Так они добрались до приюта Святого Антония и здесь, утомленные и пресыщенные своей забавой, хотели привязать этот жалкий труп сзади к телеге некоего возницы, который случайно ехал по той улице на своей повозке, запряженной волами. Тот попробовал было им помешать это сделать, но юнцы тотчас накинулись на этого селянина и жестоко его избили. После этого погонщик позволил им делать все, что они хотели.

Выехали они из города через ворота Сан-Стефано и сбросили труп с моста на отмель реки, или речки, что называется Кростоло. И спустились они к реке сами, и «набросали на него большую груду камней», Нав 7, 26, с криками: «Да сгинут ненасытность и жадность твоя в аду, а с ними и твое убожество во веки веков!» Потому-то и возникло присловие, которое многие могли бы сказать таким убогим людям: «Остерегайтесь навлечь на себя ярость молодых своим убожеством». Заметь также, что молодежь расточительна, а старцы скупы. Поэтому Сенека сказал: «Старческая жадность подобна чудовищу. Что может быть глупее, чем копить деньги на дорогу, когда путь близится к концу»[2558]. Вот и Марциал Цек утверждает:

Итак, поговорим о реджийцах. В том самом году в Реджо, в монастыре святого Проспера случилось великое потрясение из-за происшедших там стычек. Был тогда в монастыре 17-й аббат господин Гильельм деи Лупичини, человек примерный в том, что касается служения Богу и человеческой честности, но в мирских делах простоватый, грубый и жадный. Монахов своих он кормил плохо, и поэтому в дальнейшем они его предали.

Дело в том, что Бонифаций, сын Герардо Боярди да Рубьера, в сопровождении некоторых монахов, не ладивших с аббатом, ибо он их плохо кормил, на Пятидесятницу захватил монастырь в час обеда, и ограбил его, забрал все, что захотел, и удалился. А аббат пустился в бегство, и явился в обитель братьев-миноритов, и пробыл у них весь день и следующую ночь, а затем отправился в обитель к своему брату по имени Синибальд, который был там монахом, и прожил у него несколько дней в растерянности и страхе душевном.

После этого вышеупомянутый Бонифаций во время уборки пшеницы захватил монастырские владения, а именно Мильярину и другие усадьбы, потом силой овладел Фоссолой. И Домус Матта[2560] он также осадил, захватил, а затем и спалил, и убил там одного человека за то, что тот пытался защитить своих быков и не хотел их отдавать; а другого чуть не отправили на тот свет, «изранили его и ушли, оставив его едва живым» (Лк 10, 30). И заметь, все это было предсказано аббату еще до того, как случилось. Но по своей недалекости и скаредности он не захотел принять надлежащие меры, да и уберечь самого себя. «Ибо л меньше поражают те /f. 474d/ стрелы, о которых знаешь заранее, и мы с большим терпением переносим беды мирские, если ограждаемся от них щитом предвидения»[2561].

Друзья аббата, видя, что он не порадел о мерах предосторожности в отношении себя, прислали бескорыстно и без каких-либо просьб с его стороны сорок добрых мужей из Реджо, которые сторожили монастырь святого Проспера всю ночь накануне Пятидесятницы[2562]. Когда же наступила пора утренней трапезы, аббат не только не поблагодарил их за службу, которую они несли всю ночь, но даже не накормил и позволил им разойтись по домам, чтобы поесть там; после чего сам отправился к себе в покои в сопровождении нескольких оруженосцев и челядинцев, дабы подкрепиться. И вот, когда он насыщался и полагал, что ему более ничего не угрожает, неожиданно услышал он звон колокола, в который ударили монахи-предатели. Враги аббата из числа мирян выскочили из засады и ворвались в монастырь, ибо хотели порешить его мечом и поставить на его место нового аббата. Но, по милости Божией, аббат спасся, прыгнув с небольшой площадки, называемой балконом, переправился через ров и явился, как выше уже было сказано, в обитель братьев-миноритов, перепуганный и дрожащий, как тростник на воде. Все его друзья, приходившие туда его навестить, ругали себя, а в большей степени поносили и проклинали его самого, утверждая, что все несчастья случились с ним из-за его недалекости и алчности. А он сносил все это с величайшим терпением, так как осознавал свою вину.

Итак, за месяц до того, как это случилось с аббатом, то есть в мае /f. 475a/[2563]

…………………………………………………………………………/f. 480a/ «...управлялись бы, что даже отлученным и от Церкви отставленным можно дать при необходимости; ведь уже на них исполнились слова Евангелия: "Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову" (Мф 8, 20); тем более следовало проявить сострадание; даже тех же братьев-миноритов не допускают до совершения богослужений и чтения проповедей, словно они отлучены лицами упомянутого цистерцианского ордена ко всеобщему соблазну и ущербу для Церкви; все это, как считают многие мудрые и благоразумные люди, произошло от зависти и ненависти. Итак, хотя мы всегда высоко ценили вышеупомянутый цистерцианский орден и особо ему покровительствовали, мы шлем вам всем и каждому из вас, с нашей стороны, строгое предписание обратиться во все без исключения монастыри и обители названного ордена во вверенном вашему попечению округе, воззвать к аббатам, аббатисам и их братии и упросить их от нашего имени, дабы не позднее, чем через месяц со дня получения настоящего послания, они благоразумно отменили на деле свои постановления, изданные столь неблагоразумно и распространившиеся к соблазну Церкви. В противном случае для этого ордена с данного момента всякую милость и льготу в том, что касается привилегий или конфирмации, пожалованных нами или нашими предшественниками, мы отменяем целиком и полностью настоящим посланием, в котором строго предписываем вам, чтобы вы получали от лиц названного ордена ... и дорожную пошлину, и сборы при обмене монет, ... как от [всех] других, и взыскивали с них [прочее], что предоставлено им по сути привилегии. Однако, хотя многое нашими законными постановлениями, вопреки разумному основанию, из благосклонности к монахам ордена было назначено и установлено, /f. 480b/ и безмерность дарения святым обителям и монахам нельзя себе и представить, если вышеупомянутые постановления, в которых, как нам кажется, содержится явное заблуждение, в течение месяца, как было сказано, он [орден] не отменит, то мы постановляем и решаем, чтобы впредь ни один герцог, маркиз, граф, дворянин, горожанин и любой другой подданный нашей империи ничего из своих владений и движимого имущества не смел передавать ордену цистерцианев или иным путем отчуждать в их пользу вышеупомянутое добро, не заручившись нашим явным одобрением, в особенности по причине их гордыни и дерзости <...> ибо у них, как известно, то есть у вышеуказанного ордена, воистину превеликое множество владений. И если это будет сделано не так, то дарения и отчуждения настоящим постановлением и решением мы считаем недействительными и утратившими силу и предписываем вам всем и каждому в отдельности, чтобы вы именем данной нам власти отозвали и изъяли их в пользу нашей казны, обнародовав это послание, сиречь повеление, сиречь решение в каждом городе и селе и проч. Дано и проч.»[2564]

А причина, по которой братья из цистерцианского ордена рассорились с братьями-миноритами, из-за чего те [цистерцианцы] приняли столь суровое постановление против них [миноритов], как я впоследствии узнал, была такова. Некий брат-минорит вышел из нашего ордена и вступил в орден цистерцианцев, и настолько хорошо там себя проявил, что его поставили аббатом одного большого монастыря. Братья-минориты, возымев ревность, но не по рассуждению[2565] в этом деле, и опасаясь, что и другие последуют примеру этого брата и вознамерятся покинуть орден, схватили его и доставили к /f. 480c/ приору ордена и кормили «его скудно хлебом и скудно водою» (3 Цар 22, 27). Проведав о том, цистерцианцы разгневались сверх всякой меры и возмутились против братьев-миноритов. И было на то у них пять причин. Во-первых, был подвергнут тяжкому наказанию тот, кто его не заслуживал. Во-вторых, он не имел уже к нашему ордену никакого отношения. В-третьих, его схватили в своем доме. В-четвертых, в том ордене он был облечен высоким саном, ибо был аббатом. Пятая и последняя причина: он так хорошо проявил себя в их ордене, что за свой образ жизни, премудрость и добронравие стал всем любезен.