— Так должно было быть… Столько ждать. Не волнуйся, хороший мой. Ты очень скоро сможешь — теперь я сама сделаю все…
И она сделала! Ната умела, действительно, все. Ее ласки — или мои глаза, имеющие возможность наслаждаться этим чудом, руки, для которых более не было нигде запрета — но очень скоро я снова почувствовал, что готов слиться с ней в этом безумии страсти! И я хотел ее снова и снова! Она доводила меня до исступления, сама насаживаясь на мою плоть, став и покорной, и неукротимой. Ната крепко обняла меня, ее руки скрестились на моей спине, губы коснулись моих… Я до синяков сжимал в руках ее тело, сходя с ума только от возможности обладать им. Сдерживаться больше было невозможно, и следующий пик наступил, разразившись криком восторга. Мне казалось, я проник в нее так глубоко, что разорвал пополам. Устье у Наты оказалось маленьким и узким, отчего меня словно зажали в плотные и необыкновенно нежные тисочки. Ната владела техникой любви, как никто… и я не хотел думать о том, что это знание далось ей не просто так. Сжимая мышцы своего лона, она выдавила из меня все, всю мою силу, и это было настолько хорошо, что я в изнеможении упал, провалившись в забытье. В голове, словно что-то взорвалось, пропали и слух, и речь. Когда я пришел в себя от ее ласк, Ната удерживала мое тяжелое тело на своем, таком маленьком и хрупком на вид, прижимая мою голову и шепча:
— Я так счастлива! Это же чудо, быть с тем, кого любишь, кого хочешь… И я хочу тебя! Как я теперь счастлива! Ты не знаешь этого… Нет, знаешь, не можешь не знать — иначе бы не мог быть таким! Я люблю тебя, люблю и еще раз люблю! Желанный мой! Я готова тысячу раз умереть, все перенести, только бы быть с тобой, всегда! Ничего не было, ничего! Только ты, мой родной, мой единственный!
Всем сердцем я понимал, что она хотела этим сказать. В недавнем жутком прошлом Наты не было мужчин — только равнодушные, озверелые самцы. И только сейчас, только теперь, здесь, она испытала радость и счастье оттого, что может сама выбрать, кто разделит с ней ложе… И это ее выбор! Пусть девушка и я были единственными людьми, встретившие друг друга в этом кошмаре. Да, она потянулась ко мне всей своей измученной и обожженной душой, больше ей просто не из кого было выбирать. Но я не был зверем, использующим свою силу, чтобы заставить ее пойти на это. Я так же потянулся к ней, к живому и родному человечку, который стал для меня всем, самим смыслом нашей жизни среди изуродованной и искалеченной земли. Это еще не была любовь, я гнал от себя это слово… но чем это еще могло быть?
Как самую величайшую драгоценность, я обнял ее и лег на бок. Ната положила голову мне на плечо и призналась:
— Милый… Любимый мой… Можно мне тебе это говорить? Я ведь тоже не знаю, как это — любить… Я хотела быть с тобой, очень хотела! И я так боялась… Мне казалось — едва ты коснешься меня… и я сразу захочу тебя убить! А потом — нож, меч, что угодно! Но этого не случилось! Милый… Теперь — ты мой! Мой! А я… я отдам тебе все, всю свою жизнь… если только ты захочешь ее принять.
— Ната! Наточка!
Она крепко, словно боясь потерять, обхватила меня руками, и я, вдыхая запах, исходящий от ее волос, прижался к ним лицом, пряча, наверное, самую глупую и счастливую улыбку, какая может появиться у человека.
…И произошло чудо! Ранним утром, мы, смущенные немного, но льнущие друг к другу, вышли из подвала, и при неярком свете посмотрели глаза в глаза. Легкие синеватые круги у обоих — последствия практически бессонной ночи. Минутная неловкость в общении, теряющиеся обрывки ничего не значащих фраз… А потом, одновременный порыв навстречу — и счастье, выплескивающееся из наших сердец! Не было больше недомолвок, не было пустых ссор и обид. Ната на глазах расцвела, и я не мог налюбоваться ею, позабыв практически обо всем! На ее щеках розовел румянец смущения, но в карих теплых глазах горел огонь желания и любви… и, что и говорить, как я ждал и как хотел наступления вечера! Весь день мы только и делали, что искали прикосновений друг друга и выбирали место, чтобы слиться в объятии…
Угар, понимающий все с полуслова, на этот раз бестолково мешался мимо нас, не в силах осознать, что происходит. Он тыкался громадной башкой в ноги Наты, и без того подгибающиеся от усталости, требовал внимания у меня — а я, одуревший от счастья, то отпихивал его прочь, то в шутку валил на пол…
Снаружи происходили события, которые в скором времени могли многое изменить. Уже совсем очистилось небо — ушли в прошлое грязные тучи, нависающие над головой, перестали литься дожди, где в каплях было намешано пыли и пепла больше, чем самой воды. Резко потеплело — мы выходили из подвала и поражались тому, что можем ходить в одних только рубашках. Ната нашила их нам, используя для этого ткань, хранящуюся на складе. Все рубахи надевались через голову — так было легче кроить. Кроме того, мы все-таки смастерили веретено — и теперь, Ната тщательно выстригла все шкуры, собираясь изготовить пряжу для вязания. Мы бродили по холмам — я учил Нату стрелять навскидку, почти не целясь, по указанным мишеням. Девушка промахивалась, сердилась, закусывала губы и повторяла свои попытки. Другая давно могла бросить это занятие… Но не Ната. Это умение было необходимо, способность поражать цель в кратчайшее время могла спасти нам жизнь. Кто бы мог подумать, что всего несколько месяцев назад, мы жили совсем иной жизнью? Ходили на работу, в магазины, смотрели телевизор, считали деньги от зарплаты до зарплаты… Все слетело, словно шелуха. Все зависело только от нас: будем ли мы сыты вечером, останемся ли невредимыми в жестокой схватке, или, наоборот, нами закусит какой-либо неведомый и жуткий зверь. Цивилизация исчезла, как мираж. Остались только мы двое, сами ставшие забывать о том, что нас когда-то окружало… Еще немного и мы могли повторить свою попытку разведать, что находится за неприступными скалами. Но до этого…
…Она порхала по подвалу, успевая найти мгновение, чтобы подбежать ко мне и коснуться своими губами моих, не всегда бритых щек, потом, со смехом, изворачивалась от ответных объятий и вновь целовала.
— Ната!
— Нет, нет, мой хороший… Нет, не сейчас! Ты меня с ума сведешь…
Быть может, и мне, и ей, следовало воздержаться от того, чему мы предавались с таким исступлением — во имя тех, кого мы оставили в прошлом! И в большей степени это касалось именно меня. Но мы не могли. Не могли — и все тут. И никто бы не смог. Разве что скопец — но и он, будь на моем месте, и то, наверное, нашел бы способ, если не удовлетворится сам, то хоть привести к этому ее — желанную, юную и такую ждущую! Жизнь продолжалась: страшная и жестокая, непривычная и трудная. Такая, какая она досталась нам: единственным, сумевшим выжить. И мы хотели взять от этой жизни все…
Прошло несколько дней. Ната перебралась ко мне, оставив свою постель — и теперь уже ничто не могло помешать нам, насладиться друг другом… Я не удивлялся тому, что и она желала этого едва ли меньше, чем я. Истосковавшись по теплу, по ласке, она ластилась как кошка, ну а я… откуда только брались силы. Желание просто не покидало меня. Виной ли этому была молодость девушки, или долгое воздержание — но ни одной ночи не проходило без того, чтобы мы не любили! Да и сами ночи словно пролетали как миг — времени на сон просто не оставалось…
Сказать, что после этого наша жизнь изменилась — значит, не сказать ничего. Все заботы, все дела — все отошло на второй, если не на третий план! Я не мог, не представлял себе минуты без того, чтобы не подойти к Нате, и не коснуться лишний раз милого лица девушки губами. А она — она отвечала мне тем же! Рухнула стена, незримо стоявшая все эти месяцы между нами! Мы, словно обезумев, бросались в объятия друг друга. Одно только прикосновение этих рук, один взгляд, пойманный мною в слепом обожании, заставлял меня позабыть обо всем на свете, кроме желания немедленно взять ее на руки и отнести к постели. Ее настоящее — не притворное! — стремление отдаваться мне, не в меньшей степени, чем мое собственное, обладать ею, приводило меня в исступление… Естественно, у меня были женщины — и не одна! — в прошлом. Но такого не было раньше никогда! Я задыхался от страсти, всячески стараясь под любым предлогом оказаться с ней рядом… а заканчивалось это только одним: мы сливались обнаженными телами, даря и принимая ласки наших неутоленных чувств…
