Мне стало многое понятно. В городе, после Катастрофы, все изменилось. Дремлющие много веков глубины, вновь ожили, и прежний ландшафт утерян навсегда. Теперь город, вернее, то, что от него осталось, находился на неустойчивой платформе, в любой момент грозящей повторением уже пережитого ужаса…

Понятно стало и другое. Обойди его хоть вдоль и поперек, людей нет. Мог ли я не встретить таких вот скитающихся, пусть даже в условиях скудной видимости, при отсутствии мало-мальски различимых дорог, прячущихся от непогоды и самих себя? Пусть, слегка одичавших, потерявших нормальный вид? Кажется, я действительно остался один. Совсем… И все же я не хотел успокаиваться. Признать себя последним из живых — для этого требуется гораздо больше смелости, чем все время встречать мертвых. Трупы уже практически не встречались — их занесло пеплом, заилило грязью и перемешало с обломками зданий.

Разведка уводила меня все дальше и дальше. Прошло еще два дня после того, как я наткнулся на озеро Гейзера, когда глаз уловил знакомый пейзаж. Я уже был здесь когда-то — память сразу подсказала невероятную картину чудовищного обрыва. Я захотел еще раз увидеть его и стал протискиваться сквозь каменные глыбы, оставшиеся от какого-то многоэтажного здания. Хоть и сложенное из кирпича, он не устояло, как и все подобные, а рассыпалось вдребезги, и теперь его останки возвышались над округой метров на восемь в высоту и не менее пятидесяти в окружности. Все это довольно условно называлось холмами. Они могли иметь сквозные проходы, и наоборот — быть наглухо забиты землей. Но и те дыры и отверстия, которые еще оставались, становились в скором времени недоступны. Их заносило землей, или тем, что носилось в воздухе и оседало вниз. Город постепенно, медленно и верно, становился похож на бесконечную цепь больших и малых барханов. От настоящей пустыни его отличало лишь то, что песок, устилая его ковром, быстро твердел и схватывался коркой. Его не сносило ветром и не сдувало с вершин.

Я стоял у самого края. Страх никуда не делся — я хватался за выступающую над провалом плиту. Она могла упасть, как и многое, что уже отправилось в бездну. Но пока ее зарытый в землю конец держался надежно. Здесь тоже многое изменилось. Почти все, что находилось поблизости от кромки обрыва, рухнуло. Край стал более наклонным и изъеденным широкими рваными язвами от уже упавших в пропасть пластов. Не хватало лишь хорошего ливня, чтобы почти все, что еще держалось, последовало вслед за кромкой. Мягкие породы — глина и песок — вымытые водой и не выдерживающие тяжести руин, сползали в пропасть. И я видел — внизу теперь возвышались такие же холмы, какие встречались повсюду. Дно провала несколько приблизилось, а кромка отвесной стены, наоборот, опустилась вниз. Но и сейчас расстояние, отделявшее меня от нижнего мира, заставляло относиться к нему с уважением. Оно было как три-четыре высотных дома, поставленных один на другой. И вряд ли я ошибался. Подо мной уже находились твердые породы — я не мог определить, какие, потому что не был силен в геологии. Но то, что это камень, а не глина, уже различал.

Мне повезло. Погода улучшилась настолько, что даже серые тучи, висящие над головой, словно чуть приподнялись. Я мог рассмотреть остатки города, находящегося вдали, более отчетливо, чем в тот раз, когда попал сюда впервые. Были даже заметны далекие, большие озера — по размерам очень походившие на настоящие, а не получившиеся в результате землетрясения. Но, может быть, эта просто вода, которая попала туда из подземных пустот и провалившейся в никуда реки. Возвышались остовы зданий — все напоминало ту же самую картину, что наверху. Очень далеко, на запад, город, как бы продолжающийся в провале, одним краем упирался в темную полосу, сильно похожую на лес. Скорее всего, это и был именно лес — только расстояние не давало возможности различить отдельные деревья. И наверняка ураганный ветер, пронесшийся везде, повалил множество из них, что образовало сплошные буреломы. Внизу тоже не виднелось снега. Но, возможно, я его просто не видел — слишком далеко и очень блекло… Скорее всего, что и там, внизу, температура поверхности мало отличалась от моей — если на том плато, где я находился, встречались замерзшие лужи, а порой и настоящий лед, почему ему не образоваться там? Хотя утверждать с полной уверенностью я не решился — слишком далеко и высоко.

Тем не менее, я высмотрел даже хвост самолета, рухнувшего из поднебесья на землю. Он почти полностью ушел в нее — скорее всего, попал как раз в момент, когда она разверзлась. Я вспомнил, как мелькали крохотные фигурки — точки в огненном небе… Очень возможно, что таких лайнеров там много. Город, в прошлом окруженный пятью крупными аэропортами, должен был принимать и отправлять сотни самолетов. Кто теперь скажет, сколько их нашло свой конец в этом месиве?

Мои глаза обшаривали провал очень внимательно — искали место, где его высота была бы более полога и ближе к поверхности города, лежащего внизу. Я еще не знал, нужно ли мне это, но где-то в глубине думал о том, что рано или поздно рискну спуститься туда и продолжу поиски на дне этой невозможно глубокой ямы. Хотя вряд ли это можно назвать ямой… Даже сейчас, не имея возможности увидеть краев этой бездны, стало ясно — громаднейшая часть области просто ушла вниз, как будто была обрезана от оставшегося куска. Либо — мой собственный кусок сам взметнулся ввысь…

После осмотра провала я опять отправился на восток, решив пройти вдоль обрыва столько, сколько мне хватит продовольствия в мешке. Через несколько дней — а картина обрыва не менялась и всюду оставалась одинаковой — я вышел к краю города… Моего города, а не того, который все еще продолжался внизу.

Больше дороги не было. Вернее, ее не имелось и ранее, но идти вдоль обрыва стало более чем опасно. Насколько хватало зрения, впереди узкой полоской шла как бы гряда, отделявшая край обрыва от огромного озера. В любой момент эта перемычка могла быть размыта, или разрушена новым подземным толчком — и тогда вся эта масса устремится вниз… Скорее всего, то водохранилище, хлынувшее на город с гор, каким-то образом задержались здесь — и теперь, его воды, лишенные притока свежих ручьев и горных рек, постепенно разлагались. Какой-то, неимоверно затхлый запах, хлюпанье, шумные вздохи… Такое впечатление, что вздыхала огромная жаба, то втягивая, то выпуская воздух, загаженный испарениями болот. Это и было болото — без края. Оно начиналось от самой оконечности руин и уходило вдаль — туда, где небо сливалось с землей. Вся восточная окраина города постепенно переходила в низменность, а та, в свою очередь — в чавкающую и покрытую зеленоватой ряской воду. Невозможно даже представить величину этого затопленного пространства — что на восток, что на юг, оно терялось, сливаясь с бурыми облаками. Я мог только подозревать, что где-то поодаль болото все же съезжало в провал — об этом говорили шумные всплески и гул падающей земли. Если будет со временем подходящий спуск в низину, скорее всего, он образуется здесь. Как вся вода еще не ушла туда — понять не пытался. Над болотом висело сплошное облако, мутное и белесое. Оно даже казалось мрачнее, чем небо, к которому я привык. Облако сливалось с ним, и получалось светлое пятно на фоне громоздящихся друг на друга туч. Где-то здесь и были испарившиеся холмы, над которыми взметнулся чудовищный атомный гриб… Я провел возле его берегов одну ночь — и уже сразу по возвращении в подвал пожалел об этом.

Неугомонность и желание все узнать, оказали плохую услугу — я заболел. И по всей вероятности, чем-то простудным. Едва вернулся домой, как почувствовал слабость и озноб. Не помогало даже тепло очага, возле которого я сидел. В аптечке перебрал кучу лекарств — но я не знал, какие мне нужны, и старался употреблять только хорошо знакомые… Все ощущения говорили о том, что это, скорее всего, грипп. Но я мог и ошибаться… Конечно, в каждой упаковке, на каждой скляночке имелась аннотация — сколько и от чего! А как я мог знать — от чего? Я старался ограничиваться только тем, что мне хорошо известно — вроде аспирина или чего-либо безобидного. А чаще вообще предпочитал чай, заваренный на зверобое или чабреце — запас лекарственных трав в аптеке тоже имелся достаточно солидный. Меня лихорадило дней семь — а ночью, наоборот, приступы озноба сменял жар. Тогда все одеяла, которыми я укрывался, летели на пол. Внутренности ныли — словно я долгое время катался по камням. Кое-как приготовив ужин, с трудом его съедал — аппетит пропал совершенно, а затем вновь прислонялся головой к холодной стенке и так сидел в полудреме и ожидании неизвестно чего…