— Наши все живы?

— Вроде…

Не давая себе отдыха, мы стали разгребать завалы из трупов. На берегу и в воде осталось восемьдесят девять серых хищниц, а среди них — пятнадцать мужчин и женщин из числа жителей болот. Сова оказался прав в своем предположении — многие наши были ранены, но из форта не погиб никто.

С каждым, вновь обнаруженным телом, Травник мрачнел, совершенно позабыв про собственные раны. Я понимал его, как никто другой — как вожаку, гибель людей из своего селения, боль от потерь особенно нестерпима…

Сова распоряжался погребальным костром — он отклонил предложение болотных предать тела земле и теперь с наиболее выносливыми мужчинами сносил погибших в одно место.

От места побоища шел густой, тяжелый дух… Запах крови, смерти, мог привлечь сюда других, еще более опасных хищников — например, полосатых камышовых кошко-львов. Но покидать берег, не закончив дело, никто не собирался. Мы снимали шкуры убитых тварей и сносили все в общую кучу. Женщины окунали их в одно, мало чем примечательное озерцо. Выяснилось, что там тоже обитают мельчайшие организмы, наподобие тех, что когда-то так старательно и тщательно очистили шкуру убитого мной свинорыла.

К утру, когда все падали с ног от усталости, Сова жестом указал мне на группу плачущих женщин:

— Они лишились своих защитников. Ты не хочешь забрать их с нами?

— Нет. У Травника и так осталось мало людей. А его селение — первая преграда на пути у будущих трупоедов. Появятся крысы — он даст нам знать.

— Думаешь, они придут снова?

— А ты уверен, что мы перебили всех?

Ответив индейцу вопросом на вопрос, я обернулся к бледному Черу:

— Как пхаи?

Черноног, неопределенно махнул рукой.

— Шум и кровь заставили лошадей уйти в травы… Они сыты — утащили с собой пару туш из общего числа.

— Бери Угара и немедленно отправляйся их искать! Без лошадей мы не доберемся до форта. Почти все ранены, а еще нужно нести больше тридцати шкур! Иди!

Я видел, как нелегко охотнику заставить себя подняться и отправится на поиски. Но я не мог поступить иначе — от нашего своевременного возвращения зависело слишком многое.

— Ты рад такой победе?

— Такой? О чем ты, Сова?

— Все воины твоего рода остались живы!

Я вздохнул, указывая Сове на погребальный костер:

— Не все. Эти — тоже наши люди. Люди долины. То, что одни живут не с нами, а в иных селениях, не делит их, на своих и чужих. Теперь я в ответе за всех… и мне больно.

Сова посмотрел на меня долгим, пристальным взглядом.

— Ты не напрасно выбран вождем, мой брат…

Вскоре индеец собрал всех присутствующих — оставив только охрану и некоторых женщин, из тех, кто ухаживал за ранеными. Он сам зажег костер под телами погибших, и, обойдя его трижды, подошел к своему мешку, из которого на свет появились знакомые мне вещи — бубен, обруч с рогами, и, покрытая знаками, фляга. Действо, подобие тому, которое я видел однажды, после смерти Алисы, впервые происходило на краю долины — и я не захотел быть вновь его участником…

Ритм завораживал, заставляя забыть обо всем и слиться с природой, так, как это умел один шаман. Я с усилием отошел назад, выйдя из плотно сомкнувшегося круга, слушавшего речитативы индейца без единого постороннего звука. Мой друг умел заставить людей позабыть о настоящем…

— Серый Лев тоже не хочет слушать песни индейца?

— Он был свидетелем многих песен шамана. Это ты, Пума?

— Да.

Я посмотрел на девушку, возникшую словно ниоткуда:

— Нет. Я знаю, что он может. Его обряды несут облегчение остальным — не мне. Вождь должен оставаться с трезвой головой… даже когда больно.

Мы замолкли, не решаясь нарушить некоторую неловкость, витавшую в воздухе. Первой не выдержала девушка.

— Ты знаешь, я ночью хотела… Я думала… Если все девушки через это проходят. Стать женщиной… По-настоящему… с тобой.

Она сделала шаг вперед и внезапно прижалась ко мне хрупким телом. Отблеск разгоревшегося костра отразился в ее глазах, сверкнув, как предупреждение…

— Сколько тебе лет? Ты еще совсем ребенок. Послушай… Пума, тебе еще рано, и я не…

— Я не Пума! Я — Кристина!

Девушка смотрела на меня с ожиданием, словно после ее слов я должен что-то сделать, что сразу изменило бы создавшуюся ситуацию. Но я молчал — то, что она назвала себя иным, наверняка, своим настоящим именем, практически ничего не решало.

— Кристина? Аа… Я ведь его не знал?

Она сглотнула и, оттолкнув меня с силой назад, бросила мне в лицо с обидой:

— Я — Кристина! Крис…! Ты ничего не помнишь! Ничего! А я! Я!

Она бросилась в темноту. Я устало и с тоской смотрел, как она исчезает в камышах. За девушку я не опасался — сноровка Пумы и безумная отвага, делала ее очень серьезным соперником для любого хищника. Только вот, это, сгоряча высказанное желание, не находило отклика в моей душе. Что хотела объяснить этим, вспыльчивая и бесстрашная девушка? Как это было не похоже на мягкую и умеющую все объяснить, буквально одним словом, Нату, или на Элину, тоже взрывную, но, по крайней мере, умеющую выслушать собеседника до конца. В бурных эмоциях Пумы сквозила какая-то детскость, рвущаяся в ее поступках во всем. И это, несмотря на то, что на охоте она могла состязаться с любым мужчиной! К тому же, как я и предполагал, еще ни он из них не мог похвастаться, что девушка предпочла его другим — а ведь в нашей среде никто и никого не осуждал за жаркие ночи, наполненные любовной негой и жарким томлением разгоряченных тел… Время, настало такое, что допускалось все, раньше считавшееся аморальным. Тем более, странно, потому что с ней жила Джен — старшая и уж совершенно не разборчивая в выборе партнеров. А уж она могла положить с собой в постель кого угодно! Однако на Пуму это не оказывало никакого влияния. По рассказам Наты, та просто уходила спать на улицу, уступая землянку в полное распоряжение подруг. После гибели Алисы, она вообще ни с кем не могла сблизиться — и только с Зоей, не смотря на разницу в возрасте, как-то находила общий язык. Мы порой поражались, видя, как играют девушки вместе — совершенно так же, как играли бы любые дети в их возрасте, с той лишь разницей, что одной из них было, по крайней мере, лет семнадцать… Но, с появлением сестер — Осени и Снежаны! — эта дружба сама собой сошла на нет. Теперь Зоя больше времени уделяла новым подругам, и Пума отошла в сторону.

Неожиданно возникшую паузу — индеец давно прекратил свою песню, и возникшее молчание нарушало лишь потрескивание костра — разорвал долгий, протяжный крик. Я вздрогнул, сразу повернувшись к болоту — крик доносился оттуда.

Сова, складывающий обрядовые предметы нарождавшегося культа, выпрямился и тревожно устремил взор в том же направлении:

— Ты слышал?

— Индеец слышал.

Я сделал знак всем молчать. Через некоторое время, крик — далекий, стонущий, будто захлебывающийся, повторился.

— Это не зверь.

— Ты уверен, Сова? Сейчас можно встретить все, что угодно.

Он не согласился:

— Нет. Слух шамана говорит ему — это человек.

Я отдал приказание:

— Дозорным — сменится. Спать всем наготове — с оружием в руках. Черноног вернулся?

— Нет еще…

— Плохо. Никому никуда не отлучаться. Может, это кто-то из твоих?

Травник отрицательно мотнул головой:

— Нет. Наши все здесь… даже мертвые.

Ночью крик повторился еще дважды. Я очень жалел, что отослал со следопытом Угара — пес одним своим поведением смог бы нам объяснить, что это может быть. Судя по описаниям Травника, там находились самые мрачные топи, через которые ни один из людей, живущих вдоль кромки растянувшегося на несколько дней пути, великого болота, не рискнул бы пройти. Давно прошло то время, когда редким счастливчикам удавалось пересечь узкую тропинку вдоль топей и мрачной расщелины каньона. После Бена и Салли, нам были известны всего лишь несколько таких — после болото отрезало путь на север и любой, попадавший туда, исчезал бесследно… Я думал, что услышанный призыв вряд ли принадлежал человеку — среди болот и до Катастрофы встречались птицы, способные обмануть своими криками самого опытного охотника.