— Тут такое течение… Затишье только возле берега, и то, не везде. Как считаешь, откуда оно приплыло?

— Только со стороны города. Хотя, подняться выше, ему, с такой силой, конечно можно.

— Но какой зверь станет сам себе создавать проблему?

— Не вижу проблемы. А рыбы, которые идут на нерест? Помнишь, как в северных реках? Несутся, преодолевая все пороги, поднимаются на облюбованное место, и погибают, отложив икру.

Подумав, я добавил:

— Не приведи боже, чтобы и эта тварь отложила здесь икру. Нет, для потомства все же нужна более спокойная вода. Лучше не думать о худшем. Скорее всего — это очередная метаморфоза, превратившая что-то нам известное, в чудовище. А так, как это вещь случайная, то оно может оказаться и одно, без себе подобных.

— Хотелось бы. Все шло так спокойно — и вдруг…

— Помнишь, я тебе рассказывал, как мы с Угаром едва спаслись, когда ящер утащил под воду крыс, преследовавших нас с той стороны?

— Помню. Думаешь, он самый?

— Все возможно. Но у того я очень хорошо запомнил зубы — каждый клык размером в мой нож! Нет, тот, действительно, был больше похож на доисторического ящера… Это что-то другое.

— Вряд ли их много — рыбы на всех в реке не хватит.

— Спорно. Рыбу в Синей кроме нас никто не ловит, разве что Леший. А ее размеры вполне удовлетворят даже такой желудок, как у этого ящера.

— Тогда почему?..

— Напал на Немого? Шум на берегу, движение — все признаки добычи.

Ната вздохнула:

— Да… Только стало все налаживаться… и опять. То землетрясение, заставившее нас покинуть подвал. То банда. Теперь, вот, ящер… У нас никогда не будет спокойной жизни, Дар?

— Теперь вся наша жизнь стала такой. И, если слишком спокойно — где-то зреет новая беда.

— Но ведь так невозможно жить все время? Это противоестественно!

— Почему? Это стало также естественно, как раньше было естественно пойти в магазин или купить газету…

— Считаешь нормальным, ждать, какой-нибудь, пакости, от газетного киоска? Ну, ты и сравнил!

— Раньше кирпич мог свалиться мне на голову, или сбить машина на перекрестке. А теперь я могу ответить на удар ударом. На волчий клык — стрелой, на нож бандита — ударом меча. Я знаю, что мы всегда находимся рядом с опасностью, и знаешь… это подстегивает!

— Ты просто стал таким же, как и Сова… — Ната грустно кинула камешек в воду. — Он отказался от нашего мира тогда, когда он существовал, а ты — когда бредовые предсказания Стары так чудовищно сбылись. Но, честное слово, лучше бы он, как и прежде, только игрался в свои игры в индейцев…

— Игрался? Помнишь ли ты украшения на его плаще? Не очень они похожи на игры… А ведь они появились задолго до Того Дня! И от тебя ли я это слышу? Маленький Ветерок сожалеет о том, что случилось?

Она прильнула ко мне и грустно спросила:

— А разве ты нет? Разве ты — нет?

Я запнулся. Она всегда могла одним словом напомнить мне о том, что осталось где-то далеко отсюда. Там, в ином мире, где не было даже надежды, что-либо изменить…

— Вот видишь… Ты тоже, жалеешь. Нет, мой милый, я, как раз, не жалею. Что мне в прошлом? Только грязь и боль. Я живу с тобой, и — тобой! А значит — настоящим, не загадывая слишком далеко вперед.

— Ната…

Я обнял ее, и Ната прижалась, пряча лицо на моей груди…

Звезды наверху засияли немного ярче — вышедшая из облаков луна залила все пространство над прериями ярким светом. В Синей реке заиграли серебряные лучи — волны подхватывали их и разносили меж своих гребешков. Доносился шум прибоя — ветер на реке никогда не утихал, заставляя их лизать прибрежный песок и делясь с нами теми дарами, которые река несла от самых горных хребтов. Это могли быть поваленные где-то высоко деревья, тушки утонувших животных, сухие листья и коряги, мелкие камешки и раковины — река подхватывала и швыряла на берег, усеивая его на всем протяжении. За нашими спинами, в темной полосе, среди колышущихся трав, мелькали неясные и далекие тени — может быть, стадо вышедших попастись ночью, гривастых коней-пхаев. Или это были волки, решившие нарушить незримые границы, отделявшие их от ненужного соседства, с опасными теперь для них, людьми… Но тишину не нарушал ни характерный заунывный клич стаи, ни пхай — ржание лошадей. Над головами, неясной массой проплывали облака — и в них не мелькали громадные тени хищных птиц.

— Ты уже привык?

— Да, — я понял ее вопрос. — Мне нравится такая жизнь. Наверное, Сова был прав, когда отказался от всех благ и порвал с прошлым.

— Жалеешь, что не последовал его примеру сразу?

— Нет, тогда бы я не смог так поступить. Это было бы нелепо — бросить все, и ради чего? Я не верю в небеса, кто бы на них не жил. И, в духов нашего шамана — тоже. Я слишком материалист, чтобы полагаться только на их помощь. Оружие, крепко зажатое в руке — вот моя вера. Она значит намного больше никчемных заклинаний!

— Ой, ли? А Элина говорила, ты был согласен со всем, что предлагал Сова, когда он решил танцевать для меня танец возвращения к жизни…

— И у него получилось… Но в тот момент я был готов поверить, чему угодно — чтобы спасти тебя! Я сходил с ума, видя, как ты умираешь!

— А я никогда не привыкну, к тому, что у меня есть ты. И это — только из-за Того дня… Представить себе, что я полюблю человека, который будет настолько старше меня. И что именно он станет тем, кто вернет меня к самой жизни — когда мне и жить, уже не хотелось…

Мы прижались друг другу губами. Ната прикрыла глаза, а я стал покрывать поцелуями ее щеки и ресницы. Нас никто не мог видеть, и я не стеснялся чужих глаз.

Ната высвободилась и потянулась:

— Становиться прохладно.

— Накинь… — я протянул ей свою безрукавку.

Ната прижалась ко мне плотнее и попросила:

— Возьми к себе…

Я обнял ее, положив руку на плечи.

— Тихо… Слышишь, как тихо? Река, степь… и все. Ни огней, ни голосов, ни машин. Ничего… Я уже привыкла к тишине. Кажется, так было всегда. Может быть, нас просто перенесло из будущего в прошлое? Сова, со своими манерами, дубинки, луки, звери… и это, что нас теперь окружает. Столько времени прошло — а до сих пор не могу отделаться от мысли, что это не мой мир, что это — чужое… Что это? Как ты думаешь?

Я приласкал ее, взъерошив волосы между пальцев. Ната вздохнула и прислонилась к моей щеке.

— Даже к смерти привыкла… Она так близко, словно живет с нами, и мы лишь случайно не попали в число избранных, для очередного жертвоприношения. Я, наверное, плохая женщина… Должна бы страдать, плакать, быть мягкой, хрупкой, всех жалеть… А я ничего не чувствую, словно у меня перед сердцем наросла грубая подошва. И она ничего внутрь не пропускает. Кроме тебя и Линки… Как ты можешь любить такую женщину?

— Могу, — я с нежностью привлек ее к себе. — Такую женщину я могу любить. То, что ты говоришь об этом — это только слова. А на самом деле, ты добрая, мягкая, и вовсе не каменная… Просто сейчас такое время, что приходится многое носить в себе, иначе мы захлебнулись бы, в общем горе.

Ната опустилась мне на колени, подложив под подбородок сложенные руки. Она смотрела на мерцающие в лунном сиянии пробегающие мимо волны, а я гладил ее по голове, словно это была не юная и любимая женщина, а пушистый котенок, прилегший отдохнуть от проказ к своему хозяину.

— Вы здесь?..

Элина подошла к нам, держа на плечах одеяло.

— Зябко… Я вам одеяло принесла. А то простудитесь. Укройся.

— Спасибо.

Она тоже села рядышком, и стала подбирать с земли камешки и бросать их вниз.

— … Я пришла, а вас нет. Я так и подумала, что вы здесь. Спокойно, да?

Элина, сама того не зная, повторила ту же мысль, которую до нее высказала Ната. Я приподнял одеяло, которое она набросила на нас, и сказал:

— Иди к нам. Вместе теплее.

Девушка послушалась и прижалась ко мне горячим и дразнящим боком. Она куснула меня за мочку уха и прошептала:

— Я устала вас ждать… А Натка, что — спит?