— А оказалось?

— Оказалось, батюшка взял всё, что есть. Просто сданы не все анализы. Обследоваться надо нормально, — повторяет Котлинский. — После этого только будет понятно, какие именно консервативные варианты есть. Навскидку скажу, там всё не так печально. Как показалось лично батюшке, на его первый непрофессиональный взгляд.

— А онкодиспансер? Он же с их слов оценивает ситуацию?

— К онкодиспансеру лично у меня масса вопросов, — бормочет Котлинский. — Хоть и с Анной. Не снимаю ответственности с себя, мы с Сергеем тоже хороши… Но у нас онкология — один из миллиарда возможных сценариев. Мы могли лохануться. А у них это единственный профиль. И вот тут уже… Ладно. Саня, ты ещё молодой, ни к чему тебе эти дрязги, — осаживает сам себя Котлинский.

— Так а пацану что онкодиспансер-то сказал?, — повторяю вопрос, поскольку Котлинский, вспомнив об Анне, погрузился в свои мысли.

— Отписались вместо анализов. Не до конца рассмотрев варианты. — Коротко подводит итог Котлинский, по которому вижу, что он не хочет обсуждать эту тему. — Хотя, подсудное дело. Я пока не понимаю, в чём причина такой халатности.

Ну ладно, если так.

— А почему к нам не хотите? Ко мне, в смысле?, — не могу не спросить о самом очевидном, с моей точки зрения, варианте.

— Помнишь, мы с тобой договаривались?, — Котлинский косится на меня. — Если вероятность не ниже восьмидесяти процентов, если консервативная методика наработана…

— Да, помню.

— Это именно тот случай. — Кивает Котлинский. — Просто оперироваться надо или в Израиле, или в Германии. Саня, извини, подробностей не скажу: я суеверный. И я сейчас уверен почти на все сто, что всё будет нормально. Но муссировать не хочу… Пожалей мои седины. Тьфу три раза.

— А сумма солидная? В смысле, стоимость операции?

— Для частного лица, смотря кому. — Пожимает плечами Котлинский. — А для епархии, ещё и в такой ситуации… Знаешь, не хочу, опять-таки, этого говорить вслух, но в церкви с пониманием маркетинга всё в порядке. Не моё, но разделяю: «Церковь — самый успешный из всех бизнесов за последние две тысячи лет».

— Звучит как-то цинично. Лично на меня этот священник, который приезжал к КЛИНИКЕ, впечатления стяжателя не произвёл, — размышляю вслух. — Я же чувствую. Вот уж у него собственного корыстного интереса не было.

— О нём и речи нет, — соглашается Котлинский. — Если сам по себе, он действительно чистая монета. Но к сожалению, Саня, такие, как он, в церкви в глубоком меньшинстве, а-а-а-а-ага-га-га-га, поверь бизнесмену со стажем…

— А какая у нас сейчас задача в КЛИНИКЕ?, — возвращаюсь к текущим проблемам.

— Прибудет пациент. Кандидат к тебе. Хотелось бы, чтоб ты его осмотрел прямо сегодня: товарищ нервный. Если ты увидишь, что нам с ним смысл поработать есть, успокоим его прямо сегодня.

Новым кандидатом в пациенты оказывается мужчина лет пятидесяти, абсолютно непримечательный внешне, но с опухолью простаты.

Привычно раскладываю его на кушетке в кабинете Котлинского.

Стадия далеко не та, что у Анны. Всё намного лучше. И с точки зрения физических размеров самой опухоли, и о метастазах речь не идёт.

Бросаю на автомате ту же частоту, что у Анны. Первое время результата не вижу. Котлинский сидит на своём привычно месте за столом и незаметно наблюдает за нами.

— Игорь Витальевич, мне нужно полчаса, и желательно с иглами. — Вопросительно гляжу на Котлинского.

— Давай, — кивает он.

Мужчина, имени которого я пока не знаю, в отличие от Анны, оказывается гораздо менее терпелив к любым воздействиям. Ввожу лишь первую иглу, когда он начинает извиваться и напрягать мышцы. Сбивая и ввод иглы, и транслируемую мной частоту.

Вожусь с ним таким образом минут пятнадцать, с трудом ухитряясь поставить как надо лишь три иглы.

Котлинский наблюдает за манипуляциями с удивлением.

На «женскую» частоту опухоль не отзывается, но, повозившись минут пятнадцать, ухитряюсь подобрать резонанс.

— Пока нормально, но нужно дней три-пять пробных, чтоб «пристреляться» и убедиться, что всё работает, — тихо говорю Котлинскому через пятнадцать минут.

Пациент, кажется, нервный, и не хочу его лишний раз беспокоить тем фактом, что возможны и отрицательные варианты.

Когда мы заканчиваем с простатой на сегодня и выпроваживаем пациента, у Котлинского звонит телефон:

— Да?

— …

— Хорошо, могу. Тут Саня как раз рядом, сейчас его спрошу. — Котлинский отстраняется от трубки и спрашивает меня, — Бахтин звонит. Просит ребёнка глянуть. Мотнёмся?

Молча киваю и лезу за смартфоном, отправить Лене смску в ватсаппе:

Мелкий: Лена, я с Котлинским к Бахтину, ребёнка глянуть. Ок? Ты там не прокиснешь без меня?.

Лена: Нет, у нас тут рубилово… Валяй. Я потом за тобой туда подъеду, оттуда тебя сразу заберу.

Подъезжаем к самому обычному дому, поднимаемся на седьмой этаж. Дверь открывает сам Бахтин. Квартира внутри оказывается самой обычной двушкой, без каких-либо наворотов, без дорогого ремонта. В открытую дверь кухни вижу, что и кухня оборудована далеко не по последнему слову техники. Словом, обычная квартира как у какого-нибудь работяги.

Бахтин, видимо, наблюдая, как я осматриваюсь, что-то такое улавливает:

— До женитьбы вообще один жил. Мне нормально. Я тут только ночевать появлялся, и то…, — Бахтин косится на открытую в комнату дверь и не продолжает. — А сейчас пока не успели ничего сделать. Да и не до того; то это, то другое…

— Так, кто у нас тут заболел?, — перебивает Бахтина Котлинский, заталкивая меня в ванную, мыть руки. — Веди, папаша.

В большой комнате, оборудованной под детскую, на пеленальном столе Марина сражается с ребёнком, пытаясь перепеленать. Ребёнок нервничает и пытается сопротивляться.

— Здравствуйте, — радушно улыбается нам Марина, оборачиваясь на секунду. — Вот, гляньте пожалуйста.

Котлинский стремительно приближается к пеленальному столу и через секунду выдаёт вердикт:

— Температура же! Когда измеряли последний раз? Сколько было?

Марина рассеянно переглядывается с Бахтиным:

— Да у нас и термометра нет. Сейчас Олег сбегает купит. Если надо.

— Надо. Ещё как надо. Только электронный бери!, — напутствует Котлинский. — И ртутный приравнять. Два термометра в сумме! Марина, — поворачивается он к жене Бахтина, — ложку чайную чистую дай пожалуйста?

Бахтин кивает и озабоченно исчезает из квартиры. Марина через пять секунд протягивает ложку.

Котлинский ещё какое-то время заглядывает ребёнку в рот.

— Саня, иди сюда, что видишь?, — продолжает манипуляции вокруг пеленального стола Котлинский.

— Вижу воспалительный процесс на гландах, — аккуратно показываю пальцем с наружной части горла. — Больше ничего.

— Это я и сам вижу, — бормочет Котлинский, пытаясь невооружённым ухом услышать что-то на уровне лёгких, затем что-то выстукивая пальцами в районе лёгких.

Девочке это не нравится, о чём она громко и охотно сигнализирует.

— Блин, протупил. Не взял с собой ничего. — Бормочет Котлинский, выпрямляясь через полминуты. — Вроде не должно ничего на лёгких быть. Было бы слышно.

— Воспаление только на гландах, — подтверждаю. — В лёгких чисто. Бронхи тоже практически к норме. Кстати…

Становлюсь рядом с Котлинским и быстро бросаю несколько раз нужную частоту. Единственная ситуация, где эффект полный, при минимуме усилий.

— Санировано, — сообщаю через полминуты. — Там микрофлора патогенная. Была. Сейчас норма.

— А усыпить можешь?, — с любопытством спрашивает Котлинский.

— Пробую. — Начинаю раз за разом бросать частоту покоя на девочку.

Видимо, она сегодня измаялась, потому быстро засыпает.

Через пятнадцать минут, когда Бахтин приносит пару термометров, мы уже сидим на кухне и пьём чай с его женой. А ребёнок спит на диване в большой комнате, куда её переложила Марина. Предварительно отгородив от края дивана валиком из одеял.