— Но я устала!

— Подними. Или возвращайся назад.

Джен угрюмо опустила голову — мне не потребовалось лишних слов, чтобы объяснить ей всю серьезность ее проступка. И она также хорошо понимала, что назад ее не отправят — в прерии, и особенно — в прерии! — нападения хищников следовало ожидать всегда. В этом смысле, одинокий путник, пусть и вооруженный, представлял собой желанную добычу. А Джен, хоть и мало уступала в искусстве стрельбы из лука Ульдэ, или Зорьке, но схватится с настоящим противником, как северянка, вряд ли могла… Ее оружием было кокетство и нарочитая слабость — в настоящих условиях вещи крайне редкие и оттого даже неприятные…

— Свое оружие каждый должен нести сам. Но и его у тебя забрала Ульдэ. Ты не хочешь носить? Не носи. Прерии обойдутся без тебя. Вернемся — раз и навсегда будешь помогать Туче.

Мой приговор прозвучал сурово. На лицах мужчин проступили еле уловимые гримасы сочувствия — но оспаривать не взялся никто. Ульдэ, увидев проступившие на глазах Джен слезы, пожала плечами:

— В моем селении, девушку, помешавшую охотникам, могли на всю ночь посадить в собачью будку…

Джен не выдержала — ее ладони закрыли лицо, а плечи стали трястись от плохо сдерживаемых рыданий.

— Это строго… — Сова, не делавший никогда и никому поблажек, обратился ко мне с невозмутимым видом:

— Лишить охотника свободы бродить по прерии — не слишком ли, брат мой?

— Потерять по ее вине настоящего охотника — не слишком ли? — Стопарь решительно не собирался прощать виновницу нашей задержки.

Но Сову не так-то легко было сбить подобным напором…

— Потерять — да. Но она юна и глупа.

Джен при этих словах еще пуще залилась слезами — уже от обиды.

— Глупа и вертлява, словно весенняя сорока. Ее нужно учить. Ульдэ — лучшая из охотниц форта. Кому, как не ей, обучить Джен всему, что она умеет сама?

Ульдэ растерянно развела руками:

— Белая Сова смеется над северной дикаркой? Разве она — такая красивая и такая… такая неж… неженка — станет меня слушать? Ульдэ — плохой воспитатель. Злой. Строгий.

— Вот и хорошо. С тобой она не будет знать послаблений — значит, станет настоящей помощницей всем нам. Либо… Покинет форт.

При последних словах индейца все изумленно посмотрели на него, потом на вмиг умолкнувшую Джен, а затем вопрошающие взоры обратились ко мне. Но я достаточно хорошо знал своего друга — и колебался лишь мгновение.

— Тому и быть…

Джен умоляюще протянула ко мне руки. Ульдэ, со своей стороны, еще не веря услышанному, с тревогой смотрела на меня, ожидая подтверждения столь неожиданного решения.

— Ты научишь ее всему, без чего в нашем новом мире выжить невозможно. Не все ей… Только одним спортом заниматься.

Явные усмешки на лицах, вмиг покрасневшая Джен, еле-еле сдерживающийся от смеха, Свистун — все прекрасно понимали, о каком спорте я говорил…

Ната, предпочитавшая оставаться в стороне, укоризненно заметила, едва мы остались наедине:

— Ну и зачем ты так? Девочке и без того несладко, а тут, на всеобщее обозрение…

— Не видел бы кто, подумал — умудренная долгой жизнью, старуха вещует. Девочка! — я хмыкнул. — Вот уж кто-кто, но что б девочка…

Ната вздохнула:

— Ты становишься жестоким…

— Я становлюсь вождем! — на этот раз я не улыбался. — И я должен знать, что могу положиться на любого… Из своего прайда.

— Да? А говорил — не нравится… — Ната удивленно остановилась.

— Да. Почти каждое селение в долине имеет свое название, чаще — по той местности, где оно обитает. Но многие — по имени своих старшин.

— А… Значит, мы теперь уже не люди форта?

— Помнишь, как сказала Чайка? Люди форта — это не название для такого большого количества живущих в нашем селении. Но не она так придумала… ты. И это твоя идея — называть нас прайдом. Что до Джен… Может, я становлюсь стар и забывчив, но кое-что позабыть не успел. Не она ли подбила тогда форт на ссору? И не вследствие ли ее выходки погибла Алиса?

Она минуту помолчала, потом, уже более осознанно, произнесла:

— Да. Ты становишься вождем.

В словах моей подруги, сквозила какая-та грусть, но на мой невысказанный вопрос она отмахнулась и убыстрила шаги, оставив меня одного…

До указанного места было уже близко. Здесь начинался резкий подъем, и мы вновь освободили спины пхаев от седоков. Ноги мужчин и женщин, привыкшие за многие месяцы жизни в долине к длительным переходам, почти неслышно ступали по мягкому мху-подшерстку, как когда-то назвал его Сова, ступая практически след в след — и это тоже было «школой» индейца. Северо-восточные травы сильно отличались от прерий запада — по цвету, высоте кустарников, почти полному отсутствию песчаных прогалин, а также редко встречающимися, огромными валунами, невесть как появившимся здесь в самые первые дни Катастрофы. Возле одного из них Чер и останавливался в своих прошлых походах. Место было удобное, старое кострище указывало на то, что возле камня не в первый раз останавливаются охотничьи отряды. Вблизи протекал чистый ручей, а, взобравшись на валун, Ульдэ заметила вдалеке и серо-желтые спины мохнатых степных коз. Но мы шли не на охоту — припасы имелись в достатке, терять время на облаву мне не хотелось. Костер развели из подобранных по дороге сучьев, а Волос принес на плече здоровенное бревно, почти сухой ствол упавшего дерева, с обрубленными ветками. Даже капля пота не выступила на его шкуре — силой и статью он не уступал своему пропавшему другу, а возможно, что и превосходил. Хотя… что можно увидеть под такой шерстью? Позади шествовал Черноног, на ходу рассказывая нам о своем предложении напарнику, на спор донести бревно до костра между ног. Волос удивительно легко согласился… и пораженный Чер стал свидетелем того, как мохнатый приятель действительно сделал несколько шагов со стволом, зажатым меж колен. Теперь довольный Чер подтрунивал над проигравшим спорщиком, но молодой и добродушный увалень только отмахивался от следопыта, словно от назойливой мухи.

Огонь костра завораживал, отгоняя прочь все прочие мысли. Оставалось только трепетное ощущение вечности и незыблемости происходящего в данный момент, здесь и сейчас. Но, в этом испытанном и близком кругу, породненных общим горем и общей надеждой, уже испытали однажды всю шаткую крепость «незыблемости» в столь недавнем прошлом. И оттого никто из них не походил на былых туристов, знающих, что их ждет по возвращении домой уютная постель, ужин из холодильника и очередная серия из бесконечной латиноамериканской саги…

Сквозь багровые сполохи пламени, я различал бесстрастное лицо индейца; оживленное — Чера и Волкобоя, что-то обсуждавших между собой; измученное и до сих пор виноватое — Джен; темное и оттого слегка свирепое — Ульдэ. Возле нее жалась Зоя — девочка выделяла северянку более прочих. Она уже не боялась так, как раньше и понимала, что здесь ее никто не тронет — и оттого с каждым днем становилась все более смелой и ручной. Девчушка сидела к огню ближе всех — и я подумал, что следовало бы ее отогнать, чтобы не обожглась. Но Ната удержала мою руку, протянувшуюся было к девочке.

— Пусть сидит… Она не маленькая. Если коснется — отползет сама. Все познается на собственном опыте.

— Догадалась?

— Конечно. Я уже давно угадываю многие твои мысли — так, как и ты — мои.

— Или Элины.

— Особенно, ночью… — она произнесла это, даже не улыбнувшись. Ната была где-то далеко и говорила со мной, не глядя в глаза. Ее лицо было устремлено на ночное небо — и только взор, направленный на звезды, пояснял, о чем думает эта маленькая женщина…

— Огненный цветок не гуляет по ночному небу… Хорошо, когда человек умеет забывать о земле ради звезд — он все еще продолжает мечтать! А тот, кто перестает смотреть на небо, становится, скучен… хотя более приближен к реальности.

— Эх, шаман… — Стопарь глухо вздохнул и погладил свою бороду. — Человек не рожден для чего-то одного. А умеет ли он смотреть на звезды, или на землю — это, знаешь ли, почти одно и то же. Тот, кто ищет суть в земле, под своими ногами — возможно, не столь наивен, как первый. Вдруг, он думает о том, как накормить того, кто как раз и считает эти звезды?