… Тут потрудились вороны. Ни одно из тех тел, что оказалось вмерзшим в лед, не осталось нетронутым. Зловещие птицы расклевали, а вернее — разорвали их на части, тут же, на месте… Теперь становилось понятным, почему эти крылатые твари так долго не появлялись и не делали попыток напасть на нас, возле холма, или во время наших походов. Они знали, куда лететь, чтобы прокормиться! Наступившее потепление растопило ледяную чашу почти полностью — им не понадобилось даже долбить лед клювами. Обойдя озеро со всех сторон, увидел, что его края стали очень изрытыми — словно в них проделали ходы гигантские земляные черви. А может, это и были черви? Что мешало и им стать такими же чудовищами, как и все, что так непостижимо превратилось из привычных созданий в невероятных монстров? И кого еще суждено мне увидеть в пути? Волков величиной с медведя? Медведей — со слона? И сможет ли приходу чудовищ противостоять Ната? Я представил стаю крыс, сгрудившуюся возле входа в подвал, и содрогнулся — что могла сделать слабая девушка, одна, против этих кровожадных созданий? А что будет, когда вороны съедят все останки? Эти птицы очень хорошо помнят те места, где они, когда-либо, находили для себя корм. А раз так — то и наш холм не будет обойден их вниманием. И тогда они смогут подкараулить Нату…

Я круто повернул и также быстро, как шел сюда, направился назад. Мне не понадобилось много времени, чтобы изменить решение. Без меня она погибнет. И неважно, что она сумела продержаться столько времени одна, на острове. Город — не закрытая жевгжг территория. Рано или поздно, в нем появятся те, кто станет представлять для человека угрозу. Перед этим меркло все: и моя, неутоленная страсть в первую очередь. Да и кто я такой, чтобы за нее решать? Ната — и я… По ее меркам — почти старик.

Я увидел их на склоне примерно через километр после того, как обогнув озеро, отправился в обратный путь. Угар шел по моим следам, спокойно принюхиваясь к воздуху и земле. Мы поравнялись. Ната открыла было, рот, но я сделал знак ничего не говорить, и, указав на дорогу, пошел вперед.

Мы вели себя так, будто ничего не случилось. Только молчали — всю дорогу. Угар, зевая и потягиваясь, улегся на коврик: день шел к концу, и он понимал, что сегодня мы уже никуда не пойдем. А мы… Ни я, ни Ната, не ложились, занимаясь каждый чем-нибудь, лишь бы убить время — или, напротив, отсрочить неизбежное объяснение.

Остывал недоеденный ужин — никто из нас почти не притронулся к своим тарелкам. Разве что пес не страдал отсутствием аппетита и уплел все за милую душу. Ему было легче: подобные терзания вряд ли мучили собаку. Угар валялся на ковре и блаженствовал — в отличие от хозяев, не находящих себе места, не знающих, как подступится к тому, что отравило нашу жизнь почти полностью… Ната ушла в свой угол и принялась там что-то делать. Угар тихо сопел на подстилке: он набегался за день вместе с нами и теперь отдыхал. Я погладил его, и он, не открывая глаз, лизнул руку шершавым языком.

— Спи…

От дров исходило успокаивающее тепло, и я усилием воли заставил себя смотреть на красновато-багровые угольки… Постепенно стало темнее — Ната затушила масляные горелки, оставив только одну, возле себя. Она что-то напевала, тихонько, под нос, мелодия была знакома, но я не мог вспомнить, откуда она… Я опустил голову — мне было не до песен. Я остро ощутил, насколько мы разные — я, со своим опытом прожитых лет, и она, совсем юная, хоть и опаленная жутким кошмаром случившегося с нами. Мы не могли быть вместе… Все мои надежды, в которых я старался не признаваться самому себе, оказались тщетны. Впрочем, чего я мог еще ожидать?

— Ты не ложишься?

Голос Наты прозвучал над самым ухом, и я от неожиданности вздрогнул. Кончик ножа, которым я остругивал ветку, дернулся в пальцах и обрезал кожу…

— Ой! Что я наделала!

— Ничего… Пустяки. Не волнуйся. Сейчас промою водой и все дела.

Ната присела рядом.

— Прости, пожалуйста. Я думала, ты слышишь, как я иду. А что ты вырезал?

— Ложку…

Я отбросил заготовку в огонь. Ната проследила, как ее начинает охватывать пламя, а затем склонилась к моему плечу и провела пальцами по моим отросшим волосам. Я замер, сразу почувствовав тепло, исходившее от ее рук.

— Так странно… Все время смотрю и удивляюсь. Такой цвет — как темное серебро. Нет, скорее, как излом стали. Но не холодный, а наоборот, согревающий. Словно от них исходит тепло. Непонятно: вроде бы, напротив, такой оттенок должен только холодить.

— Раньше были обычные, темно-русые. И короткие.

Она встала за спиной и положила обе ладони мне на голову:

— Хочешь, я сделаю тебе массаж? Мне говорили, что я умею руками снимать боль.

— Нет, — я мягко отвел ее руки, продолжая смотреть на огонь. — Не надо.

— Почему? Тебе не нравится?

— Очень нравится. Но не надо.

Ната не настаивала. Она снова уселась на табурет и тоже погрузила руки в шерсть спящего пса. Я бросил на них взгляд — эти двое лучше понимали друг друга, чем мы, люди…

— Понимаю… Ты взрослый, опытный мужчина, не находишь слов, чтобы сказать — Ната, ты женщина, а я не могу спокойно жить рядом с женщиной. Так. Только ты, хоть и опытный, и уже… нет, не старый, но зрелый. Матерый — как бы раньше сказали! — а не заметил, что я тоже не такая, как все. И ты не терялся раньше, когда разговаривал с другими женщинами. Почему же сейчас ты стал так робок? Не можешь открыто встать, подойти к моей постели, сорвать одеяло и лечь рядом. Кто тебе помешает? Разве я? Но ведь ты уже убедился — стоит только захотеть… Куда я от тебя теперь денусь?

— А куда потом денусь я? Зачем? Я не стал… и не смогу.

Она, перестав гладить Угара, встала передо мной на колени.

— Я не буду сопротивляться, Дар. Не буду. Не могу больше. Ну что же ты, ты ведь мужчина… Ты же хотел лечь со мной в одну постель?

Я промолчал, стиснув кулаки до хруста в ладонях.

— Значит, не ляжешь. Тогда зачем ты вернулся? Что бы все повторилось?

— Ты… Как ты на не похожа, на саму себя.

Она жестко усмехнулась, закусывая губы до крови:

— Что, не нравлюсь? А ты думал, я маленькая девочка, кутенок, с которым можно делать все что хочется… А ведь я — другая. Совсем другая!

— Что с тобой случилось, Ната? — я разлепил пересохшие губы. — Что с тобой, милая? Пусть я, старый и дурной, развратный кобель — но ты?

Она запнулась, подсмотрела в глаза и внезапно уткнулась мне грудь. Я обнял ее худенькие плечи.

— Что ты… Ну, не плачь. Не плачь, родная моя. У нас все будет хорошо. Я больше никогда тебя не обижу…

— Какая я дура… — она всхлипывала, и не пыталась вытереть слезы. — Какая же я дура! Ты не слушай меня, я просто с резьбы сорвалась. Не могу больше, не могу! Ты меня спас, вытащил с того света, а я верчу тобой, как бездушная кукла. Я ведь не хотела, это само так получается — как подумаю, что ты тоже… нет, не такой, но все равно, из тех, кто может… Нет, не могу!

Она попыталась вырваться из моих рук, но я еще крепче ее обнял, не позволив ей встать. Я что-то шептал ей, не понимая, о чем она говорит, но, догадываясь, что, нарыв, мучивший ее все это время, вскрылся именно сегодня.

— Отпусти меня…

Я нехотя разжал руки.

— Я сейчас.

Она вытерла лицо краем рубашки и села возле Угара, продолжавшего спать и не слышавшего этой сцены.

— Я попробую… Ты мог заметить — я часто тебя провоцировала. Мне казалось, ты такой же, только притворяешься другим. Такой же, как все вы… мужчины. Я ждала, что ты возьмешь меня еще в первую ночь, когда мы вернулись сюда. Тогда я решила, что ты не стал этого делать только потому, что испугался моей худобы и больного состояния, а когда поправлюсь, все равно сделаешь то, что предназначено тебе природой. Но ты, почему-то не спешил, а я все ждала по ночам… и даже приготовила для тебя нож! Да, нож! Если бы ты лег — я тебя убила. Молчи, дай мне выговориться — ты сам этого хотел!

Она смочила губы водой, не обратив внимания, что в этой чаше я промывал порезанную руку, и, продолжая смотреть в сторону, продолжила: