"Братия, будем уважать епископов, но остережемся их трудов. Если бы мы оценивали труды, то не испытывали бы почтения. Признаем, что наши силы неравны, и пусть не доставляет радости взваливать тяжелую ношу на плечи хилых и слабых мужей, и будем не выслеживать их, а уважать. Ибо нечеловечно обличать дела тех, чьей ноши ты избегаешь. Безрассудна жена, сидевшая дома за прялкой, когда она бранит мужа, вернувшегося из сражения. Ибо скажу: если тот, кто живет в затворничестве, уличает того, кто вращается /f. 391d/ среди людей, в том, что тот иногда не очень достойно и не очень осмотрительно ведет себя, например, в словах, в пище, сне, смехе, гневе, суждении, пусть он не кидается тотчас осуждать, но вспомнит написанное: 'Лучше несправедливость мужа, нежели добродетельная жена' (Сир 42, 14)[1862]. Вот ты, неусыпно охраняя самого себя, поступаешь хорошо. Но тот, кто помогает многим, поступает и лучше, и мужественнее. Если он не в состоянии исполнить это, не прибегая к какой-либо несправедливости, то есть, без какой-либо неправильности в жизни и поведении своем, то помни, что 'любовь покрывает множество грехов' (1 Пет 4, 8)"[1863].

Эти слова были направлены против двойного искушения, которому часто поддаются братья-монахи по подстрекательству диавола, – или умолчать о славе епископов, или опрометчиво осуждать их промахи». Итак, когда я произнес все это, епископ сказал: «Да воздаст вам Господь, брат Салимбене, ибо вы наилучшим образом ободрили меня. Поистине, как говорится, Сир 32, 20, вы – "человек рассудительный", который "не пренебрегает размышлением"».

После него был послан в Ломбардию другой легат, некий кардинал, архиепископ Амбренский, о котором я сказал о выше[1864], и здесь, пожалуй, следует о нем умолчать, за исключением того, что он был хороший кантор и хороший клирик и ему нравилась «Аллилуйя» блаженного Франциска, а именно «О, патриарх бедных»[1865], и он захотел положить на ту же мелодию написанные им такие стихи в честь Преславной Девы:

Также он составил «Сумму», которую называют «Пространная».

После него был послан в качестве легата от господина нашего папы некий капеллан[1867], который хотел набрать рыцарей из всех городов на помощь королю Карлу против Манфреда, сына Фридриха. И жители Ломбардии и Романьи дали ему значительное количество воинов, и они вместе с Карлом и французским войском, /f. 392a/ сражавшимися не щадя сил, одержали победу над Манфредом[1868]. Когда же этот легат пришел за воинами в Фаэнцу, он собрал братьев-миноритов и проповедников в покоях епископа Фаэнцы[1869], который находился там со своими канониками; и я также присутствовал там и слышал, что он сказал. И его речь была немногословной, по обычаю французов, которые говорят коротко, а не по обычаю кремонцев, которые упиваются многословием. Он порицал Манфреда и всячески его порочил в наших глазах. Затем он сказал, что быстро приближается французское войско; и он сказал правду, как я удостоверился своими глазами в ближайшее к тому времени Рождество Господа нашего Иисуса Христа. В-третьих, он сказал, что дело, ради которого они шли, скоро закончится славной победой. И так и было, хотя некоторые из слушателей ехидно усмехались, говоря: «Ver, ver, cum bon baton», то есть: «Наверняка, с хорошими палками» (имеются в виду монашеские посохи. – Прим. пер.).

После него легатом в Ломбардию был послан какой-то другой капеллан[1870]; он очень хорошо сумел ввести в Кремону тех кремонцев, сторонников Церкви, которые были изгнаны из города и долго странствовали и скитались. Он также предусмотрительно изгнал Бозио да Довариа и Паллавичини и отнял у них власть над Кремоной[1871], которую они долго удерживали, совершив при этом много зла. А вошедшие в город кремонские сторонники Церкви отплатили им обидой за обиду, разрушив их башни, дома и дворцы и захватив, по ломбардскому обычаю, их земли и владения.

После него был послан легатом кардинал Латин[1872], молодой и тощий, из ордена братьев-проповедников, которого папа Николай III сделал кардиналом и легатом из-за их родства. Этот легат своими установлениями привел в волнение женщин. Он повелел, /f. 392b/ чтобы женщины не носили платьев с длинными шлейфами, в чем они прежде были весьма грешны. Он также приказал, чтобы все женщины ходили с покрытой головой. Особенно же сильно он привел в волнение болонских дам, отняв у них некое украшение – знак пышности и тщеславия, – которое они носили на плечах поверх плаща и на народном языке называли «реголио»[1873].

После вышеупомянутых был господин Бернард, родом из Прованса, кардинал римской курии и легат в Ломбардии и Романье[1874]. Он был послан папой Мартином IV. Этот легат отправил брата Фаттебона, гвардиана братьев-миноритов города Форли, в Мантую к господину Пинамонте с обстоятельным письмом, в котором просил его склонить своих соседей и сограждан к миру, чтобы они могли вести спокойную и мирную жизнь. И господин Пинамонте любезно принял гонцов кардинала, как потому, что они были братьями-миноритами, так и потому, что их послал такой господин. А ведь он установил, что любой человек, который привезет какое-либо письмо в Мантую, должен быть обезглавлен. И, воспользовавшись присутствием этих гонцов, он послал братьям-миноритам целую телегу хорошего вина и четверть свиной туши. А один из его сыновей послал братьям большой и весьма красивый пирог и много других подарков. Итак, братья возвратились к кардиналу, принеся письмо господина Пинамонте. Что в нем, знает Бог. Случилось же это около дня Всех Святых[1875], в лето Господне 1283.

Господин Пинамонте был одним из жителей Мантуи, и он захватил власть в своем городе и изгнал своих сограждан, и завладел их имуществом, и разрушил дома и башни тех, кого считал врагами. И его боялись, как диавола. И был он старый человек, /f. 392c/ и весь седой, и имел огромное множество сыновей. Среди них был один брат-минорит, которого звали брат Филипп, хороший и честный человек, лектор богословия. Он некогда был инквизитором еретиков и многих схватил, и принудил к бегству, и уничтожил в земле, которая называлась Сирмионе. Господин Пинамонте имел обыкновение хвастаться, что в этом своем правлении он никогда не потерпел ни одной неудачи, но все ему удавалось, как было задумано. Это было большой глупостью, ибо говорит Мудрец в Притчах, 27, 1: «Не хвались завтрашним днем, потому что не знаешь, что родит тот день». Также в «Новейшей поэзии» говорится: