— Уже лучше… Намучаешься ты со мной, Дар. Я — больная женщина!

Я слегка усмехнулся:

— Что ни день, то новости. Еще утром ты была ребенок. А к обеду — женщина… Слог-то, какой! Это пройдет, Ната. Это всего лишь испуг, не более. И… Я ведь тоже испугался. Так что не вини себя ни в чем. Если сравнивать — ты очень смелая девочка. Не каждый мог бы, так вот, в одиночку, на острове…

Она через силу улыбнулась.

— Постараюсь больше не падать в обморок.

— Ничего. Не нужно стараться — это нормально. Если уж мужчины впадают в истерику, то вам, девочкам, по всей вашей женской природе, положено это делать.

— То девочка… — она еще раз улыбнулась, — то женщина… Сам-то, следишь за речью? Ну вот кто я для тебя, скажи честно?

Я отвел глаза в сторону.

— А это важно? Ты — мой друг. Подруга… Ната. Наточка… И все. Этим все сказано.

Она молча уткнулась мне в грудь, стиснула пальцы на моей спине — ее сотрясала дрожь…

— Спасибо тебе… За то, что ты есть.

— Глупости…

Я поднял ее. Дрова стали забыты: мне хотелось нести ее на руках, хоть до самого края города… Я решил возвращаться домой — уже не оставалось ни желания, ни сил, продолжать это, не очень-то удачное путешествие. Кроме того, не хотел подвергаться еще какому-нибудь, испытанию, полагая, что за последние дни их более чем достаточно. Но я ошибался — настоящие испытания ожидали дома…

День не заладился, с самого утра. Ната обожглась, снимая чайник с очага — щенок крутился под ногами, и, в конце концов, бедная девочка, стараясь не отдавить ему хвост, поскользнулась, рука ее дрогнула… Досталось и самому Угару — несколько капель кипятка упали на чуткий нос пса, после чего подвал оказался заполнен жалобным визгом и причитаниями девушки. Мне бы свести все в шутку, но, словно какой бес толкал на ссору — я грубо вышвырнул пса наружу, а на Нату и вовсе наорал.

В итоге, все мы разбрелись вдоль подножия холма и старательно обходили друг друга… Я не выдержал первым:

— Пойдите вниз.

Ната отрицательно мотнула головой, а Угар и вовсе сделал вид, что не слышит. Я угрюмо повторил:

— Пошли… Хватит уже…

— Я не хочу есть.

— Можешь не есть. Ты, лохматый, тоже обойдешься? Ну и ладно.

Пнув по дороге какой-то камень, я зло сплюнул и спустился в подвал. В подземелье настроение не улучшилось. Дел предстояло невпроворот, но все валилось из рук. Мне тоже ничего не хотелось. Вернее, хотелось… И я стискивал кулаки, сам себя кляня за создавшуюся ситуацию.

Я хотел. Не чего-то, и не что-то. Я хотел, нет, страстно, до дрожи в коленях, желал — Нату! Желал именно так, как этого желает любой мужчина. Как человек, чудом оставшийся в живых, как выживший, больше не верящий и не надеющийся на чудеса. Мы могли погибнуть в любой момент — и я, отчетливо осознавая подобный исход, не мог смириться с невозможностью лечь с ней в одну постель. Куда-то прочь пропало все — семья, долг, обязанности. Прошлые условности ушли в небытие: мы — единственные на всем белом свете! И мне все равно, сколько ей лет, невинна ли она, а главное — желает ли этого сама девушка? Я так хочу! Я — хочу!

Нога скользнула по лужице, и я, нелепо взмахнув рукой, достаточно ощутимо приложился коленкой о бетонный пол. От боли все дурные мысли вылетели напрочь. Матерясь и чертыхаясь, я с трудом поднялся.

— Ната! Что б вас всех!

Никто не отозвался — мои друзья, спутники и товарищи по несчастью, предпочли остаться снаружи. Возможно, к лучшему…

— Ну и черт с вами… Жил до вас, один, проживу и дальше.

Я осмотрел колено — всего лишь ссадина, но ушиб серьезный. О прыжках, по крайней мере, на ближайшие пару дней придется забыть. Если не принимать во внимание, что мы планировали очередное путешествие, ничего особенного. Бывали царапины и похуже. Значит, девушка останется эти дни дома. Со мной… Ночью… Голой!

В глазах столь отчетливо нарисовались заманчивые формы, что я помотал головой, пытаясь отогнать наваждение.

— Совсем с ума спрыгнул? Да что со мной творится…

Помимо воли, глаза сами устремились на полог, скрывающий от меня девичью половину спальни. Я ощутил непреодолимое желание, коснутся белья, на котором она спала — и одернул ткань в сторону.

Все, как у меня. Так ведь, сам и делал… Сбитые из досок полати, груда ковров, вместо матрацев, отрез ткани на них, еще один, более мягкий — вместо простыни. Подушка, довольно твердая — настоящих не нашлось, пришлось импровизировать с рулонами. Одеяло. На полу — еще ковер. Бетонный пол — не самое лучшее покрытие, и я устилал коврами практически все помещение. Не жалеть же их…

От подушки исходил знакомый и притягивающий аромат. Никакими духами Ната не пользовалась — ни к чему, да и я настрого запретил. Не хватало еще привлечь к себе внимание, какого либо, особо одаренного «нюхача», с кучей дополнительных примочек, в виде саблевидных клыков или ядовитой слюны. От этой, вконец обезумевшей природы, всего можно ожидать!

Я склонился к постели — пахло ее волосами. Мне захотелось зарыться лицом в подушку, а еще — разорвать ее в клочья! Отпрянув, я с трудом разжал ладони — пальцы словно свело в диком порыве.

— Твою мать…

Что-то это напоминало. Я не мог вспомнить, что именно, но точно знал — такое состояние я уже испытывал, ранее. Еще до появления Наты, и, даже — до щенка. Реальность путалась с какими-то образами, словно я находился вне собственного тела. И это непреодолимое желание — кусать, рвать, раздирать! А еще — насиловать! Не просто взять ее против воли, а именно так — зло, жестоко, унизив и избив!

— Дар? Ты где?

Я рванулся наружу, запутался в пологе, и, срывая его с креплений, как есть, кулем рухнул прямо под ноги испуганной девочки.

— Дар?

Она отшатнулась, но после, сразу склонилась ко мне:

— Ты не ушибся? Что случилось?

— Ната… — Я едва мог себя сдержать… — Отойди назад…

— Что?

Я рванул ткань и поднялся перед ней, вновь переполненный прежними мыслями и животным порывом. Рукой ухватил ее за ворот и грубо рванул на себя.

— Нет!

Я уже раздирал ее рубашку! Мелькнула оголенная грудь — Ната не носила лифа. А потом, неуловимый тычок в область горла — и я, потеряв способность дышать, снова падаю на пол…

— Воды налить?

Ната сидела возле меня с чашкой. А сам я, каким-то образом переместился с пола на собственную кровать. Причем, мои мокасины остались внизу. Я прикоснулся ко лбу:

— Не трогай.

— Это ты меня?

— Нет. — Она не улыбалась. — Ты сам. Когда падал.

— Значит, повезло.

— Повезло? — Она вздернула брови. — Не будь у тебя чугунной башки, я бы сказала, как повезло!

— Повезло. — Я упрямо разжал губы. Говорить было трудно, что-то сильно мешало в гортани. — Лучше лбом… чем зубами.

— А… Ну тогда, конечно. Но еще лучше — просто держаться на ногах.

— Лучше. Еще лучше — когда не вырубают по болевым точкам.

— Сам виноват. — Ната смотрела строго, но где-то внутри ее глаз прыгали бесенята… — Не лапал бы, не получил.

— Лапал?

— Не прикидывайся. Весь ворот мне порвал. Что, на сладкое потянуло?

— На сладкое? — Я понемногу вспомнил все, что предшествовало нашему разговору. Видимо, Ната это тоже поняла. Она чуть прищурила глаза:

— Скажи еще, что ничего не помнишь…

— Не скажу. Помню… Кажется.

Она закусила губу:

— Ты серьезно? Или, это способ такой, типа я не я и меня тут не было?

— Я.

— Что — я?

— Я это. Это был — я. Только… Ладно, не важно. Я встать хочу.

— Нет уж… — Ната придавила меня к постели. — Вначале полное и чистосердечное признание, вкупе с абсолютным раскаяньем. А мы подумаем — принять или нет!

— Виновен. Рвал. Каюсь.

— Врешь ты все… Раскаянья не вижу. — Ната убрала руки. — Ладно, вставай. Угар на улице что-то весь на вой извелся, пока я тут с тобой о морали толкую.

— На вой? — Я представил себе картину нападения воронов… — Так какого ты!