Мнение магистра Гильома Сен-Амурского[277] о нищенствующих монахах
Итак, сновидение[278], о котором я поведал выше, было правдивым, без какой-либо выдумки; но я к этой же теме добавил несколько слов в связи с магистром Гильомом Сен-Амурским, составившим книжку[279], которую папа Александр IV[280] отверг и осудил, ибо в ней автор утверждал, что все монахи и проповедники слова Божия, живущие подаянием, не могут обрести спасения.
И вот после упомянутого сновидения я так укрепился во Христе, что, когда ко мне приходили посланные отцом моим гистрионы, или, как их называют, «рыцари двора», дабы отвратить сердце мое от Бога, меня их слова волновали так же, как пятое колесо в телеге. Однажды ко мне пришел[281] некий человек и сказал: «Отец ваш шлет вам привет, и вот что говорит мать ваша: она хочет видеть вас хотя бы один день, а потом будь что будет, если даже на другой день она умрет, ее это уже мало волнует». И он полагал, что сказал очень трогательные слова, которые растревожили бы мне сердце. Ему я с гневом сказал: «Уходи от меня, несчастный, ибо я не желаю больше тебя слушать. Отец мой – Аморрей, а мать моя – Хеттеянка»[282]. И он удалился в смущении и больше не появлялся.
О том, что в 1247 году Парма восстала против Империи и отпала от императора
И вот по прошествии восьми лет моего пребывания в Тоскане[283] я вернулся в Болонскую провинцию, в которую я был когда-то принят, и присоединился к ней. И когда я жил /f. 229d/ в кремонском монастыре, а император, уже отрешенный от власти[284], находился в Турине, чтобы оттуда, как думали, отправиться в Лион и захватить папу и кардиналов, и когда сын его, король Энцо[285], с кремонцами осаждал брешианский замок Квинцано, мой город Парма, откуда я родом, в лето Господне 1247, в воскресенье, 16 июня, восстал против Империи и полностью перешел на сторону Церкви. В то время я как раз перебрался на жительство в Парму, где папским легатом был Григорий да Монтелонго, который впоследствии руководил в течение многих лет церковью в Аквилее. В том же году, когда отрешенный Фридрих осаждал мой город, я отправился в Лион и прибыл туда в день памяти Всех Святых [1 ноября]. И папа тотчас послал за мной и дружески беседовал со мной в своих покоях, поскольку со времени моего ухода из Пармы и до этого дня он не видел нунция и не получал никаких писем. И он оказал мне великую милость, выслушав мои просьбы, ибо он был человеком весьма обходительным и щедрым.
Теперь продолжим рассказ об остальных моих родственниках[286]. Четвертый сын моего отца, магистр, рожденный от сожительницы Рекельды, назывался Джованни. Был он мужем красивым и великим воином. Он добровольно ушел из Пармы и примкнул к партии императора, но, раскаявшись, отправился в Сантьяго-де-Компостела. И когда он возвращался оттуда, он по своей воле остался в Тулузе. И, став ее гражданином, там женился и родил сыновей и дочерей. После сего он «упал на постель» (1 Мак 6, 8) и умер; братия его исповедала, и он был погребен в обители братьев-миноритов в Тулузе. Он был таким обходительным и щедрым, что охотно помогал всем итальянцам. В самом деле, он приводил их к себе домой и очень хорошо принимал, /f. 230a/ особенно бедных, а знакомых и паломников. Они по возвращении рассказывали мне об этом.
Кроме того, у отца моего были три дочери, прекрасные собою госпожи, удачно выданные замуж. Первой из них была госпожа Мария, второй – госпожа Каракоза. Она по смерти мужа своего вступила в пармский монастырь ордена святой Клары; по прошествии многих лет она, взяв с собой несколько сестер из пармской обители, привела их в город Реджо, в котором прежде не было монахинь ордена святой Клары, и стала их настоятельницей. Позже она добилась снятия этого сана и возвратилась в пармский монастырь, где и закончила похвально жизнь свою. Она была госпожой любезной, умной, честной, угодной и Богу, и людям. Да упокоится с миром ее душа! Третьей моей сестрой была госпожа Эджидия; у нее было четыре сына, коих унесла смерть, кроме первенца, которого звали Андреа де Пиццолезе и который был большим знатоком законов.
Мать отца моего[287], моя бабушка, звалась госпожой Эмменгардой. Она отличалась мудростью и встретила последний день своей жизни, когда ей было сто лет. Я жил с ней в доме отца моего 15 лет[288]. И сколько раз она наставляла меня, чтобы я избегал дурного общества и выбирал хорошее и чтобы я был разумным, добропорядочным и хорошим, столько же раз да будет она благословенна Богом! А наставляла она меня часто. И была она погребена в вышеупомянутой гробнице. Гробница эта была общей и для нас и для других членов нашего рода. Позже у отца моего, поскольку первая усыпальница оказалась заполненной целиком, появилась на Старой площади у входа в баптистерий собственная новая гробница, в которой никто еще не был погребен.
Сестрой отца моего была госпожа Гизла; у нее в замужестве родились две дочери – Гризопола и Вилана, которые были великолепными певицами. Их отец, /f. 230b/ господин Мартино ди Оттолино де Стефани, был человеком, любившим развлечения, приятным и радушным, не дурак выпить, отменно пел с музыкальным сопровождением, и в то же время шутом он не был. Правда, однажды в Кремоне он одурачил и обманул магистра Джирардо Патеккьо[289], который составил «Книгу досад». Впрочем, Патеккьо был вполне достоин этого, ибо заслужил подобное обращение с ним.
Матерью брата Гвидо, брата моего, была госпожа Гизла[290] из семьи Марсили, которые издревле были благородными и вельможными людьми в городе Парме, и жили они в нижней части Старой площади около епископского дворца. Очень многих из них я видел; и некоторые из них одевались в ярко-красные одежды, и в особенности судьи. Они доводились мне родственниками со стороны матери моей, которая была дочерью господина Герардо де Кассио. Он был красивым стариком и, как я полагаю, скончался в возрасте ста лет и погребен в церкви святого Петра. У него было три сына: господин Герардо, написавший книгу об искусстве составления писем (ибо он был великим сочинителем, отличавшимся благородством слога); господин Бернардо, который был человеком необразованным и простым, но безупречным; и господин Уго, муж ученый, судья и асессор, большой весельчак. Он постоянно находился при подеста и был ходатаем по их делам. У него был сын, священник и проповедник в ордене братьев-миноритов, человек образованный, честный, добропорядочный и хороший монах; звали его брат Иаков де Кассио. Он скончался на Сицилии, как я полагаю, в городе Мессине.
Мать моя, госпожа Иммельда, была смиренной и набожной женщиной, много постившейся и охотно подававшей милостыню бедным. Никогда ее не видели разгневанной, никогда не поднимала она руку на служанку. Из любви к Богу в зимнее время она всегда давала приют какой-нибудь бедной горянке, дабы та с ней зимо/f. 230c/вала, и наделяла ее одеждой и пропитанием; тем не менее у нее были и служанки, выполнявшие домашнюю работу. По поводу нее папа Иннокентий дал мне в Лионе [рекомендательное] письмо, чтобы она могла вступить в орден святой Клары; во второй раз дал он письмо брату Гвидо, моему брату, когда жители Пармы послали его к папе. Погребена она в монастыре ордена святой Клары. Да упокоит душу ее с миром милосердный Бог! Аминь. Бабушка моя с материнской стороны, госпожа Мария, красивая и дородная, была сестрой господина Айкардо Уго Аймерико, а Аймерико были в Парме судьями и людьми вельможными и влиятельными. И жили они около церкви святого Георгия.
