Или это последствия сотрясения? В больнице о политике никто со мной не говорил. По крайней мере персонал — точно, а соседи и так были слишком заняты едой, свояченицами, песнями и храпом.

— Похоронили всё, что осталось от несчастных старцев за три дня, в сжатые сроки — и пошло-поехало. Сейчас бегают как наскипидаренные в основном верхи, граждане несколько позже почувствуют эту самую Модернизацию, думаю — к лету. Хотя, Волков уже приступил...

— А почему вы его Великим Инквизитором обзываете? И с какого-такого счастья вы со мной откровенничаете, Владимир Александрович? — я налил себе крепчайшего чая из самовара и смотрел на Исакова сквозь горячий пар, который клубился в воздухе и уносился, перемешиваясь с сигарным дымом, под крышу беседки.

В этот момент появилась Тася: принесла гренок, обжаренных в яйце с молоком и посыпанных сахаром, каких-то вареньев и джемов, сушек, плитку шоколада, чашки... Я вскинулся ей помочь, но был остановлен понимающим взглядом девушки и едва заметным жестом руки. Повезло мне с ней, определенно!

Мы с Исаковым выставили с подноса на стол угощение, и Владимир Александрович проговорил:

— А вы, Таисия Александровна, к нам присоединитесь — почаевничать? — голос его источал мед.

— Ну уж нет! Вы тут про всякие мужские ужасные ужасы разговариваете, мне от них спится плохо! — она усмехнулась, поправила платок вокруг шеи каким-то типично женским движением и ушла в дом той самой, летящей походкой, помахивая пустым подносом...

Кажется, Исаков был сильно впечатлен, потому что завис на некоторое время, провожая Тасину фигуру глазами, и я даже начал было нервничать — мне еще влюбленного Третьего секретаря ЦК КПБ не хватало тут... Это закапывать потом, следы скрывать, легенду продумывать... Но Владимир Александрович вдруг зашипел: пепел от сигары упал ему на брюки, на самое причинное место. Отряхнувшись и приведя сигару в порядок, он спохватился:

— О чем это я? Ага! Волков — Великий Инквизитор. В "Правде" на последней страничке одиннадцатого октября мелкими буквами была заметка о создании новой структуры — Службы Активных Мероприятий. А мероприятия эти будут активно проводиться с целью искоренения коррупции, спекуляции и злоупотреблений... Вроде как передадут всё это от КГБ прямо в когтистые лапы Василия нашего Николаевича.

— Чистки? — вздрогнул я.

— Чистки, — вздохнул Исаков. — Поэтому, я так понимаю, многие матёрые-заслуженные попросились на пенсию, благо — по выслуге лет вполне хватает. А наши получили еще одну возможность пробиться наверх.

"Наши" — это он во второй раз выделил интонацией, видимо имел в виду всех этих белорусских младотурок, или, по моей терминологии — "красных директоров". А может — и не только белорусские активисты в самом расцвете сил там были, среди этих управленцев новой формации. Не знаю, лучше нынешние сорокалетние справятся с управлением страной под руководством нынешних шестидесятилетних, чем в реальной истории шестидесятилетние справлялись под руководством восьмидесятилетних, или хуже.... Никто не знает! Разве что...

На краю сознания проскочило что-то вроде видения — некая распечатанная на принтере страничка с пометками, будто ее готовили для публикации в газету, и с заголовком "100 лет Союзу Советских Республик". Я попытался ухватить этот образ и закрепить в зрительной памяти, но меня сбил Исаков:

— Зря они надеются, что пенсия их спасет. Козлы отпущения нужны всегда — так что достанут, отряхнут и поставят на лобное место. Деньги брал? Брал! Злоупотореблял? Злоупотреблял! Пожалуйте к стеночке.

— А что, у нас за такое расстреливают? — о таком я вроде как и не слышал никогда.

Досада от упущенного воспоминания сменилась интересом к беседе. Царь хороший, бояре плохие — это же классика! "И набрал грозный государь Иоанн Васильевич добрых молодцев из народа, побивати нечестивых бояр, да повелел им носить одежду черную, аки у иноков, а у седла каждый из них имел песью голову, ибо будет грызть врагов государевых, и метлу — дабы выметать нечисть из Руси-матушки..." — как-то так, или близко к тексту.

Теперь у нас, правда, два государя — но и такое бывало. Вспомнить, например незабвенных братиков Ольгерда и Кейстута Гедиминовичей, правивших в этих местах в 14 веке. Вот уж кто эффективные менеджеры! На ум пришел еще один тандем, но о нем вспоминать не хотелось, да и не успел я:

— Статьи 173 и 174 Уголовного Кодекса — взяточничество. От 5 до 15 лет заключения, или смертная казнь при наличии особых обстоятельств, — вздохнул Исаков. — А особые обстоятельства — это такое дело... Они, если надо, всплывут. Как же без обстоятельств-то? Но это еще цветочки. Вот летом, на Съезде — вот там начнется самое-самое...

Я смотрел на него и не мог понять — почему он ко мне пришел-то? Выговориться? Очень непохоже. Подослали? Вот это вернее. Так и спросил:

— А вшивый журналист Минского корпункта "Комсомольской правды" тут каким боком?

— Ой, не прибедняйся, — вальяжно махнул рукой Исаков. — Ты у нас — фигура союзного масштаба, пусть широко известная и в довольно узких кругах. Сазонкин сказал — теперь у тебя с Петром Мироновичем связь через меня. Можешь Валентину Васильевичу перезвонить, он подтвердит. Мало ли, что-то вспомнишь интересное, или накопаешь в рамках политики партии и нового курса на Модернизацию... Если что — кое-что из папочки я читал. Я знал, конечно, что ты, Белозор, непростой тип, но что практически новые Мессинг с Рерихом, или там Блаватская!.. Это для меня уже слишком!

Блаватская? Ну, с ней меня еще не сравнивали, тьфу, тьфу, чтоб ей икалось. Вот уж кого и за деньги не надь, и даром не надь... Еще и Рериха приплел. Белозор который ищет Беловодье? Каламбуры за триста!

Владимир Александрович вдруг отставил руку с сигарой в сторону, наклонился ко мне и заговорщицким шепотом спросил:

— А эту свою Таисию ты тоже... Ну... Это самое...

— Что? — не понял я. — В каком смысле — это самое?

— Ну, загипнотизировал? Такая краля... А ты — такой раздолбай! — он был доволен собой и своей шуткой, и снова расхохотался, запрокидывая голову: — А-ха-ха!

Мне стало казаться, что за этим оптимизмом и веселостью на самом деле скрывается серьезный нервный срыв и эмоциональное выгорание. По крайней мере мешки под глазами у него были будь здоров, и едким табачным дымом он затягивался, используя все мышцы лица. Курить сигары взатяг? Сумасшедший!

Но в целом — новость про то, что связь с первыми лицами у меня всё-таки есть, и отвечать за нее будет Исаков, по большому счету, была позитивной. По крайней мере, сидеть без дела я не собирался: если уж пошли перемены, и сбежать от них не получится — есть шанс их возглавить. По крайней мере, в деле становления новой советской журналистики. Почему бы и нет? Короля делает свита, политика делают журналисты. По крайней мере в следующие сорок лет именно так дело обстоять и будет. Сам я в политику не особо рвусь, но у них там и без меня вагон желающих. Научить, подсказать — это можно попробовать.

Конечно, за Исаковым заехала "Чайка". В "Чайке" за рулем сидел некто с лицом непримечательным, но мне весьма знакомым. Его фамилия была Ершов, и мы как-то имели с ним неприятный разговор, но я обиды не держал — работа у него была и есть такая, неприятные разговоры разговаривать... И вещи неприятные делать. По крайней мере можно было быть уверенным — Исаков в надежных руках.

Я заявился в корпункт сразу после того, как получил нагоняй от главврача: он лично пришел посмотреть на наглого Белозора, который сбежал за три дня до выписки, а теперь требует справку и больничный. Но увидев меня — растаял. Оказывается, я написал пару месяцев назад статью про сына этого умнейшего и по-врачебному безжалостного седого дядьки! Бравый десантник сейчас находился в Афгане, служил в Витебской дивизии ВДВ, и фото парня в "Комсомолке" и пара строк про его армейское житье-бытье для отца были бальзамом на душу. В общем — получил я больничный и выписку.