— Будешь смеяться, но она — и правда модель. — Говорит Лена, давясь колбасой от смеха. — Во всяком случае, имела такой опыт.

— Когда жила год в Пекине и стажировалась по обмену, подрабатывала на показах мод, — сообщает Асель. — Один выход — примерно шестьсот юаней, до трёх выходов за вечер.

— А сколько это в деньгах? — уточняю, поскольку не в курсе курса юаня.

— Примерно один к шести. Грубо — сто долларов за выход. Но в Пекине это совсем не много, поверь. Хватало ровно чтоб питаться так, как хотелось.

Дальше они продолжают какой-то свой разговор, прерванный, очевидно, моим появлением.

— После 5 месяцев в гнойной хирургии, меня переводят на наркозы для плановых операций, — рассказывает Асель.

— Гнойная — это осложнения после операций, самая неблагодарная работа; там летальность всегда зашкаливает, — поясняет для меня Лена. — А плановые наркозы — относительная халява: подготовленные больные, устоявшиеся бригады, привыкшие к требованиям, всё без лишних приключений.

— Ага. Как правило, до обеда отведешь все наркозы, после пятнадцати — осмотр следующих больных на операцию, запись в историю болезни, и домой в пять вечера. — Продолжает Асель. — С предыдущей каторгой не сравнить. Но когда экстренный случай, ему плевать, что ты сейчас больше анестезиолог и вообще работаешь, считай, в зоне комфорта. Осмотрела я плановых больных на операцию в хирургии. Иду в ординаторскую записать осмотр. Тут из палаты выбегает испуганный хирург, видит меня, хватает и тащит: «Остановка!»— Кричит. — «Он упал, сознания нет, не дышит, синий, что случилось не знаю, только что был нормальным! Там все!»

— Вызывай реанимационную сестру, соду в палату, перчатки! — говорю. Забегаю в палату, отмечаю автоматически время, 16:34, 12 секунд. два хирурга мерно раскачивают больного на кушетке, видимо пытаются провести массаж сердца.

— Перенести на пол больного — говорю. — Где перчатки?

«Их что то нет», — растерянно бормочет медсестра.

Проверяю ротовую полость — полно рвотных масс, блин, придется без перчаток. Очищаю, выдвигаю нижнюю челюсть, дыхательные пути открыты! — набрасываю марлю на рот, два вдоха, 14 толчков на грудину, 2 вдоха, 14 толчков на грудину. А в голове мысли: "Дома есть нечего и, наверное, не будет; уйду я теперь не раньше семи, боже, надо тому больному затребовать альбумин на операцию! Кошмар мы так долго возимся! Почему всё так долго? Где реанимационная сестра? Почему никто, кроме реаниматологов, не умеет правильно проводить реанимацию? "

И кажется, двигаемся медленно, липко, всё очень долго, теряем минуты пациента, у которого, надеюсь, взяли анализы на СПИД и сифилис, потому что я без перчаток.

Гляжу на часы — а прошло только сорок пять секунд. Два вздоха, четырнадцать толчков — и тут он вздохнул. Появилась пульсация, давление 60 на 20. Ура, можно найти вену и ставить систему — соду струйно, преднизолон, полиглюкин. Давление повысилось до девяноста, больной пришел в сознание, прибежала реанимационная сестра, «вовремя»!

«Асель, спасибо», — лепечет хирург.

— Что со СПИДом и сифилисом у больного?

«Взяли, но результатов нет», — жалко улыбается хирург.

— Твою мать! Через 3 дня пришли все анализы больного, слава богу, оказались чистыми. — Заканчивает она.[6]

Воображение играет со мной злую шутку: когда доктора в конце этой истории смеются, я даже есть не могу: живо представив себе всё в деталях, наверное, на сутки испортил аппетит.

Во время дальнейшего дежурства, девочек периодически дёргают. Мне приказано никуда из этой маленькой комнаты не выходить, что и исполняю.

На маленьком столике стоит маленький ноут Асели, в котором она в свободные минуты что-то ожесточенно педалит, едва не выбивая искры из клавиш. Зависание в сети, впрочем, не мешает ей общаться с нами. Завидую: первый раз вижу человека, который может общаться по двум каналам одновременно. На всякий случай, присматриваюсь: ничего необычного. Мозг как мозг. Просто очень быстро переключает фокус сознания. Интересно, это её личная особенность? Или азиатская? Или профессиональная фишка любого реаниматолога?

Своего ноута я по запаре не взял. Можно было бы поспать — но будить будут каждые полчаса. Да и неспортивно это, если пришёл поддерживать Лену. Кстати, она, видимо, с кем-то о чем-то договорилась, и кроме нас двоих и Асели в комнату больше никто не заходит, только если позвать их по рабочим делам.

Девочек в очередной раз куда-то дёргают. Вернее, дёргают Аселю — что-то нужно срочно заполнить. Я не вникал, что. А Лена плетётся с ней за компанию что-то там засвидетельствовать. После ещё получаса моих блужданий от стены к стене, они залетают обратно взмыленные, как кони. Лена бросает:

— Мы на секунду! — и они по очереди скрываются в санузле. Хм, загадочно… Во время этой их «пересменки», Аселя выходит, а Лена туда наоборот залетает. Пользуясь моментом, спрашиваю:

— Асель, можно я в интернете посижу? С твоего компа?

— Да без проблем… Только как вернусь — сразу освобождаешь, окей?

— Конечно, — удивляюсь я.

Она поясняет:

— Ну тут делать бывает в паузах нечего, но большинство людей личных компов не носит. Сидят с телефонов. А если нужно какой-то большой личный текст набрать — на телефоне же это горбато делать. Рабочий комп исключён. Вот все ко мне щемятся. Бывает, дашь человеку на полчаса, пока сама занята — а потом не сгонишь по часу. Вот сразу предупреждаю: как вернусь — ты встаёшь.

— Конечно, разумеется. — подымаю брови.

— А что ты там, кстати, так подолгу пишешь? — интересуется вышедшая из санузла Лена.

— Записки врача, — заметно стесняясь говорит Асель. — Уже почти шестьсот тысяч знаков.

— Какой интересный способ измерения проделанной работы, — смеёмся мы с Леной.

— Зря ржёте, — обижается Асель. — когда было двести тысяч знаков, я эти записки от нечего делать выложила на фейсбуке. Ну, я тогда ни знаками, ни чем-то вообще не оперировала. У меня сразу откуда-то за неделю — двадцать пять тысяч подписчиков. С сотни близких хорошо знакомых друзей. Я тогда в гнойной работала, у нас ещё некомплект по штату был, в общем, домой что называется еле доползала. Взяла как-то в каком-то трансе — и выложила на фейсбук «личные впечатления». Через неделю захожу — мой аккаунт только что не дымится. Более двух тысяч сообщений в личку. Комментарии — живут своей жизнью, за три часа даже четверти не прочла. И отдельно — письмо от одного издательства. Предложили «добить» до пятисот тысяч — и тогда издадут. Но условием поставили — убрать с фейсбука и изо всех других открытых публикаций, если есть.

— А ты что? — живо интересуюсь я.

— А я — самостоятельная восточная женщина. Которая всегда привыкла думать мозгами и все предложения воспринимать критично.

— Так, ты мне тут парня не испорть! — обвивает моё плечо рукой Лена, все смеёмся.

— Так что дальше-то? — тороплю. Правда интересно.

— Ну а дальше я не поленилась, перевела за свободные два дня половину на китайский и послала знакомым в Пекине. Частично — запостила самостоятельно в китайском вечате, чтоб посмотреть реакцию.

— Иии? — это уже Лена. — Ты не рассказывала!

— А чего рассказывать, тебя всё равно в соцсетях нет! Ну что «и»? Врач — он везде врач. Если коротко, издаться вообще лучше будет в Китае, благо, перевести себя сама могу. Там — похожая реакция, но с поправкой на количество читателей в большую сторону. Редактор тамошний потом только стилистику поправит. Хотя, у них всё, что пишет оперирующий в неотложке хирург или реаниматор — автоматически неприкосновенное. Редактор может только рекомендовать. А так, на уровне социального стандарта считается, что «кроить» изложение спасающего жизни врача — неэтично. В общем, этнопсихология, не объяснишь. Там пожить надо.

— А почему издаться лучше в Китае? — спрашиваю я.