не слышал.

Генерал-майор около минуты пристально смотрел мне в глаза, молчал. Скулы у него на лице вздулись желваками, губы сжались в тонкую линию, побелели. Наконец, Лукин шумно выдохнул.

— Я надеюсь, Мишаня, ты не мотаешь глиссаду на винт, — сказал он.

Провёл рукой по своей голове — сломал безупречный пробор.

Я покачал головой.

— Не знаю, что такое глиссада, Фрол Прокопьевич, — сказал я. — Но догадываюсь, о чём вы говорили. Вы просили рассказать, почему нашей стране станет не до Марса — я рассказал, что видел. Вы правильно говорили: из Великозаводска я мало что мог рассмотреть. Но кое-что всё же видел и слышал. А верить мне или не верить — это уже ваше дело.

Я развёл руками.

— Моё дело, — задумчиво повторил Лукин.

Он снова потёр грудь, поелозил на табурете. Волосы на его голове, будто заговорённые, улеглись — оголили тонкую белую полосу пробора. Фрол Прокопьевич заглянул в свою чашку, бросил взгляд через плечо — на чайник, что стоял на плите. Закусил губу.

И вновь посмотрел на меня.

— А давай-ка, Мишаня, мы нальём ещё по чашечке чая — горяченького, — сказал генерал-майор. — Чтобы он нам прочистил мысли и освежил воспоминания. Нальём… и ты мне расскажешь, каким таким макаром мы придём к этим полосатым флажкам на Кремле — то, что знаешь. Верю я твоим словам или нет — то сейчас не так важно. Но выслушаю я тебя внимательно.

Лукин вновь надавил себе на грудь; скривил, будто от боли, губы.

— И… просьба к тебе, Мишаня, — сказал он. — Уважь старика: говори громче!

Общение с Фролом Прокопьевичем походило на выступление с трибуны большого зала без микрофона (в прошлой жизни был у меня опыт подобного времяпровождения): я выразительно жестикулировал для наглядности и напрягал голосовые связки, чтобы «докричаться до дальних рядов». Будто на экзамене по истории я без устали тараторил инсайдерскую информацию о «своём» варианте будущего. Выуживал из головы «исторические факты», полученные в прошлой жизни посредством чтения книг, газет и статей в интернете. Делился собственными впечатлениями, завязанными на жизнь простого обывателя в Великозаводске. Временами удивлял даже себя, когда выуживал из памяти совершенно ненужные мне в прошлом даты, имена и события, неведомо по какой причине прочно засевшие в голове.

Мои умения рассказчика в нынешнем сентябре «развила и закалила» бесконечная сага о Гарри Поттере (я всё ещё не довёл её до логического завершения: троица любителей историй о юном английском волшебнике собиралась вместе на совсем уж короткие промежутки времени — лишь в эти часы я возвращался к рассказу о «мальчике, который выжил»). Поэтому я по привычке вклинивал в повествование о последних годах существования СССР трагичные и многозначительные паузы, разбавлял сухое перечисление известных мне «фактов» эмоциональными вставками и совершенно ненужными (для экскурса в пока не состоявшееся будущее) оценочными суждениями провинциального «диванного стратега, философа и политика».

Принципиально не скрещивал ни ноги, ни руки (не отгораживался о собеседника), часто показывал Лукину пустые ладони (как велели психологи). Фрол Прокопьевич поглядывал на меня, чуть запрокинув голову. Не перебивал — лишь изредка взбадривал требовательным «говори громче», когда я «нагнетал» обстановку и переходил на неуместный зловеще-трагичный тон. Генерал-майор слушал меня внимательно. Время от времени он кивал (будто соглашался с моими словами), иногда покачивал головой (словно от удивления). Не задавал уточняющих вопросов, не переспрашивал — слушал меня внимательно (лишь изредка подносил к губам чашку с чаем и выказывал свои эмоции жестами). Чашки опустели. Лукин не наполнил их вновь, а предложил перебраться из кухни в гостиную.

Я повиновался подсказке хозяина квартиры: уселся в мягкое (но далеко не новое) кресло. Фрол Прокопьевич расположился на диване напротив, забросил ногу на ногу (нацелил в меня потёртый нос тапка). В воздухе витали запахи лекарств (чётко выделялся аромат валерианы). Я повертел головой, разглядывая комнату. Отметил, что гостиная генерал-майора Лукина походила на смесь библиотеки, музея и цветочной оранжереи. Насчитал двадцать семь разновидностей кактусов. Пробежался взглядом по развешенным на стенах рамочкам с чёрно-белыми фотографиями (на большинстве снимков — люди в военной форме и самолёты). Продолжил рассказ — неуверенно (потому что отвлекался, рассматривая окружавший меня интерьер). Сменилась обстановка — рапортовать о трагичном будущем СССР стало сложнее.

Генерал-майор заметил мои затруднения. Поначалу он проявлял терпение. Но постепенно Фрол Прокопьевич всё же перешёл из категории «молчаливый слушатель» в иную: «слушатель пытливый». Пенсионер пока ещё осторожно вклинивался вопросами и эмоциональными восклицаниями в мой теперь уже нестройный монолог; показал, что не пропустил мимо ушей мои рассказы и уже отчасти обдумал их. Он подстегнул моё повествование, направил его в интересное лично ему русло. Я всё чаще пожимал плечами и разводил руками. Потому что уточнения генерал-майора касались вещей, о которых подобный мне «среднестатистический обыватель» не имел (и не мог иметь) точных данных и достоверных сведений. В ответ на мои «не знаю» Лукин кивал головой. И вновь спрашивал: вынуждал меня продолжить рассказ.

Фрол Прокопьевич сосредоточил своё внимание (и мои усилия, как рассказчика) на временном промежутке между сегодняшним днём и датой развала Советского Союза. Он не выказывал сомнений в правдивости моего рассказа. Вновь и вновь просил повторить повествование о тех или иных исторических (для меня) событиях. Вопросами вынуждал то «перепрыгивать» к перипетиям тысяча девятьсот восемьдесят девятого года, то возвращаться к тому, что ожидало страну уже в ближайшем мае. Я больше не наполнял свою речь эмоциональными оттенками — отвечал буднично (но громко). Выуживал из вороха воспоминаний (к своему удивлению) всё новые подробности, факты, слухи и некогда высказанные «знающими» людьми (но недоказанные) предположения.

Несколько раз генерал-майор Лукин заострял внимание на тех или иных датах, просил повторить фамилии «героев» будущих событий. Фрол Прокопьевич неоднократно переспрашивал — не вкралась ли в мой рассказ ошибка. Но я в свою способность ошибиться в воспроизведении цифр и имён не верил. О чём и сообщил собеседнику: заверил Лукина, что если уж запоминал что-то, то «навечно». И снова признавался пенсионеру, что запомнил я далеко не всё. Пожимал плечами в ответ едва ли не на каждый второй его уточняющий вопрос. Объяснял генерал-майору, что о некоторых событиях я имел лишь очень смутное представление (потому что наблюдал за развалом страны из «славного» города Великозаводска — не из столицы). Часть ответов дополнял уклончивым (и раздражавшим даже меня) «мне кажется, но это не точно».