Возможность более-менее нормально общаться вернулась ближе к ночи, когда мы уже покинули нашу кратковременную стоянку. Хоть и жестами, но мы пришли к единодушному мнению — нужно немедленно уходить отсюда прочь, не дожидаясь появления очередного облака. Желтоватый туман, едва не принесший нам гибель от отравления, мог выплеснуться из вод в любой момент, а мы даже не знали, с чем имеем дело. Ясно только, что этот газ, болотный или какой иной, несет гибель всему живому. И мы не являемся исключением. Вся разница, что более мелкие обитатели погибали практически сразу, а нам было суждено уцелеть лишь благодаря размерам. Ну, и моему предчувствию… Это уже Ната добавила, когда смогла комментировать ситуацию связно. Теперь стало ясно, отчего поблизости практически не встречалось никаких следов — все местные животные или погибли, или уже знали об особенности этого берега и мрачных вод, уйдя в более безопасные края.

Единственное, про что я решил умолчать — это странные и слишком реалистичные видения. Даже само слово мало подходило к определению того, что до сих пор стояло перед глазами и, как ни бредово это звучит — перед носом. Да, я чуял запах существ, осязая их так же сильно, как и убийственный газ, насквозь пропитавший нас и нашу одежду тухлятиной из смеси сгнивших яиц, рыбы и водорослей. И я знал природу этого запаха. Так пахли звери. Хищные звери… Я и сам оказался в облике зверя… В памяти зверя. В сущности зверя. И… я тоже был зверем! Но, в отличие от них, я абсолютно точно знал, кто они! Люди… Бывшие ими до Катастрофы, и самым жутким образом ставшие иными…

Звери, умеющие говорить. Спасшие меня и нас всех, от полного отравления и смерти. Спасшие своим, почти реальным, присутствием. Настолько реальным, что я запомнил все непонятные слова и звуки, а также все то, что смог увидеть, на несколько секунд оказавшись в шкуре вожака…

Первый толчок мы почти не почувствовали. Лишь слегка вздрогнули блики огня на стенах, скупо отражаемые от почти прогоревших дров в очаге. Угар приподнял голову и навострил уши. Мы еще не спали, но уже лежали каждый в своей постели, разговаривая о чем-то несущественном. Вслед за Угаром и я приподнялся на локте: волна необъяснимой тревоги пронзила все мое существо… Полог, сшитый из двух одеял, служивший ширмой, отделявший ложе девушки от остальной комнаты, вдруг сильно колыхнулся, словно его приподняло ветром — чего в подвале просто не могло быть… Ната, поднявшись на колени, испуганно сложила руки на груди. Она устремила свой взгляд наверх и, с дрожью в голосе, произнесла:

— По… потолок! Дар, там трещина!

Я вскочил. Поднимая глаза к потолку, куда указывала Ната, успел подумать про «тревожный» мешок, по заведенному мной обычаю, висевший у выхода. Он всегда был наполнен всем необходимым. Но добежать до него я не успел…

Нас так тряхануло, что и я, и Ната буквально взлетели к потолку. У меня искры посыпались из глаз — я врезался головой в балку. Нате повезло чуть больше: она, как кошка, приземлилась на ноги, но сразу упала — пол под нами качался, словно живой… Следующий удар кинул нас в объятия друг другу — и хорошо, что слетевшая перед тем постель Наты упала раньше, чем мы, столкнувшись, покатились по бетону куда-то в угол. Мы снова поднялись и опять упали — устоять на ногах стало решительно невозможно. Поднялась пыль, все валилось со стеллажей вниз, летели осколки камней и стекла. Многие коробки развалились, и их содержимое покатилось по полу. Впечатление было, что и пол, и потолок стали жить самостоятельной жизнью, они двигались, приводя нас в ужас жутким шевелением… Я рывком приподнялся, и, ухватившись за вбитый в стену крюк, попытался удержаться на ногах. Над головой послышался скрежет, и я сделал такой прыжок, за который не стыдно даже перед тигром. Плита, сдвинувшись с места, резко качнулась вниз и воткнулась торчком в бетонный пол подвала. Раздался визг: один из падающих стеллажей накрыл собой и всем своим содержимым метнувшегося к выходу пса.

— Угар!

Ната пронзительно закричала и кинулась на выручку собаке. Я перехватил ее порыв, выдернув из-под падающей ей на голову глыбы бетона, а затем рывком отправил к лазу.

— Прочь!

— Дар! Собака!

Ната протягивала руки к несчастному псу — а там уже творилось что-то ужасное. Стены стали покрываться жуткими трещинами. Тлеющие угли из очага вдруг оказались на полу, все помещение наполнилось чадом и гарью, сжигая и без того испорченный клубами пыли воздух закрытого помещения.

Выкидывая вслед за девушкой все, что попалось мне под руку — топор и свои штаны, я кинулся к лазу. Вслед раздался скулеж обреченной собаки… — Угар! — Ната рванулась обратно, но я сжал ее запястье до боли и, преодолевая сопротивление девушки, вытащил нас на поверхность. Жизнь Наты означала для меня гораздо больше, чем судьба погибающего Угара. Мы уже не могли ему ничем помочь, а рискуя остаться внутри подвала, были бы замурованы так же, как и он. И, едва сами отбежали от входа на несколько шагов, как тяжелый валун, до сих пор, как скала, прикрывающий вход с одной из сторон, сдвинулся с места и наглухо запечатал лаз.

— Нет!

Ната рвалась их моих рук… Она кричала, плакала, обзывала меня такими словами, что я только стискивал зубы, понимая, что она не в себе сейчас… А под ногами все дрожало и тряслось — мы с трудом сохраняли равновесие. Это было далеко не то, что пришлось нам пережить в Тот день, но и в этом, самом сильном за все время после катастрофы, землетрясении, хорошего оказалось мало. Оно продолжалось довольно долго — около десяти минут. Постепенно толчки стали ослабевать, а потом прекратились. Всюду стояла столбом поднятая ввысь пыль. Над холмом повисло облако, быстро сносимое сильным и пронзительно холодным ветром. У нас стало скрипеть на зубах. Я силой усадил Нату на землю.

— Пить… — жалобно попросила девушка.

Я посмотрел в направлении ручья, из которого мы брали воду. Он был погребен под падающим песком и весь замутнен. Рассчитывать на такую воду уже не приходилось.

— Придется поискать подальше. Ручей забит грязью. Но вряд ли мы сможем сейчас найти чистую воду поблизости. Землетрясение засорило все источники.

— Угар… Он погиб?

— Не знаю, — я поджал губы. — Если жив… мы его выкопаем. Но сейчас стоит подумать о себе. Этот ветер заморозит нас к утру на все сто процентов, и мы уже ничем не сможем помочь Угару.

Ната начала мелко-мелко дрожать: она выскочила на улицу совершенно раздетой, если не считать рубашки. Я, напротив, оказался только в штанах. Холод, вначале не замеченный из-за шока, стал овладевать нашими телами…

— Мы не сможем попасть в подвал и там переждать?

— Не думаю, что там безопасней. Да и вход завален большим камнем. Его нужно откапывать. А сейчас просто не до этого. Нам необходимо развести костер, иначе замерзнем… Только как это сделать?

— У меня в кармане рубашки есть спички… я случайно положила их, когда готовила ужин.

— Случайности спасают нам жизнь. Но одних спичек мало — требуются еще и дрова.

Не в первый раз мы ночевали под открытым небом, но уже давно ни она, ни я, не были так не готовы к подобной ночевке… Все наши теплые вещи остались внутри, под завалом. Одеяла и куртки, меховая обувь и перчатки — все находилось под многотонной массой, осевшего вниз холма. А ветер, как нарочно, усиливался, становилось все холоднее и холоднее. Ната, скукожившись и обняв колени руками, стала вздрагивать всем телом… она застывала. Смерть, которую мы избежали внизу, теперь угрожала здесь — в виде этого, не ко времени налетевшего, холода. Собственно, я ощущал себя не лучше — у меня зуб на зуб не попадал, выбивая дробь, с которой я едва мог совладать.

— Надо торопиться. Вперед! Нельзя сидеть на месте. Нужно бороться. Вперед, Ната! Разожжем костер — продержимся до утра. А там… утро вечера мудренее.

Ната без слов поднялась. Я видел, как ей плохо. Она не то, что собирать дрова — сама не могла сделать ни шагу.