Доподлинно известно, что еще до появления в мире братьев-миноритов и проповедников среди светских клириков и прелатов, собравшихся на каком-то синоде, было распространено письмо такого содержания: "Князья тьмы церковным прелатам. Приносим вам огромную благодарность, ибо сколько душ было вам вверено, столько нам передано"[1778].

И вот, после того как братья-минориты и проповедники явились и сделали много добра, которое стало очевидным для всего мира, светские клирики и священники, движимые завистью и злопыхательством, стали жаловаться на эти ордена господину нашему папе Иннокентию IV, что они не могут получать приношений во время месс, "так как эти два ордена так хорошо служат свои мессы, что весь народ ходит к ним. Вот почему мы просим, чтобы над ними свершилось правосудие в нашу пользу". Папа им ответил: "Поскольку одни служат мессу, когда уже рассветет, другие – в середине третьего часа, третьи – уже после третьего часа, я не вижу, в какое время они могли бы служить свои мессы, если я слышу от вас, что ни после обеда они не должны служить, ни после девятого часа, ни вечернюю службу не должны исполнять, и поэтому вас не должно слушать". Однако папа решил удовлетворить клириков, которые очень досаждали ему с этим делом, и поскольку он, как я слышал, возненавидел орден братьев-проповедников, а затем надеялся распустить и братьев-миноритов, он разослал послание против обоих орденов[1779], чтобы по крайней мере в праздничные дни с утра и вплоть до конца третьего часа они не открывали двери церквей, чтобы не лишать священников приходских и кафедральных церквей возможности получать приношения. /f. 386b/ И тотчас Бог поразил его, и он внезапно заболел "болезнью, от которой потом и умер" (4 Цар 13, 14)[1780]. И подтвердились слова Господа, которые Он говорит, Зах 2, 8: "Ибо касающийся вас касается зеницы ока Моего"[1781].

Когда же брат Иоанн Пармский, генеральный министр, послал к нему брата Уго Дзапольдо из Пьяченцы[1782], который был хорошим врачом и лектором богословия в ордене братьев-миноритов и находился при племяннике папы господине Оттобоно (который впоследствии и сам стал папой Адрианом V[1783]), чтобы попросить папу ради любви к Богу и блаженному Франциску, а также ради собственного почета и блага, и спасения всего христианского народа уничтожить это послание, тот его не выслушал; Бог хотел покарать его и так и сделал. И так страдал папа Иннокентий IV, что не мог сказать ничего другого, кроме стихов из Псалтири, а именно (38, 11–12): "Я исчезаю от поражающей руки Твоей. Если Ты обличениями будешь наказывать человека за преступления..."[1784]. Эту часть стиха он повторял до тех пор, пока не вздохнул в последний раз и не испустил дух; и остался на соломе нагой и всеми покинутый, как это в обычае у римских понтификов, когда они кончают дни свои. И были там два брата-минорита, из тевтонских, которые сказали папе: "Поистине, господин наш папа, мы находились в этой земле уже много месяцев, желая говорить с вами и решить с вами наши дела, но ваши привратники не позволяли нам войти, чтобы мы могли лицезреть вас. Теперь они не заботятся о вашей охране, поскольку ничего больше не ожидают от вас получить. Однако мы обмоем ваше тело, /f. 386c/ ибо Писание гласит, Сир 7, 36: 'И умершего не лишай милости'"[1785]. с

Через несколько дней[1786] был избран папа Александр IV, который был кардиналом-протектором братьев-миноритов, их руководителем и корректором; и он тотчас уничтожил это письмо[1787]. Однако магистр Гульельмин да Гатадего, некий житель Пармы, который у папы Иннокентия IV был вице-канцлером[1788], также не остался безнаказанным, но и его Бог поразил подобным же образом, ибо он был главным подстрекателем этих дурных дел и не любил монахов, и у папы Иннокентия IV занимал высокое положение. И хотя, заболев, он велел отвезти себя на родину, надеясь, что воздух родных мест вернет ему здоровье[1789], но скончался в городе Ассизи и был погребен в обители блаженного Франциска, во исполнение слова Писания, Ис 60, 14: "И падут к стопам ног твоих все, презиравшие тебя"»[1790].

Когда я закончил свою речь в присутствии архипресвитеров, друзей моих, они удивились и сказали: «Никогда мы такого не слышали. "Блаженны" слушавшие "тебя и украшенные любовью", Сир 48, 11. Мы были друзьями, а впредь будем еще большими друзьями». Итак, я трапезовал и проповедовал многократно перед паствой каждого из них, и они стали мне большими друзьями, по слову Писания, Притч 24, 25: «А обличающие будут любимы, и на них придет благословение». И еще, Притч 28, 23: «Обличающий человека найдет после большую приязнь, нежели тот, кто льстит языком».

Через много лет, когда я жил в монастыре в Фаэнце, случилось, что господин Матфей ди Пио, епископ Моденский, мой друг, изгнанный из Модены[1791], прибыл в Фаэнцу и жил в обители братьев-миноритов – то в Фаэнце, то в Форли, /f. 386d/ то в Равенне, переезжая в качестве гостя из одной обители в другую, и архипресвитер из Кампогалльяно, другой мой друг, один из трех, о которых я упомянул выше[1792], был с ним, так как был близок к епископу[1793]; и они сказали мне: «Брат Салимбене, как вы знаете, поскольку мы были на стороне императора, нас изгнали из наших домов, и мы скитаемся по свету и вспоминаем ваши слова, что ныне слух внушает ужас, а наши грехи удалили от нас это благо, и утешение укрыто от глаз наших»[1794]. Тогда я сказал им в ответ: «Мудрец в Притчах, 24, 10 говорит: "Если ты в день бедствия оказался слабым, то бедна сила твоя". И еще, Еккл 7, 14: "Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй: то и другое соделал Бог для того, чтобы человек ничего не мог сказать против Него". Также Сир 11, 25–26: "Во дни счастья бывает забвение о несчастье, и во дни несчастья не вспомнится о счастье. Легко для Господа – в день смерти воздать человеку по делам его". Также Притч 15, 13: "Веселое сердце делает лице веселым, а при сердечной скорби дух унывает". Также Притч 12, 25: "Тоска на сердце человека подавляет его, а доброе слово развеселяет его"».