— Сова, опять ты о правилах, принятых в своем кругу…
Ната так насмешливо протянула это, что мы все рассмеялись…
Он махнул рукой, а я заметил:
— Не обращай внимания, друг мой. Они такие — и уже не станут иными. И меня они этим вполне устраивают. Я не хочу жить с безмолвными и покорными женщинами индейцев.
— Возможно, ты станешь сожалеть об этом…
— Может быть… — я кинул быстрый взгляд на Элину. Та потупила взор и снова спряталась за спину кузнеца.
— Ты ничего еще не сказал про татуировки! — она быстро выглянула и снова скрылась, старательно не глядя в мою сторону.
— У меня их нет. На лице и на руках. Но есть на груди. У моего племени не принято иметь рисунков на открытых частях тела — это считалось бы неприличным.
Сова сопровождал свои слова, спокойно развязывая тесемки на вороте рубашки и снимая ее через голову. Нам открылась рельефная мускулатура, подчеркивающая силу их владельца.
— Физическая сила всегда находилась в большом почете у моего рода — слабый мужчина просто не имел права присутствовать на совете, тем более, сидеть на равных среди старейшин, ответственных за судьбу племени…
Он прислонил ладонь к татуировке — та вся была выполнена в одном, сплошном синем цвете, и изображала собой распростертые крылья совы, в свою очередь, на груди которой был очень искусно изображен шатер кочевника и сложенные возле него связки стрел.
— Полагаю, это тоже говорит, что ты — человек не простого ума?
Сова с достоинством склонил голову:
— Индейцы умели наносить рисунки на тело различного цвета — так же, как и европейцы, позабывшие это искусство после того, как перестали быть свободными… Но ты правильно заметил! — он обернулся к Стопарю. — Цвет играет свою роль и здесь. И он означает тоже, что и перевязь в волосах. Будь татуировка красной — ты бы видел, что перед тобой умелый и грозный воин, ну а если она коричневая — то это более охотник, которому по душе мир, а не война. Но, если это желтая — то это непременно самый главный человек в племени. Желтую или золотую татуировку право носить имели только верховные сахемы… Если, по-вашему — правители целой страны.
— Не напрасно у инков существовал ритуал посыпания своих императоров золотой пылью… — Элина протянула за спиной кузнеца, восторженно глядя на индейца.
— Желтый — самый главный цвет. Цвет солнца. Он наносится по контуру прежнего рисунка — ведь никто не рождается вождем. Им можно только стать. Мой синий — это лишь то, что я подвергся этой процедуре в зрелом возрасте, миновав предыдущие ступени. Иначе бы он был тоже контуром по другому цвету.
— Здесь все ясно, — Чер, предпочитавший помалкивать после своего замечания, не удержался. — И эти крылья, символ того, что их обладатель распростер свою опеку над родом. Ну а то, что этот род может за себя постоять — стрелы на земле, возле входа в жилище!
Я заметил, что индеец устал…
— Может, хватит? А то мы здесь, словно кино смотрим.
— Ага. И Сова в роли экрана и заодно — сурдоперевода!
Все засмеялись. Лишь Элина, слегка поджав губы, обиженно бросила Стопарю, наконец, выйдя из-за его спины на свет:
— Вам бы только грохотать, как лошадям… Ручаюсь, что Сова не рассказал нам и сотой доли того, что знает! Ведь так?
— А что хочет услышать Огненный Цветок? Поселок у форта живет сегодняшним днем и не любит внимать прошлому — разве Сова не прав?
— Наше прошлое уже никому не интересно. Лучше, поведай о своем. Не в смысле — свою историю, а предания индейцев. Ты ведь должен знать много легенд о тех людях, к которым себя относишь…
Сова внимательно посмотрел на Элину, перевел взгляд на меня, потом Дока, и, чуть усмехнувшись, простер свою руку к огню…
— Было время… Нет тех, прежних, кто все видел, как глазами. Сохранилось лишь преданье, о деяниях далеких, о героях и сраженьях, и об имени народа… Шли скитальцы: — Этциль-Эоль, звездный странник, дружный с ветрами прибоя; Бар-О-Меру, мрачно-черный — тот, кто ходит под луною, и еще два неразлучных — мхом покрытых и травою, тех, кого все называли Тлеското и Тау-Ахи, что их приближало к небу… И еще немало разных — тех, кого никто не видел, но внимал и слышал часто, как шептание трав закатных, как волну и шум озерный. Было время — и под небом, что не знало кровь сражений, жило племя, славя солнце, жизнь дарующее людям. Но нагрянули вдруг тучи, из краев далеких, страшных, где умершие скитались, не нашедшие покоя… Злые тучи, с ликом гнева, сокрушить хотели землю, вызывая духов смерти и на племя насылая! И бежать решило племя — сил не стало вдруг бороться, сохранить леса и горы, край, что даровало солнце… Но скитальцы, что бродили, и ни с кем не знали склоки, встали на пути у старших, повернув их на сраженье! Много споров было разных, много лишних слов и мнений — но достал свой посох Эоль, распростер его над миром — и поверило им племя, защищать решив ту землю… Стар и млад, юнцы и дети — все готовились к последней, к той, великой битве неба, где сошлись все воедино силы ночи с силой света! Долго шла меж ними битва… Дни сменялись незаметно, ночи длились как теченье, той реки, что вечно плачет — это слезы вдов погибших, матерей, что вдруг остались, без сынов своих ушедших… Этциль-Эоль окрыленный, распростер над ними руки, и они закрыли землю, как птенцов скрывают в стуже. Бар-О-Меру, мрачно-черный, клял врага в безумье нервном, топорща от гнева брови, а все вечные скитальцы бок о бок с людьми сражалась — все спасали эту землю! И прогнали они волны, что излились из усталой, мхом и осокой проросшей преисподней на болотах! Стал народ их славословить, песни петь в честь воскрешенья, стал подарки им готовить, предлагая дев прекрасных, самых нежных, самых ясных! Но не стали они с ними дым курить из трубки мира — и напрасно ждал в печали вождь людей вечерних, тихих. Этциль-Эоль благородный, отказался от подарков… Он сказал — «Живите в мире! И не бойтесь больше ночи — зло ушло в свои владенья! А устанете и злоба вдруг проникнет в ваши лица — посмотрите вы на небо, где дорога всех скитальцев, посмотрите вы на звезды, чтобы истина открылась, и очистился ваш разум! Мы туда ведь все уходим — кто-то сразу, кто-то — позже… Вам же — оставляем землю!» Бар-О-Меру дланью сильной зачерпнул в своей котомке — и оставил людям меру их поступков и деяний. Он оставил меру людям, чтобы каждому стал виден смысл его речей и дела. Ночью звезды вдруг затихли — было ясно, как при солнце, а затем огонь гремящий навсегда унес скитальцев, тех, чьи имена все знали. Но остались и иные — что хранителями стали, чье дыхание мы слышим, если есть на то желанье… И тогда, решив отныне, быть не просто лишь народом, взять решили люди имя, в память улетевших к звездам. Тлеското, погибший битве, был носителем их крыльев… Брат его, покрытый кровью, знак носил и в честь победы он его оставил людям — знак, в котором говорилось, что его владелец — Вещий. Это имя взяли люди, и отныне они стали звать себя Тлескотуане — Те, кто смотрят в даль ночную, на суровый глаз межзвездный, охраняя эту землю. Но просты были те люди — и решили в дополненье, взять себе второе имя, в честь старейшего скитальца. Эциль-Эоль, что с каноэ, прилетевшего на землю, был седым как лунь, и страстным, как олень во время гона. Взгляд его был мудро-смелым, взмах руки разил как громом… Предложил тогда из старших, тот, кто выжил после битвы — пусть на память о скитальце нам тотемом станут совы! Но не те, что рыщут ночью в поисках своей добычи — а летящие в буране, где страна великой стужи! С ним никто не стал и спорить — все и сами так считали. И с тех пор шаманы рода взяли имя вещей птицы — и несли его веками, что прошли, с времен тех дальних… Было время — год за годом, сохранялось то преданье… Было время…
Мы потрясенно молчали… Сова устало отчеканил последнюю фразу и сел на скамью, опустив руку вниз.
— С ума сойти!.. — Элина смотрела на него во все глаза. Она встала и обняла индейца, поцеловав затем того в губы. Сова словно окаменел, ни единым жестом не выдавая своих чувств… Ната, закусила губу, но не произнесла ни слова. Наступившую тишину прервал звонкий голос Зорьки:
