— Вот, и я говорю! А когда пойдем?

…Весь день мы готовили плот. Перенесли то, что вытащили из разрушенного убежища раньше, удлинили и привязали веревки, одну — спереди, а вторую — позади плота. Переднюю должны были тащить двое, а задняя — служила тормозом, если плот начнет относить от берега на стремнину. Смысла ждать помощи не имелось, толчок был локальным и мог даже не ощущаться в долине. Да и кто мог к нам прийти? Индеец только что ушел и мог скитаться где-то в прериях, либо собирался на охоту, которую замышлял Святоша. Но, на случай, если он все же встревожится и придет — я выложил возле холма из камешков стрелу и направил ее острие к далекому берегу. Сова, обладавший острым взглядом и привыкший к символике, не мог не понять, что это означает. Ну а если нет — Угар всегда найдет нас по следам.

Выступить решили на рассвете. На ночь расстелили одеяла, укрылись шкурами и оставили небольшой костер. Огонь должен был отпугнуть возможных хищников. Нас никто не потревожил. В иные времена, тучи всяческого гнуса не дали бы нам спокойно переночевать, но теперь, возле берега ослепительно синей реки, комарья не осталось и в помине. Но вместе с ними не было слышно и птиц. Тишину ночи нарушало лишь дыхание набегающих волн.

…Путешествие проходило тяжко. Идти с легкой поклажей, не связывая себя ничем, как в прошлые разы, и тащить тяжелый просевший плот, который течение норовило вырвать из рук и утащить вдаль — две большие разницы… Я сто раз пожалел, что нам нигде не попались во время странствий лошади. Правда, с какого боку к ним подойти, переродившимся, как и все прочее зверье, я и понятия не имел, но надеялся, что придумаю. Хотя, это были только мечты — вряд ли прежние мирные лошадки, ставшие очень опасными, позволили себя навьючить. Сова встречался с этими животными — и, за характерный, нисколько не напоминающий прежнее ржание, звук, назвал Пхаями… Эти благие мечты возникали при каждом подъеме и преследовали меня всю дорогу до очередного привала. Веревка в кровь изъела ладони. Что и говорить про девчонок, они совсем выбились из сил. Я бинтовал им ладони, дул на опухшие и покрасневшие пальцы, но избавить от тяжкой работы не мог — одному справиться с течением бешеной реки не под силу. Так мы и шли: я, впереди, положив волосяной аркан на плечо, Ната подхватывала его за моей спиной, а Элина удерживала второй конец, не позволяя реке развернуть плот. Девушки иногда менялись, а мне приходилось уповать только на себя самого. Только до первого изгиба мы добирались четыре дня — это на много дольше, против того времени, когда мы с Натой впервые ушли в долину. До второго еще два, потом я сдался, пожалев девчонок, и предложил устроить отдых, пока не вернутся силы. Элина беззвучно плакала, рассматривая волдыри на своих холеных руках, а Ната терпела молча, пряча от меня свою усталость. Она всегда мужественно переносила любую боль…

— Порыбачим?

— С нашими руками? У тебя леска так будет дрожать в руках, что все рыбы разбегутся!

— А я ее привяжу к коряге, а сам буду ждать. И держать не надо.

Ната заинтересованно присела рядышком:

— Думаешь, получится?

— Ну, хоть попробуем! Как раньше бывало: берешь выходной, приглашаешь подругу, покупаешь бутылочку и на берег, за удачей…

— Ну, после такой рыбалки, совсем другие рыбки ловятся! — Ната сквозь силу улыбнулась.

— Да вру я все! Ни разу так не ловил. Я, вообще, не рыбак… Так, пару раз по молодости пробовал, и все. Терпения не хватает сидеть и ждать. А ты? Ты говорила, что тебя отец часто водил…

Ната уселась поудобнее, замахав в воздухе ногами.

— Папа возил… На даче речка была, узенькая совсем. Там мелочь водилась, вот такая! — она показала палец. — Но мы очень были довольны, если попадалась. Правда, потом все Барсик съедал.

— Кот?

— Нет. Мы так собачку звали. Смешную, пушистую. Она как колобок, и вся белая! А по размерам, и есть кошка, ну, может, чуть крупнее. Я ее ужасно любила!

Элина подошла к нам, вытирая голову. Она вымыла свои волосы немного ниже по течению реки, чтобы нам не мешать.

— Вы, о чем?

— О рыбалке. Как водичка?

— Холодная, — она поежилась и потянула Нату к себе. — Сидят тут… Согрей меня хоть ты — раз он занят!

Ната отбрыкивалась, а Лина шутливо пыталась с ней справиться, ухватив за ногу. Я улыбался и смотрел на их возню. Ната, знавшая довольно хитрые приемы, не применяла их против подруги, хотя иногда учила ту, при возможности…

— Клюет!

Нитка перестала дергаться и тут же упала, ударившись о землю.

— Ой! Да клюет же! Смотрите!

Я развернулся к воде. Леска натянулась, уйдя в глубину. Элина пожала плечами:

— Опять, наверное, зацепилась, за корягу…

Я потянул ее на себя. Леска подалась неожиданно легко, но потом сильно рванула в сторону, а я не смог сдержать крика — так ожгло мне ладонь острой нитью, по саднившим мозолям. Ната, морщась и потирая бок, подала мне кусок тряпицы:

— Попробуй с ней!

Я намотал леску на обломок палки, положил на ладонь тряпку и взялся за деревяшку. Что бы там не схватило за крючок, но силища у него явно имелась… Я весь взмок, пока таскал туда-сюда, нежданную поживу. По рывкам и метаниям мы поняли — это не коряга, а живое существо. И существо вовсе не желающие стать нашим обедом. Но отпустить его и потерять дорогой крючок, я не хотел, и потому боролся до конца. Наконец, рыбина ворвалась в небольшой затон, и я торжествующе заорал:

— Ааа! Отсюда я тебя не отпущу! Ната, лук давай! Лук!

Девушка изготовилась к стрельбе, загоревшись моим азартом. Элина тоже бегала вслед за нами, вскрикивая:

— Тяни! Ну, тяни же! Упустишь! Нет, дай я!

— Брысь!

Из воды показалась зубастая длинная башка.

— Щука! — выдохнула Ната.

— Черт его знает! Бей!

Она прицелилась и спустила тетиву. Стрела точно ударила рыбине в голову, и вода сразу окрасилась в красный цвет. Элина захлопала в ладоши и тут же охнула от боли — у нее, как и у нас, вся кожа была содрана…

— Молодец, Натка!

Я потянул леску к берегу. Рыба — предположение Наты оказалось верным, это, на самом деле, оказалась щука! — достигала примерно полутора метров в длину, не очень жирная, но вкусная. Отложив в сторону надоевшие банки, мы с удовольствием зажарили ее кусками, на прутах, и тут же съели. То, что осталось, пришлось с сожалением оставить на месте. Наутро она могла пропасть, а у нас не было возможности ее сохранить. И соль, и коптильня, сооруженная нами — все осталось в обвалившемся убежище.

Отдых и обильная пища придали сил. Еще несколько дней тяжкого пути и нашим взорам показались две далекие, одиноко стоящие вплотную к реке, скалы. Я указал рукой:

— Смотри, Линка! Вот туда нам предстоит дойти. Помнишь, мы там ночевали, когда возвращались из предгорий?

— Отсюда смотрится очень живописно! Там, наверное, тоже?

— Там еще красивее!

Наконец-то, мы дошли. Сбросив осточертевшую веревку, я устало перевел дух. Ната привязала ее накрепко к большому валуну, чтобы плот не снесло по реке. Потом разгрузили всю поклажу, а сам плот, с большим трудом вытащили на берег. Крохотная пещерка на склоне, которую мы обнаружили в прошлый раз, приютила нас, и эту ночь мы провели в ней, надеясь, что сумеем заметить любое живое существо, которое захочет попробовать на зуб все, что мы с таким трудом перетащили к подножию скалы. Однако мы настолько устали, что, едва улеглись, как тут же уснули крепким сном. Даже если бы внизу творилась настоящая оргия, вряд ли бы кто из нас ее услышал… Нам просто повезло. А утром, когда мы, потягиваясь и поеживаясь от свежего ветерка, высунули свои носы из-под одеял, Элина посмотрела вдаль и восхищенно произнесла:

— Просто сказка… Здесь очень хорошее место, Дар! Как здорово, что мы сюда пришли. Мы будем жить теперь здесь?

— Да. Только не в этой пещерке. Она слишком мала для этого. Придется заняться строительством…

Девушки спустились вниз. К всеобщему облегчению, ничего из того, что с таким трудом доставили сюда, не пропало. Совсем мелкие следы чьих-то лапок во множестве усеивали песок перед грузом, но попробовать тюки и мешки с содержимым на зуб, никто не решился. Мы встали в раздумье.