— Ну бывает, чё, — бормочет Лена, подметая с пола сгоревшие спички и окурки.

— Это пепельница перевернулась, — стеснительно говорит Котлинский, наливающий себе стакан за стаканом из пятилитровой бутылки с водой, которую он, видимо, предусмотрительно захватил с собой.

По крайней мере, раньше я пластиковых бутылок с водой у него в кабинете не помню. А диспенсер, из которого мы берем воду на чай и кофе, сегодня почему-то пуст.

Впрочем, понятно почему.

Уборку успеваем закончить за несколько минут до прихода Анны.

Котлинский с большим пакетом мусора сталкивается с ней в дверях, смущается, здоровается и уходит.

Анна абсолютно спокойно реагирует на присутствие ещё одного человека и вопросов не задаёт.

Лена садится за стол и делает вид, что погружается в компьютер, который захватила с работы. Но я вижу, что на самом деле она с любопытством наблюдает за мной.

Скан.

Тьфу три раза. Мне уже очевидно, что опухоль хоть и не быстро, но неуклонно начинает распознаваться организмом, как инородное включение. Со всем вытекающими.

После того, как я заканчиваю постановку иголок, Лена тихо подходит ко мне и трогает меня за руку и начинает текстом на планшете задавать вопросы. Ответы ей набираю также текстом, так это единственный беззвучный вариант.

Лена сообщает мне, что в уничтожении опухоли участвуют не только лимфоциты, а ещё как минимум один тип клеток. Кажется, макрофаги.

Я не всё понял из её записи на планшете, подробности выясню позже. Главное, говорит она, по мере отмирания клеток опухоли, у женщины будет вся симптоматика месячных. Но более неприятная и гораздо более ярко выраженная. В данном случае, именно это будет являться положительным признаком.

После окончания сеанса, который я сегодня не вижу смысла тянуть дольше двух часов (всё и так работает), Лена знаками предлагает откровенно поговорить с пациенткой.

Котлинский сейчас, видимо, мается похмельем и не может порадоваться за успех своей клиники. Равно как не может поучаствовать в этом разговоре, как главврач.

— Анна, присядьте, — говорю максимально дружелюбно.

Анна почему-то напрягается и садится, словно проглотив кол, с тревогой глядя на нас.

Лена быстро отстраняет меня, подходит к ней, садится с ней рядом и говорит:

— Главное, всё в порядке. Пожалуйста, не волнуйтесь. Для этого нет причин. — Затем поворачивается ко мне, — а вот теперь говори, что хотел. Без этих драматических вступлений.

— Анна, у меня есть основания полагать, что процесс мы развернули в обратную сторону. Говорить об однозначном успехе преждевременно, но по той картине, что вижу я, чувствовать вы себя должны гораздо лучше. Это так?

Про себя замечаю, что даже её печень немного почистилась.

— Да, спасибо, — осторожно кивает Анна.

— Объясняй в лоб, — предлагает Лена из-за спины.

— Ваш организм считал опухоль своей частью. Потому никак с ней не боролся. А она в это время размножалась, поглощала все ресурсы организма и угнетала прочие системы, в частности, печень. — Стараюсь как можно подробнее объяснять я, рисуя иллюстрации на листе из принтера. — Сейчас ваш организм уже определил эту опухоль как агрессивное и по факту инородное включение. Ресурсы вашего организма уже работают на уничтожение этой опухоли.

— Я это объясню через минуту, — врезается Лена из-за спины.

— Если хотите, Лена подробно объяснит, как выглядит биохимия процесса. — продолжаю я. — Главное, мы никогда не делали такого раньше. И следующие три или четыре недели нам с вами нужно видеться каждый день. Вот в таком режиме. Я очень боюсь вас обнадёживать раньше времени, но если та динамика, что есть сейчас, сохранится, то через месяц мы с вами… в общем, тьфу три раза. — Не могу сдержать улыбку и три раза стучу по деревянной крышке стола.

Лена, сидя рядом с Анной, выдаёт трёхминутную лекцию по биохимии, которая сводится к тому, что болезненных и ярко выраженных симптомов месячных ближайшие пару недель бояться не стоит. Наоборот — это будет хорошим сигналом.

Ещё Лена рассказывает о каких-то типах клеток, участвующих в процессе выведения опухоли и её продуктов из организма, но я в это уже не вникаю, потому что эйфория.

— Лена, если ты ещё раз будешь лезть передо мной к пациентам в аналогичной ситуации, ты заставишь меня жалеть о том, что я тебя сюда с собой взял. И что я к тебе прислушивался. — говорю как можно спокойнее после ухода Анны. — Я тебе благодарен за дополнительную информацию и поддержку, но сейчас был явный перебор.

Поскольку Лена молчит, прямо спрашиваю:

— Ты согласна? Или я сейчас, с твоей точки зрения, говорю что-то не то?

— Мелкий, прости, — начинает каяться Лена, при этом почему-то собираясь плакать. С недавних пор я это вижу. — Я просто смотрела на неё, и вдруг ка-а-ак представила себя на её месте! и почему-то как накатило… При этом, я же сама врач, видела и далеко не такое, но тут почему-то так пробило на эмпатию… Сама не знаю, что со мной. Была не права, извини. Больше не повторится. В оправдание скажу: по всем правилам, ты не должен был так тянуть чеховские паузы и затягивать начало разговора. Нужно было начать с того, что всё в порядке и есть улучшения, а потом уже просить её присесть. Хотя, это такие мелочи в сравнении с результатом…

— Дай бог его ещё увидеть, — суеверно бормочу на всякий случай.

Выходя из КЛИНИКИ, звоню деду. Они с бабушкой нас ждут. Предупреждаю, что будем в усечённом составе, поскольку есть одно интимное семейное дело. К тому же, возможно, требующее долгих и жарких дебатов в узком семейном кругу.

Да и Асель, с которой так в прямом смысле спелась бабуля, сегодня после дежурства явно не готова куда-то ехать. В отличие от моей половины.

— Да понял уже, ладно, — прерывает мои многословные объяснения дед. — Ждём.

Нас встречают обедом. Видимо, специально ждали. После куриного супа, блинов с курицею же, сметаны, творога и салатов, вместо чая подают простоквашу.

Ну да, это у них фирменный стиль. Лена меня смешит тем, что простоквашу не хочет, вижу по ней; но стесняется об этом сказать.

— Сделаю чаю? — говорю деду и с открытой веранды, где сидим, спускаюсь в цоколь на кухню.

Пока кипячу воду, завариваю чай, пока ищу большое блюдо вместо подноса, чтоб поднять всё за один раз наверх, пока достаю чашки, наверху застаю бурное обсуждение, в котором Лена и дед рвут друг у друга пальму первенства по части беспокойства обо мне.

— … Анатолий Степанович, ну что вас смущает? Я совершеннолетняя, практикующая врач, из не самой плохой семьи. Хотите — скажу, кто отец. Хотя обычно этим не хвастаюсь…

— А мама кто? — проявляет любопытство бабуля.

— Мама у меня декан биофака в университете, — покладисто отзывается Лена. — Ну поймите вы. Тот факт, что я здесь, и является лучшим доказательством того, что Саша мне не безразличен. Я никому ничего не собираюсь доказывать, но позавчера, когда он в полиции в камере сидел, я даже официально заявление или запрос подать не могла, поскольку формально никем ему не являюсь! Ой…

Сделать «рука-лицо» не могу, так как руки заняты подносом. Вместо этого дружелюбно шепчу на всю веранду, проходя над Леной:

— Ну спасибо. Теперь сама всё объясняй! Я лучше в сад схожу… на часик…

Ставлю блюдо-поднос на стол и быстро исчезаю в направлении малинника. Вижу, что Лена рефлекторно начинает расставлять чашки и полностью берёт на себя подачу чая старикам. А бабушка набирает побольше воздуха, чтоб разразиться серией вопросов.

Интересно, а почему дома у Лены в отношении меня эти рефлексы ухаживания за столом почти не работают? Спрошу. Когда она отобьётся от кучи вопросов, в которые сама себя втравила тем, что проговорилась.

И ведь договаривались, ни о каких серьёзных проблемах — ни слова. Ни про тех ментов, которых Бахтин приезжал усмирять. Ни про этих, позавчерашних.

За ближайшие полчаса наедаюсь малиной в малиннике, наверное, на полгода. Когда слышу, что градус накала на веранде стих, подбираю несколько самых красивых яблок и возвращаюсь.