— Ничего не забыл?

Бен непонимающе вскинул глаза:

— Дара быть недоволен? Дара искать что-то?

Он волновался — и в такие моменты еще пуще коверкал и мое имя, и слова. Впрочем, так же поступала и Салли, знавшая язык куда лучше своего напарника.

— Да нет…

Он снова расширил глаза:

— Как — нет? Как — да?

Я непроизвольно усмехнулся — вот, поди, объясни иностранцу все обороты родной речи…

— Скажи мне, Бен. Ты хочешь вернуться на родину?

Он свел руки на груди:

— Бен любит свой родина. Бен хотеть вернутся. Но Бен знать — он никогда не видеть больше тот земля. Теперь его родина — это! — Он развел руки и указал всей пятерней на стены и скалы форта.

— Да… все так.

— А вождь? Дар хотеть вернутся свой дом?

— Нет.

Мулат даже не удивился. Напротив, Бен указал на луну, уже начинавшую освещать степи:

— Бен понимать. Дар иметь две жена, красивый, молодой. Дар стать вождь племени. Дар быть на свой место — так? Тот дом — не место Дар. Так?

— Шибко ты мудрый… А у самого — семья была? Жена у тебя есть?

Он пожал плечами:

— Мой отец — большой бвана, самый главный советник, иметь три жен. Одна быть мой мама. Две — другие дети. Нас вместе — он стал загибать пальцы… — Один, три, семь — девять! Когда Бен уезжать твой страна — одна из жен быть с живот — значит, уже десять! Пять мужчина — как я!

— А семья? Собственная семья?

— Бенедикт не хотеть жениться. Совет племени говорить с папа, папа кричать на Бенедикт — мой не сметь спорить. Но Бен не видеть свой жена — он успеть уехать с Салли, круиз…

— А с Салли… Почему вы не вместе?

Мулат сделал непонимающее выражение на лице, и я махнул рукой:

— Ладно, проехали. Может, оно и к лучшему — у тебя нет причин тосковать по дому. Ступай. Смотри, не усни.

Отдав распоряжение Бену взобраться на скалу и оттуда высматривать подступы к форту, я понуро направился к себе.

Еще в лесу у меня возникло странное ощущение — словно кто-то невидимый подсматривал за нами. Это не могли быть зэки — Сова, или Ульдэ, обладающая нюхом зверя, обязательно заметили чужаков. А ощущение — не проходило. Казалось, словно я сам вижу себя издалека — собственными глазами! Все это могло быть галлюцинацией, навеянной дурно пахнущими цветами — их много распустилось вдоль опушки, и днем, яркий ковер из всех расцветок радуги оставлял полное впечатление широко развернутого ковра…

Но я знал — цветы ни при чем. Нечто иное, уже знакомое… но что? И почему так хочется вновь оказаться в лесу, да так, чтобы напротив стоял враг? Почему так тянет к рукоятке ножа? И хочется кричать, даже нет — рычать! На губах появился солоноватый привкус — я, не ощутив боли, прикусил кожу… В нос ударили запахи и далекие звуки степи — вот, всхрапнул пхай, пасущийся где-то неподалеку… Вой собаки — видимо, парочка-другая, рискнула забрести в человеческие угодья. Свежий помет джейра… Уханье совы — настоящей совы, а не вздохи нашего индейца! Ветер пронесся над верхушками трав — это летят высохшие лепестки одуванчиков, способные прорасти даже на голом камне. И я это слышу? Чертовщина…

Что-то едва не ударило в лицо — я молниеносно перехватил маленькую тень и сжал кулак. Нечто пискнуло — в пальцах бился зверек, пытаясь вырваться из объятий. Мышь… Приступ ярости — и я сдавил кулак. Тушка обмякла. Убил! Кровь! Но, разве это добыча? Где моя добыча?

— Дар, ты где?

Я остановился. Крик встревоженной Салли словно пробил тьму. Пелена понемногу спадала — я вновь увидел себя возле стен форта. Не понятные ощущения исчезли. Но, почему-то, не пропало иное чувство — мне, по-прежнему, хотелось убивать…

— Не шуми… Проверял, нет ли кого. Иди спать.

— А ты? — Она держала в руках шкуру — видимо, что бы там не говорила, но ночевать предпочитала не одна, а с мулатом…

— И я. Не буди остальных.

В хижине Элина перебинтовывала Нате руку — моя девочка в пылу схватки даже не заметила, как копье, пущенное рукой дауна, оцарапало ей кожу. Отпив воды, я направился в угол, где заманчиво трещали угольки очага. Тепло… Вот он, мой дом. Но, надолго ли? И что со мной только что было?

Я сидел возле очага и вновь перебирал в памяти слова Сыча… Как нам предстояло жить дальше? Если Сова все понял правильно, а скорее всего, так оно и есть, то нашему будущему проживанию в форте приходит конец… На земле, стряхнувшей с себя, как пылинку, все неисчислимые города и страны, вновь могла появиться, как вечная проказа, одна из ее никогда не заживающих язв — война. Между себе подобными! Я впервые пожалел, что так рвался к людям… Мне казалось, что, после таких испытаний, уже никто и никогда не сможет поднять руку на человека — нас и так оставалось совсем мало. Но еще до прихода зэков убедился — я ошибаюсь. Здесь, как всегда и везде, вновь начинал править закон сильного! И, трижды прав Стопарь, заставляя меня определиться и твердо следовать дороге, которую я уже выбрал для себя и всех обитателей форта. Получалось, в долине действует три закона: мой, требующей уважения к каждому и соблюдения хоть каких-то мер приличия и порядка, закон неограниченной вольницы и свободы, которого придерживался Сова и практически все жители долины, и последний — самый новый и самый старый закон — пришельцев. Закон сильного, позволяющий грабить, насиловать и убивать. И каждый, даже мой, требовал крови — в целях самообороны. Несколько минут назад именно этого я и хотел! Крови!

Я содрогнулся — наваждение… А может, так и надо? Хотя бы, как наш шаман? Он не особо ценит чужую жизнь. Не так, как я. Я перевел взгляд на дверь, прикрытую шкурой свинорыла. Да, Белая Сова относился к этому проще. Он снял скальп, с убитого Элиной, бандита и, не испрашивая ничьего мнения, подвесил его сушиться на шест, возле входа в дом, где мы жили. Туча, увидев это, охнула, но, удерживаемая суровым взглядом Стопаря, смолчала и ничего не стала говорить. И теперь, за шкурой — тот самый шест…

Мы все никак не могли лечь. Элина, всегда веселая и вносящая в наш размеренный уклад некоторую искристость, к ночи стала очень тиха и задумчива. Она почти не принимала участия в общем разговоре, ограничиваясь односложными ответами. Ната погладила ее по голове:

— Лина… Линочка!

Та слабо улыбнулась и вновь замкнулась в себе. Ната расстелила постель — набросила на свежие травы несколько шкур овцебыков со срезанным мехом и, поверх всего, сохранившееся одеяло — подарок индейца. Простыней, которыми мы пользовались в подвале, у нас не осталось — все погибло в завалах при последнем землетрясении. Я надеялся, когда-нибудь, вернуться туда и попробовать откопать часть прежних богатств… но стоили ли они того? Более серьезные проблемы возникли в связи с появлением в долине Сыча и его банды. До той поры мы вынуждены ночевать так, как это уже давно делали все остальные — прямо на шкурах, или травяной подстилке. В доме веяло теплом — Ната поддерживала постоянный огонь в нашем новом очаге… Он давал слабое освещение и высушивал неизбежную сырость, накапливающуюся в углах, не имеющего окон, помещения. После подвала здесь казалось тесно, но все же мы могли разместиться с некоторым комфортом. Впрочем, проводя большую часть времени на воздухе, мы приходили сюда лишь на ночлег. А Сова, в отличие от нас, вообще предпочитал ночевать на открытом воздухе, укладываясь на жесткую землю и пользуясь лишь одной подстилкой из крепкой шкуры волка. Я наклонился к девушке и взял ее лицо в ладони:

— Давай спать, солнышко. Нам с тобой рано уходить…

Она безвольно подчинилась. Я подумал — ее мысли заняты тем, что она сегодня совершила. Когда мы, с Натой, убили в предгорье тех, кто принес гибель всем ее спутникам, с нами тоже творилось что-то похожее…

— Иди ко мне.

Я поднял ее на руки и отнес к Нате. Подруга сразу обняла ее и принялась раздевать. Элина протестующе захлопала глазами, но Ната мягко заметила:

— Это лучшее, что тебе сейчас надо…

Я сел на край. Ната разоблачила Элину и сняла свои одежды, а потом призывно посмотрела на меня. Я последовал ее примеру.