Мы с Волковым переглянулись. Интересные нам достались роли! Тем не менее — поставили тарелки, вилки, ножи, хлебницу с черным и батоном, масленку со сливочным маслом... Омлет и кофе приготовились одновременно, и в эту же секунду в дверь кухни вошел Машеров.

— Ба! Все в сборе! Василий Николаевич, Герман Викторович... — — сказал он и протянул руку для рукопожатия, а потом втянул носом воздух и улыбнулся: — И не думал, что с утра буду такой голодный... Пахнет здорово! Приступим?

И мы приступили. Омлет с колбасой и луком получился у Волкова великолепно, хлеб был свежий, да и кофе мой не подкачал, все воздали ему должное.

— Товарищи, это не совсем честно с моей стороны, но вы оба — люди непростые... Я хотел задать вам пару вопросов — чисто гипотетических. Да, я задавал их и другим людям, из разных отраслей народного хозяйства и общественной жизни, но...

Машеров отпил кофе и блаженно зажмурился.

— ...но к каждому из вас у меня особое отношение. Однако — это не за завтраком. Есть и другие темы для обсуждения. Василий Николаевич, что там за история с новой модельной линией мебели?

— Минуточку! — Волков оживился. — Сейчас схожу за бумагами.

Он встал из-за стола и вышел. А Машеров перевел взгляд на меня:

— Что касается интервью с Ахмад-шахом... Там ведь было еще что-то, не для печати?

Я поперхнулся кофе и закашлялся, Сазонкин обошел стол и хорошенько врезал мне по спине. Идиотская традиция — человеку и так плохо, давайте ему еще позвоночник сломаем!

— ... кхе-е-е-е, да, Петр Миронович, было. — я поднял глаза к потолку, вспоминая. — "И если бы среди тех, кто решает судьбу Союза, был кто-то авторитетный, настоящий вождь и настоящий воин, который умеет держать слово, обладает своим видением и не побоится пожать мне руку при встрече... То ты мог бы свести меня с таким человеком. С таким человеком мы могли бы договориться. Мы могли бы поддержать друг друга, помочь друг другу сохранить наши страны!"

— Это Масуд сказал? — Машеров был невозмутим.

— Да. Так — или очень близко к тексту.

— И вы считаете...

— Я считаю — вы и есть такой человек, Петр Миронович. Больше некому.

Машеров отпил еще немного кофе, а потом сказал:

— Да, я, пожалуй, побеседовал бы с этим партизаном. Есть в нем что-то такое... Кажется, он человек чести? "Не побоится пожать руку", каково? — батька Петр посмотрел на свою внушительного размера ладонь и усмехнулся.

— Насколько я могу судить — так и есть.

— Что ж, вернемся к этому разговору... В ноябре, после седьмого. Да! Думаю, к тому моменту всё прояснится.

Я тоже надеялся, что к тому моменту всё прояснится, но говорили мы с ним, похоже, о разных вещах. А потом пришел Волков, принес чертежи и эскизы новых моделей мебели, мы убрали со стола и принялись обсуждать будущие новинки так, как будто ничего важнее на этом свете не было!

— ...светлые породы дерева для корпусной мебели и обивка из льна или хлопка для мягких комплектов — это всё мы можем делать на месте! Дубровицкая текстильная фабрика наконец-то вздохнет — будут у них заказы... Фурнитурой озаботим ДМЗ, Рикк эти заказы с руками оторвет... — Волков был в своей стихии.

Машеров же зрил в корень:

— Скандинавский минимализм, говорите? Признавайтесь, Белозор — к нынешней Скандинавии это имеет мало отношения, верно?

— Это имеет отношение к нынешней Белорусской ССР, да? — выкрутился я. — Лен, дерево, светлые тона... Добавим красного орнамента, например, на обивке кресла или подушках — куда как хорошо будет!

— Ну и жук, ну и жук... Оршанский льнокомбинат не поймет, Пинскдрев и Ивацевичи — тоже. Если продукт пойдет в массы — придется делиться, Василий Николаевич!

— Поделимся. Но мы будем первые! Наладим производственный цикл — а потом хоть в Оршу, хоть в Ленинград.

— Амбициозный вы человек, товарищ Волков! — усмехнулся Машеров. — Интересно, как далеко ваши амбиции простираются? И что вы скажете, если производство новой модельной линии придется налаживать не вам?

Волков опешил:

— В каком смысле — не мне?

Машеров поднялся со своего места:

— Пройдемся? Гера, мы вас оставим — но вы не скучайте, осваивайтесь. Валентин Васильевич покажет вам библиотеку, вообще — тут чудесный воздух, прогуляйтесь, осмотритесь...

Таким растерянным я Волкова никогда не видел. Этот суровый мужчина беспомощно смотрел то на меня, то на Петра Мироновича, а потом покорно вышел с ним за дверь, ухватив своё пальто.

— Ну пошли библиотеку смотреть, что ли... Это у них на долго будет, — проговорил Сазонкин со вздохом. — Машеров предложит, Волков откажется из любви к Дубровице, потом Машеров напомнит про Родину и скажет кое-что еще, посерьезнее — Волков предложит пятьдесят кандидатур вместо себя... Думаю, в этот раз Волков сдастся. Потому что нечего ему было про чистки говорить... Ляпнул про тех, которые "подлецы, взяточники и крохоборы" — теперь самому разгребать придется.

По спине у меня холодок пробежал: чистки? Какие чистки? Я представил, каким рафинированным чудовищем мог бы стать Волков, получи он в руки власть, подобную власти Ежова или Ягоды, и вздрогнул. Черт меня дери, этот любитель благоустройства, идеалист от производства с мутным военным прошлым, душный "человек с дубовым сердцем" — страшное оружие в умелых руках, похуже ядерной триады!

А руки батьки Петра были как раз те самые... Которые со стальной хваткой.

Ещё страшнее было от того, что всё это Сазонкин говорил будничным тоном, как будто моя вовлеченность в эти дела — штука решенная и сомнению не подлежит. Похоже, моей мнимой свободе приходил конец.

Встретились мы за обедом, который приготовили уже без нас. Наверное — кто-то из охранников.

Волков был мрачнее тучи, тыкал вилкой в кусок утки, добытой накануне Петром Мироновичем, и едва ли зубами не скрипел. Машеров напротив, казался веселым, рассказывал какие-то истории из своих зарубежных поездок, и посматривал на Василия Николаевича искоса.

— А скажите-ка Гера, — проговорил он, когда с уткой было покончено и мы отдавали должное крепчайшему черному чаю и яблочному пирогу. — Если бы у вас была необходимость изменить что-то в нашем, советском государстве, что бы вы предприняли?

— Необходимость или возможность? — осторожно уточнил я, поставив на стол чашку с чаем.

— Предположим, и то, и другое, — Машеров сцепил пальцы рук в замок и выжидающе смотрел на меня.

Эх, язык мой — враг мой...

— Ну как? Фабрики — рабочим, землю — крестьянам, вся власть — Советам! — выдохнул я.

Над кухонным столом повисла гробовая тишина. Даже Волков перестал скрежетать челюстями.

— Да вы, Гера, радикал! — мягко улыбнулся Машеров. — Вы страшные вещи предлагаете!

— Это не я, это дедушка Ленин! — я поднял вверх руки, обозначая готовность сдаться.

— Да! — сказал Волков. — Землю — в аренду. Акции предприятий — каждому работнику, пропорционально. Советам — самостоятельность... Что там еще было? Каждому — по потребностям? Я жене вынужден колготки доставать! Да! Доставать, понимаете? Я — директор завода. У нас что — люди тупые и колготок нашить не могут? Или ниток нет? Или чего у нас нет? Дайте людям возможность шить колготки!

Василий Николаевич явно и до того был в ярости, и моя реплика сорвала ему клапан, так что теперь из него "штось отходило", как говорила Пантелевна. Страшные вещи теперь говорил он.

— То есть я так понимаю, с моим предложением вы уже согласны? — вперился в него глазами Машеров.

Ровный, уверенный взор старого партизана столкнулся с хищным, свирепым взглядом Волкова.

— Да! — выкрикнул Волков и стукнул по столу своей сухой, крепкой ладонью. — Новая структура, говорите? Служба Активных Мероприятий? Черт с ним, называйте как хотите. Я этих сволочей живьем жрать буду!

В Дубровицу я возвращался поездом. Вопросов у меня было явно больше, чем ответов, и самый главный из них звучал примерно так: кой хрен я вообще там делал, в этом Выгоновском?