Сыч свел брови на переносице и надолго замолчал. Он уставился в одну точку, и что-то шептал побелевшими губами. Он был загнан в угол. Вернуться с пустыми руками — банда не простит. Обставить так, что переговоров не получилось, тоже — я уже решил, что через Дока сделаю все, чтобы о моем предложении стало известно всем, и тогда ему будет еще хуже.

— Я не могу…

— Можешь. Скажешь, что я требую, и все. Тебя самого никто не заставляет принимать решение, просто передай им мои слова. Пусть выбирают, хотя бы, простым голосованием. Хоть у вас так и не принято. Ручаюсь — большинство будет за. А если задумаешь смолчать, я найду способ им рассказать о том, что тебе говорил. И тогда тебе, точно, конец. Никто не захочет умирать за ваши понятия…

Он исподлобья посмотрел на меня и глухо спросил:

— Зачем?

— Что?

— Зачем ты это делаешь? Не трепись про совесть, я уже не маленький и знаю — грехи не отпускают ни в раю, ни в аду. Люди всегда убивали друг друга, да и ты не исключение. Я слышал, как про тебя рассказывали, что ты перебил в лесу шесть человек — кто из нас первым кровь пролил? Они только на волю вышли — и сразу на небо… И моего парня, кто завалил? Баба твоя. А до этого я ведь войны не начинал! Ты тоже, ходишь по трупам, так что не надо мне вешать на уши. Не я — кто тогда? Ты? А чем ты лучше меня? Это не я — ты ничего не знаешь о настоящей жизни? Это я, я отпахал на зонах пять ходок! Я короновался, когда завалил своего третьего вертухая! А вам, быдлу серому, все равно, всегда горбатиться! Хоть, на авторитета, хоть на власть, в которой те же воры! Не я — так Святоша, так взнуздает всю вашу ораву — тебе еще тошнее, будет! И сделает он это — лучше меня. Потому что хитрее, падла, и умеет в душу без мыла влезть! Я последний раз тебе предлагаю — поделим долину пополам! Твоя половина — по Черному лесу и до Змейки, так, кажется, эта речка прозывается? А моя — все, что на восток. Поровну! Никто тебе таких условий больше не предложит. Ни Бес, если объявится, ни Святоша — он ни с кем делиться не станет! Соглашайся, и братва с радостью пойдет назад, в поселок. Вот тогда будет у нас и мир, и дружба, и любовь…

— Вот ты, какой мне козырь, напоследок приготовил? Ты так и не понял — я не из твоих! И не собираюсь делить то, что мне не принадлежит.

Он порывисто встал.

— Я передам. Куда деваться… Загнал ты меня, фраерок, ох загнал… Как волка в конуру. Как крысу! А знаешь, что, когда крысу зажимают, она даже на волкодава кидаться начинает!

— Ты бы мог заметить, что с крысами мы тоже бороться научились. А вот сравнение выбрал не совсем удачное. Вы — не волки, а так — стая шакалов. Или — крысы и есть. Привыкли жить, как стервятники. И живете, как падальщики. Добивая тех, кто сопротивляться не в состоянии. Ты ведь не ожидал, да? Не ожидал, что так обернется? Думал, откуда здесь, после всего, что случилось, найдется кто-то, кто сможет встать у тебя на пути? Кто не даст тебе стать некоронованным королем этой земли? Ты ошибся, Сыч… Говоришь, это твои молодцы были тогда в предгорьях? Кто же ушел, интересно… Значит, знал о нас. Готовился. А я-то, думал, где я эти куртки, синие, мог раньше видеть? Все вспомнить не мог… Вы, оказывается, еще и людоеды? Ну, теперь понятно, почему выжить в подземелье сумели… А то, один из ваших, очень уж старательно об этом говорить не хотел! Ты все, уже тогда все знал, а все равно, попер на рожон. Ну да их пример мог бы тебе показать, что вас ожидает!

— Дошло, все-таки… А мне казалось, ты раньше догадался — каким образом мои уркаганы животики набивали, под землей, да и потом — когда из преисподней вырвались. Все гадал — почему в долине об этом никто не лается — так бы больше боялись! Да, ели! Всех «серых» сожрали — для того их судьба и оставила. Что бы такие, как я, потом сытыми ходили! Ох, мужик, забыл ты про мою нагайку. Как шейка, полоски остались? Вижу, что есть, даже под твоим ожерельем заметно. Ты был в моей власти — не я! И так будет всегда. Хорошо же… — он задыхался от ярости и бессильной злобы. — Пусть так и будет. Но запомни и ты, фраер! Не мир, а передышка! Для нас обоих! Придет срок, я твои кишки лично на кол намотаю и самого сожру!

Он развернулся и пошел в сторону своих телохранителей. Сделав несколько шагов, не выдержав, он обернулся и еще раз громко заорал:

— Запомни, гаденыш! Перемирие — не мир! Я еще вернусь!

— Валяй… Пришли, кого-нибудь, поспокойнее — сроки установим!

Я, изображая бесстрастность, смотрел ему вслед. Ко мне подошли Сова и Элина.

— Ты мог его убить.

— Мне не нужен его скальп, индеец. Мне нужна вся банда.

Элина проводила взглядом удаляющиеся фигуры и спросила:

— Что он решил?

— Он? Решили мы, когда взяли в руки оружие. Не он. Пока — мир. Временный и шаткий. И, все же — мир.

На какое-то время, в долине воцарилось спокойствие… Как мы и ожидали, банда приняла все предложенные условия. Я вовремя уловил нужный момент — рисковать своими жизнями, ради целей Сыча, уголовники, волею случая получившие свободу, больше не хотели. Он, вынужденный даже не нами, а, в большей степени, своими собственными сторонниками, увел всех в горы. Зэки покинули прерии…

В долине, вначале с удивлением, а потом смешанным чувством недоверия и страха, узнали об окончании войны. По уговору, посыльные из Клана приходили в поселок, у озера — он служил отправной точкой, и все, что предназначалось для банды, они получали именно в нем. Таким образом, мы, хоть и не избавили от поборов все мелкие поселки и становища, но, по крайней мере, принудили уйти оттуда уголовников. Люди смогли вздохнуть чуть спокойнее…

Но взятые мной обязательства остались. Уговор, предполагавший частичное снабжение зэков провиантом, следовало выполнять. И мы его выполняли — сами и с помощью охотников этих самых селений. Назад бывшие зэки шли, груженые теми дарами, которые для них заготавливали в поселке у озера. Нельзя сказать, что наше соглашение пришлось всем по душе — многие усмотрели в нем уступку Сычу, а то и прямое предательство! — и отказывались при этом понимать, что воевать с бандой пришлось нам одним. Но, оспорить соглашение не осмеливались — может, потому что Сова терпеливо объяснял самым упертым причины такого решения, а может, потому что не желали возвращения сине и черноблузых, даже такой ценой…

Вскоре мы узнали, что не вся долина наблюдала со стороны. О судьбе многих, кто хотел когда-либо, присоединится к нам, до этого хрупкого мира почти никто не слышал. Так, в одном селении, где банда особо жестоко глумилась над женщинами, их мужчины напали на отдыхавших зэков, и убила половину из числа грабителей и насильников. К сожалению, их лидер не захотел искать с нами союза, полагаясь на собственные силы. В итоге, Грива-Грев, незадолго до своей кончины, выследил их с помощью желтошкурого Ганса. Пленных в этой войне практически не брали — не стали и сейчас. Ночью зэки напали на становище и всех вырезали. Бежать не смог никто. Особо зверствовал сам Ганс. С этим подонком у нас оставались особые счеты — но дальнее расстояние и нежелание вновь ввязываться в кровопролитные боевые действия, пока давали ему и остаткам его компании, возможность жить.

Главарь бандитов, не пожелавший более встречаться и все переговоры доверивший новому помощнику, вместо убитого Грева, пользовался отсрочкой военных действий, спешно заставляя свою гвардию учиться жить по-новому. Но нам стало ясно, что это дается сложно — всем своим существом, они противились тому, чтобы самостоятельно обеспечивать себе пропитание. Правда, грабежи, насилия и убийства прекратились. Пример жестоких и показательных расправ — мы тоже не щадили бандитов! — служил самым убедительным доводом. А после того, как осмелевшие охотники, одного из дальних становищ, попросту утопили двух вымогателей — они совсем перестали появляться, где бы то ни было. Сова, который встречал отпущенных на свободу, рассказывал с их слов — укрепления продолжают возводиться. Сыч задумал нечто, вроде настоящей крепости, и, хотя невольники ушли, работу продолжали зэки. Вход в ущелье охранялся — там постоянно дежурило несколько человек. Сыч готовился. Не к миру — к войне…