— Мы уже разобрались, — смеётся Котлинский. — Но без термометра, с грудным ребёнком в доме, это вы мощно… Горе-родители.

— Не ржи, как конь, — хмурится Бахтин, — если она уснула. Ну забыли мы про этот термометр! Вернее, куда-то задевали, теперь найти не можем.

— Так, давай вначале термометры подготовим, — Развивает бурную деятельность Котлинский. — Держи, ставь себе.

И он протягивает удивлённому Бахтину ртутный термометр.

— Это зачем?, — широко открывает глаза Бахтин, но засовывает термометр себе под руку.

— Надо… Давай доставай, — говорит Котлинский через несколько минут. — Так-с, тридцать шесть и семь. Ну ладно. Теперь давай этот.

И Котлинский протягивает Бахтину электронный термометр.

— Что и требовалось. Тридцать шесть и три. — С удовлетворением сообщает Котлинский после того, как электронный термометр подмышкой у Бахтина начинает пищать и тот его извлекает наружу. — Значит, ртутный ребёнку ставить даже не вздумайте! С вас станется… Ставите только этот, пластиковый, электронный!, — Котлинский высоко поднимает вверх пищавший только что градусник. — Потом добавляете три десятых. Это и есть актуальная температура.

— А почему ты думаешь, что ртутный точнее? А не наоборот? И не посередине?, — явно из вредности спрашивает Бахтин.

— Потому что производителя знаю, — удивлённо пожимает плечами Котлинский. — А вообще, хороший вопрос. Давай перепроверимся…

Далее я и сам Котлинский по очереди меряемся двумя термометрами в том же порядке: вначале ртутным, потом электронным.

— Ну не может же у трёх человек быть одинаковой температура так, чтоб термометр показывал всё в пределах нормы?, — Котлинский победоносно поднимает вверх ртутный термометр после того, как проверяет его на себе. — Потом спиртом протри оба на всякий случай. А то ты вообще, как мой сын…

— А что он?, — живо спрашивает Бахтин, отпивая из третьей по счёту чашки чай.

— Тоже любитель поспорить. Вместо того, чтоб… гхм… Так армию же отменили, — охотно отвечает Котлинский. — А у нас с ним спор был: я раздумывал, отправить его туда или не отправить…

— Теперь не отправишь, — кивает Бахтин. — Если только за деньги, а-га-га-га-га…

— Кто-то только что говорил не ржать, как конь, — недовольно косится на мужа Марина, и Бахтин тут же сбавляет обороты.

— Всеобщей же обязанности уже нет, — продолжает Бахтин в сторону Котлинского на два тона ниже. — У нас в военной прокуратуре смеются: раньше ловили взятки, чтоб отмазать от армии, а сейчас — чтоб наоборот в неё отдать.

— Вот и я не на шутку думаю, — с досадой бросает Котлинский. — Хоть деньги плати…

— А что, всё так плохо?, — серьёзно спрашивает Бахтин.

Вижу, что они с Котлинским обсуждают какую-то им давно понятную тему, но не считаю возможным задавать дополнительные вопросы.

— Да не то чтобы, — размышляет вслух Котлинский. — Но не могу сказать, что мне нравится, как он растёт.

— Ой, а каким родителям нравится, кем растут их дети?, — вмешивается в разговор Марина, ставя на стол вазочку с вареньем.

— Мне не нравится его чувство долга, — как-то по-детски отвечает Котлинский.

— И ты думаешь, Государство в нём его буквально воспитает?, — насмешливо спрашивает Марина.

— Не скажи, — осаживает её Бахтин. — Там как раз есть варианты… Если в армии.

— Репрессивного угнетения, — со смешком вырывается у меня.

— Ты сейчас о чём?, — на мне скрещиваются удивленные взгляды Бахтина и Котлинского.

— Да сайт есть, морпех дот ком, — поясняю. — Я на нём давно сижу…

— А ты там что делаешь?, — с ещё большим удивлением перебивает меня Бахтин.

— Общаюсь, — удивляюсь в ответ.

— А попал ты туда как?, — на этот раз спрашивает Котлинский.

— Сидел на форумах по плаванию, — пожимаю плечами. — Были споры. Один из тех, с кем постоянно рубился, как-то позвал на этот сайт[46]. Там есть открытая и закрытая секции. В закрытой секции раз попросили рассудить один спор, как профессионального пловца. Допуск дали, потом не порезали, оставили… да я не о том. В общем, там в этой самой закрытой секции мужик смешно рассказывал. Ну как мужик, лет под тридцать… Говорит, родился в Бундес Республике, в частном роддоме, на деньги отца. Учился всю жизнь в частной школе, на те же деньги. Потом отец с матерью разошлись, мать вернулась из Бундеса домой вместе с ним. Дома он поступил в университет, тоже за деньги семьи. Не бесплатно. Жил всю жизнь в своём частном доме. Говорит: откуда у меня долг-то государству образовался? Чтоб меня в армию, да ещё на войну? Когда лично я задолжать-то успел?

Бахтин с Котлинским смеются, переглядываясь между собой.

— Это всё же не у нас, это у соседей, — сквозь смех замечает Бахтин. — Мы пока ни с кем не воюем.

— Да я знаю, что у соседей. Но я про сам принцип. Я не против социальных рефлексов, — на полсекунды задерживаю свой взгляд на Бахтине. — Но вот конкретно этот пример, мне кажется, явный перекос.

— Ты считаешь, что обязанности у населения должны быть разными? В зависимости от дохода?, — врезается Марина.

— Боже упаси! Я считаю, что это подмена понятий. В очень деликатной области. Конкретно в его случае, это никак не долг. Только и всего, — пожимаю плечами. — Обязанность, по желанию правящей верхушки. Налог, на право жить на территории. Что угодно, но не долг. Знаете, это как у нас на литературе тренируют память, заставляя учить отрывки. Под руководством выпускницы филфака. Вместо того, чтоб тренировать память под руководством медика на предмете, который бы логичнее назвать «МЫСЛИТЕЛЬНЫЕ ПРОЦЕССЫ».

Не буду говорить, что такой предмет у меня был. Правда, не здесь и не сейчас. И мыслительные процессы, включая память, гораздо лучше тренируются с профильными специалистами, чем с филологами.

— Я не против социальной ответственности, — продолжаю. — Я против того, чтоб меня обманывали, считая идиотом. НЕ способным заметить подмену понятий.

— А какая тебе разница, под каким лозунгом воевать, тьфу три раза? Если в армии?, — смеётся Котлинский.

— Разница есть. Если я понимаю, что моей стране нужна защита, меня не нужно будет никуда загонять насильно: я там окажусь сам и добровольно. НО, — поднимаю вверх палец, — когда меня туда загоняют не добровольно, это ещё ладно. Надобности бывают всякие, и не все видны с моей колокольни… Но если мне при этом врут, оперируя понятием «долга», в который я никогда не влезал… знаете, это не уважение. Если мне не говорят правды, но при этом лишают выбора, служить или нет, это неуважение. Ко мне лично. Мне кажется, посылая кого-то на возможную смерть, не нужно лукавить даже в мелочах. Вот с этим я уже смириться не готов.

— Не знаю, к чему, но вспомнилось. — После паузы говорит Бахтин. — Я ж в пянджском отряде служил. У нас дэшэбэ был в отряде, а дэшээмгэ — на той стороне. Ну, типа передвижной заставы, долго объяснять… Так вот я что-то ни на той стороне, ни вообще в погранвойсках ни одного сына первого секретаря не видел. У меня друг был, по спорту, он вообще в семьсот восемьдесят третьем, кундузском. Раньше меня. Вот и он что-то обкомовских детей там не встречал…

— Не ожидал, что не один так думаю, — говорю после паузы. — Вообще, социальные рефлексы быть должны. Но, наверное, их тоже надо как-то разделять. Здоровый социальный рефлекс складывается из суммы долгов: гражданина — обществу. И — обратно. Если система перекошена — это не здоровый рефлекс.

— Мечтатель, — смеётся Котлинский.

— Этот мир строил не я, — в который раз пожимаю плечами. — Только пытаюсь в него войти. Чтоб вам сейчас не было смешно, должны быть абсолютно симметричные механизмы коррекции. Пример: мы разве выбираем Акима города? Акима области? Нет. Его назначают сверху, если совсем точно, то президент. И так везде. У нас нет симметрии в отношениях. А в жизни, как и в бизнесе, если игра идет в одни ворота, вторая сторона будет ситуацию исправлять. Как минимум, до паритета. Но, слегка посмотрев жизнь, скажу: будет не исправление до паритета. А маятник. Что самоубийство для общества. Не скажу, что лично что-то уже придумал; но по мне, если у тебя перед дверью куча мусора, и она тебе мешает, её надо убирать. А не сетовать на кретинов, которые тебе в наследство её оставили…