В другой раз Бог явил через брата Николая вот какое чудо. Некая госпожа из Болоньи, у которой был сын, весь покрытый язвами, увидала во сне, что, если брат Николай перекрестит ее сына, он немедленно освободится от своей напасти. Госпожа эта весьма почитала братьев-миноритов. И вот пришла она со своим сыном к гвардиану и поведала ему о своем сне. А гвардианом был тогда брат Андрей из Болоньи, второй товарищ брата Иоанна Пармского в бытность его генеральным министром, как я об этом упоминал выше. Собрал он всех братьев-иереев болонской обители, за исключением брата Николая, и пересказал им, что привиделось госпоже во сне, и объявил, что она со своим сыном дожидается у ворот этой милости. И сказал брат Андрей иереям: «Мы не сможем этого добиться от брата Николая, если только не обставим все с умом, чтобы нам его провести. Поэтому вы все отправитесь к этой женщине и приведете с собой брата Николая, а я явлюсь последним. Вы мне объявите, что та госпожа просит братьев о милости, а именно, чтобы кто-нибудь из иереев перекрестил ее сына. Первым тотчас же вызовусь я, а после меня вы скажете брату Николаю, чтобы и он перекрестил мальчика».

Осенил брат Андрей мальчика крестным /f. 442b/ знамением, но ему не полегчало: видно, эта благодать была уделом другого. Принялись тут и мать ребенка, и другие иереи упрашивать брата Николая, чтобы тот, из любви к Богу, перекрестил мальчика, а он все упирался и приговаривал: «Пусть свершит сие госпожа Маркезина его мать, я же сознаю, что совсем этого недостоин». Тут его гвардиан брат Андрей, напомнив ему о долге благочестивого послушания[2394], повелел, оставив все оправдания, немедленно осенить мальчика крестным знамением. Как только брат Николай это сделал, язвы у отрока сразу и полностью прошли, так что мать тотчас на глазах у братьев сняла с него повязки и тряпки. Братья же, воздавая благодарность Всевышнему, сохраняли все это в сердцах своих[2395].

И в третий раз Бог явил через брата Николая чудо великое. Был в болонском монастыре некий отрок по имени брат Гвидо, сын Массарии. Когда он спал, то храпел так сильно, что не давал сомкнуть глаз тем, кто находился рядом с ним в том же самом доме. Более того, он ужасно досаждал не только спящим, но и бодрствующим. И даже если он укладывался спать в сарае, где держали дрова и солому, другие братья все равно не могли глаз сомкнуть, ибо по всей обители раздавался этот проклятый громоподобный храп. Тогда собрались все священнослужители и почтенные братья болонского монастыря в келье брата Иоанна Пармского, который был генеральным министром, и завели с ним разговор об этом отроке, что, может быть, из-за такого огромного недостатка следует изгнать его из ордена. Я при этом тоже присутствовал. И решили и постановили, что надлежит его вернуть матери, ибо она ввела орден в заблуждение, так как знала все это еще до того, как он был принят. Однако они не успели вернуть сына матери, ибо Господу было угодно /f. 442c/ явить чудо через брата Николая.

Брат Николай, рассудив, что изгонять юношу из ордена собирались не за проступок, а за недостаток, которым тот был награжден от природы, стал каждый день призывать его с рассветом к себе, дабы тот ему прислуживал во время мессы. По ее окончании отрок, по наставлению брата Николая и в его присутствии, всякий раз преклонял за алтарем колени, уповая на милость Божию, а брат Николай касался его лица и носа, желая – если на то будет воля Господа – принести ему благо исцеления, но наказывал при этом отроку держать все это в тайне. Что же еще к этому добавить? Отрок совсем освободился от своего недостатка, и отныне спал тихо и спокойно, как сурок, и не причинял больше братьям никакого неудобства. В дальнейшем он перебрался в Римскую провинцию и там был священником, исповедником и проповедником, и всегда стремился услужить и принести пользу другим братьям, ибо сознавал, что Господь благодаря молитвам и заслугам блаженного Николая оказал ему великую милость, и да будет Он благословен во веки веков. Аминь.

А теперь обратимся к брату Бертольду из Германии[2396]. Он был из ордена братьев-миноритов, и был священником и проповедником, и вел жизнь честную и святую, как и приличествует монаху. Он написал толкование на Апокалипсис, а я из его книги выписал лишь то место, где говорится о семи епископах Азии, выведенных в начале под именами Ангелов[2397]. И поступил я так для того, чтобы знать, что это были за ангелы, и потому что у меня было толкование на Апокалипсис аббата Иоахима, которое я ставил превыше всех остальных. Также с годами брат Бертольд составил большой том проповедей, посвященных религиозным праздникам, и на случай, то есть охватывающих все воскресные дни /f. 442d/ года. Из этих проповедей я выписал себе две, поскольку в них прекрасно трактуется об антихристе. Первая из них начинается словами: «Се, лежит Сей на падение» (Лк 2, 34). Вторая же была такая: «И когда вошел Он в лодку, за Ним последовали ученики Его», Мф 8, 23. В этих двух проповедях он весьма обстоятельно говорит как об антихристе, так и о Страшном суде.

И заметь, что брат Бертольд был проповедником милостью Божией. Кто бы его ни слышал, все в один голос утверждают, что от времен апостольских и до наших дней ничего подобного нельзя было услышать на тевтонском наречии. За ним следовала большая толпа мужчин и женщин, тысяч шестьдесят, а то и все сто, а бывало, что и великое множество жителей сразу из многих городов собиралось, чтобы только услышать сладостные и спасительные речи, которые изливались из уст его, словно он тот, кто «дает гласу Своему глас силы» (Пс 67, 34) и кто дает «благовествующим слово великой силы» (Пс 67, 12)[2398]. Он всходил на беттефред, то есть на деревянную башню, наподобие колокольни, которую он использовал в открытом поле как кафедру, когда намеревался проповедовать. На вершине башни был даже специально установлен флюгер, чтобы люди видели, в какую сторону дует ветер и где, следовательно, лучше всего расположиться, чтобы расслышать всю проповедь. И так его слушали, и так ему внимали как находившиеся далеко от него, так и сидевшие рядом с ним, что никто не вставал и не уходил с его проповеди раньше, чем она окончится. А когда он проповедовал о Страшном суде, все так трепетали, как в воде тростник. И умоляли его Бога ради больше не говорить об этом, поскольку, слушая его, они терпели муки страшные и ужасные.

Как-то раз, когда брат Бертольд должен был проповедовать в одной обители, случилось так, /f. 443a/ что некий погонщик волов обратился к своему хозяину с просьбой отпустить его, Бога ради, послушать брата Бертольда. Хозяин же ему на это отвечал: «На проповедь пойду я, а ты с волами отправляйся-ка пахать поле», по слову Писания, Сир 33, 28: «Употребляй его на работу, чтобы он не оставался в праздности». Когда же погонщик волов на рассвете принялся пахать поле – вы не поверите! – он тотчас услышал первое же слово брата Бертольда, проповедовавшего в тот день за тридцать миль от него. Крестьянин сразу же выпряг волов из плуга и пустил их пастись, а сам уселся слушать проповедь. И случились три чуда, весьма достойные упоминания. Первое из них заключалось в том, что он услышал и понял брата Бертольда, хотя и находился за тридцать миль от него. Второе – он затвердил и запомнил всю проповедь. Третье – по окончании проповеди он столько вспахал, сколько ему доводилось вспахивать в иные дни, когда он не делал перерывов. А когда после этого погонщик попытался было расспросить своего господина о проповеди брата Бертольда, а тот и слова из нее не мог вспомнить, то крестьянин полностью пересказал ее и добавил, что все это он услышал и затвердил, когда был в поле. И уразумел тогда его господин, что это было чудо, и дал погонщику полную свободу посещать проповеди брата Бертольда всякий раз, когда тот захочет, каким бы подневольным трудом ему ни доводилось тогда заниматься. В обычае брата Бертольда было в любом городе, где он намеревался проповедовать, выбирать для своих проповедей разные места и разное время, дабы народ, который приходил его послушать, не терпел недостатка в съестных /f. 443b/ припасах.