Нажав на отбой, Ульяна мазнула взглядом по окаменевшему лицу блондинистой соперницы.

«Так тебе и надо! Мучайся теперь, тупая курица! — подумала злорадно и торопливо ушла в соседний отдел. — Зря боялась. Проклятие Росса не сработало. Я его перехитрила!»

Она счастливо хихикнула, а через миг нестерпимая жгучая боль пронзила ей грудь, спину, левую руку. Хватая ртом воздух, провидица осела на пол. Будто издалека услышала испуганный женский вскрик.

— А ну, не сметь мне тут помирать! — потребовал какой-то мужчина. Хлесткая пощечина обожгла ей щеку. — Скорая уже едет. Давай, разговаривай со мной! — усевшись рядом, незнакомец приподнял хрупкую девушку, прислонил к себе.

Хрипло дыша, Ульяна прошептала:

— Ну его на фиг. Больше никогда не вспомню ни о нем, ни о ней.

Это же время

Костя и эта девочка — любовники. Поверить не могу.

С трудом сбросив оцепенение, обнаружила, что излишне сильно сжимаю стеклянную бутылку с водой. Чуть ослабила хватку и направилась к кассе. Встала в хвост очереди, глядя перед собой, но ничего не видя и не слыша.

Как же так? Этого не может быть. Просто не может.

Неверие сменилось мучительной душевной болью. Пытаясь хоть как-то ее облегчить, воткнула ногти в ладонь.

За что он так со мной? За что⁈ Это подло!

Боль вернула в реальность и позволила заметить суетливую беготню продавцов. Из разговоров покупателей выяснилось, что кому-то в зале стало плохо.

И мне хреново. Правда, врачи здесь бессильны. Нет у них таблеток для меня.

Расплатившись, вышла на улицу. Холодный порыв ветра обжег кожу, растрепал волосы. В душе стремительно разрасталась гигантская черная дыра.

Он никогда не говорил мне, что любит. А ей сказал.

Двигаясь на автомате, подошла к машине. Села на прежнее место, отдала Али минералку. В салоне работал обогрев, но отчего-то стало нестерпимо холодно.

Князь положил бутылочку на колени, пристально посмотрел на меня.

— Звездочка, что-то случилось?

Отрицательно покачала головой.

— Нет, — застегнула ремень безопасности и уточнила: — Все нормально?

— Да, — Гоев, словно невзначай, потер запястье с браслетом.

— Отлично, — положила затылок на подголовник, опустила веки и почувствовала, как мерседес поехал.

Сидя неподвижно, я точно так же, как и после той встречи в кинотеатре, пыталась найти другое объяснение. А если девчонка разыграла предо мной спектакль? Вдруг это банальная женская месть?

Не открывая глаз, кривовато усмехнулась.

Заманчиво, но нет. Девушка не осведомлена о наших отношениях с Россом, не знает, как я выгляжу. Ей не за что мстить. Да и вряд ли опытный мужчина разоткровенничался с юной красоткой до такой степени, что показал меня у кинотеатра.

Как бы ни было больно, против истины не пойдешь: Константин Александрович нашел себе новую даму сердца. Что же, совет им да любовь. Да, для меня это удар ниже пояса, но есть дела поважнее, чем страдать из-за предательства любимого человека.

Худо-бедно совладав с эмоциями, прислушалась к разговору мужчин. Французы сразу после посещения пушного комплекса собирались отметить удачную сделку ужином в ресторане. И уже ночью они улетают.

У Гоева и правда все идет как надо. Рада за него.

Где-то на подсознании вновь шевельнулось предчувствие беды. В любой момент смерть может прийти к кому-то из тех, кто мне дорог. Но над кем же зависла угроза? Не имею представления.

Погасив на корню панику, перевела взгляд в окно. Вдоль обочины замаячили девятиэтажки. Мы въезжали в Подольск. Краем глаза заметила, как Али передает французам так и не открытую бутылку с водой.

Один из меховщиков довольным тоном произнес:

— Bonne eau. Ma mère aime Borjomi!

«Отличная вода. Моя мама любит боржоми», — мысленно перевела фразу. И закаменела от шока. Знакомый холодок пробежал между лопаток. Я наконец-то поняла: самый близкий и родной человек может умереть. И не через несколько лет, как было в той, прошлой жизни, а прямо сейчас.

Мамочка, родная моя. Думала, беда случится с кем угодно, но только не с ней. Никудышная я дочь.

Самообладание удалось сохранить исключительно усилием воли. Я нацепила на лицо маску невозмутимости и повернулась к горцу.

— Али, я тебе не рассказывала. Моя мама лежит в подольской городской больнице. Болеет давно. Елизар Авдеевич согласился помочь и уже поехал к ней. Я хочу вас покинуть и тоже отправиться в больницу, — скупо улыбнулась. — Вижу, что в моем присутствии нет особой необходимости. Вы прекрасно поладили. Надеюсь, не обидитесь.

— О какой обиде ты вообще говоришь? — горец нахмурился. — Мать — это святое. Какой адрес больницы?

— Кирова, тридцать восемь. На повороте направо. Затем прямо по дороге.

Али перестроился в крайний правый ряд, свернул направо и нажал на педаль газа.

Французы о чем-то тихо переговаривались. Не знаю, понимали ли они русский, однако вопросов ни Али, ни мне не задавали. И это было кстати. Поддерживать светскую беседу я бы не смогла.

Изредка командуя горцу, где поворачивать, я чувствовала, как бешено стучит сердце. Один раз я маму хоронила. Неужели придется пройти через это снова⁈ Пожалуйста, боже, не отнимай ее опять!

До больницы мы не доехали, а буквально долетели. Перекинувшись лишь парой фраз с престарелым седым охранником, Гоев беспрепятственно въехал на территорию. Затормозил возле центрального входа в пятиэтажное кирпичное здание, придержал меня за локоть:

— Могу чем-то помочь?

— Нет. Я пошла. Дома встретимся.

Распахнула дверцу, покинула салон. Едва сдерживаясь, чтобы не побежать, поднялась по ступенькам, вошла в прохладный вестибюль. Не глядя по сторонам, практически взлетела на третий этаж и бросилась к палате, где лежала мама.

Неожиданно кто-то схватил меня за руку. Вздрогнув, я резко остановилась, намереваясь дать отпор нахалу или нахалке.

Слова застряли в горле. Предо мной стоял мрачный Елизар Авдеевич.

Не говори, что ее больше нет! Прошу, не говори!

— Я приехал десять минут назад, — произнес ученый, поправив сползший с плеча белый халат. — Мне сообщили, что твоя мама в реанимации. Состояние критическое.

Табличка с надписью «реанимация» горела зеленым светом. Минуты ожидания складывались в часы.

Я сидела с Елизаром Авдеевичем на потертой кушетке и смотрела на стену с местами облупившейся темно-зеленой краской. Кто-то внутри меня упрямо твердил — мама умрет, смирись. Но надежда не желала отступать. Она кричала, требовала верить и действовать.

Но что я могу⁈

Иномирный ученый молчит. Сила двойной звезды лечить не способна. Помолиться? А толку? В той, прошлой жизни я делала это бессчетное количество раз, на коленях стояла пред иконами, умоляя небеса даровать маме исцеление. Шестнадцать долгих лет боролась за нее. В итоге проиграла. Самый родной человек ушел на небо.

Мамочка, не сдавайся. Ты нужна мне. Я так тебя люблю.

Прижавшись спиной к стене, прикрыла глаза. Несколько слезинок скатилось по щеке. Украдкой их смахнула.

Неужели и правда ничего нельзя сделать⁈

Повернув голову к ученому, поймала его сочувствующий взгляд, сипло прошептала:

— Елизар Авдеевич, вы можете как-то помочь?

Артефактор нахмурился.

— Расскажи о маме, — попросил, задумчиво потеребив цепочку на шее.

И что это даст? Ну да хуже не будет. И я заговорила:

— Она сирота. Выросла в детском доме. Ту квартиру в Подольске дало государство. О родственниках не рассказывала. Думаю, сама не знает. В молодости мечтала стать ученым. Поступила на физмат, но в девятнадцать влюбилась, родила меня, и об учебе пришлось забыть. Одинокой девушке с грудным ребенком на руках в нашем мире нелегко. Мыла полы в подъездах, хваталась за любую работу, чтобы меня поднять, — спазм перехватил горло. Сглотнув, продолжила: — Мне было шестнадцать, когда у нее случился первый инсульт. Отнялись ноги. Через полгода повторный. Все стало совсем плохо. В пятьдесят один год она умерла в клинике. Мама мой единственный родной человек, — добавила, едва сдержав всхлип.