Царских убоявшись знамен, под Бриксейским скрываясь покровом,
Брешия собственных своих сынов уберечь не возможет,
Став в суровой борьбе против могучего царя.
После того падут миланские стены от грифа,
И устрашенный Милан кипучею кровию смерти
Восстанет вновь пред зрелищем смертной крови.
Будут во множестве странствующие и лесные.
После придет черед Верчелли, Новары и Лоди. /f. 359c/
День придет и такой, что Павия станет недужной,
Опустошась, исцелится и горькою скорбью оплачет
Все, что соседям несла и что сама заслужила.
Страхом полна, повеленьям царя покорится Пьяченца,
Падет и восстанет опять, злою омыта резней,
И, воссоединясь, пребудет неколебимой.
Явит миру Пьяченца затон, пролитой переполненный кровью.
Парма сейчас зелена, но зелень ее опалится.
Криво скользнет змея, раздувшись на гибель дракону:
Парма, родитель царя, раздувшись, прикончит дракона,
Змея прикончит дракона и вновь расцветет, зеленея.
Даже, Кремона, и ты претерпишь жестокое пламя,
Много имея грехов, – вот предсказанье мое.
В Реджо раздор, и о нем мое недоброе слово.
В Падуе дети вельмож оплачут отчую гибель,
Злую и страшную гибель, веронскому псу в угожденье.
Марка ляжет во прах, подавлена рабским гнетом,
Ибо она пошла по Антенорову пути
[1547].
Пес околеет, и вновь обессиленная встанет Верона.
Мантуя, горе тебе! Ждет тебя многая скорбь.
Почему не дрожишь? Рухнет твоя лучшая часть.
Лживая Феррара, тебе не на пользу твое вероломство
В час, когда рухнешь ты и станешь добычею всех,
И на чужбину пойдут те, кто готовил беду.
Фаэнца, завидев шатры, с тобой пожелает мира,
Но сорван мирный покров, и вновь моровая в ней язва.
Болонья, забывши себя, запустеет от вражьих ударов,
Но, как очистится вновь от вины, многолюдством взыграет.
Модена под оселком зашумит междоусобной борьбою,
Будет в жару, а потом в ничтожество ввергнется снова.
Города Бергамо рухнут во прах высокие стены,
И для несчастных взойдет стрекало на их капитолий.
Встанет в Тревизо толпа на толпу, но нет, не на благо:
Радость у них не в предмете, знамена их веют разрухой.
Долго шатавшийся Рим, плутая в дурных заблужденьях,
Рухнет, и больше ему в мире главою не быть.
Судьбы гласят, созвездья рекут и птицы вещают:
Кесарь Фридрих навис млатом над кругом земным.
Жив великий дракон к большому смятению мира.
Судьбы молчат, созвездья таят, и птицы безгласны:
Рим, Петрова ладья, миру уже не глава.
Встанет Мать, оживет, размозжит она череп дракона! /f. 359/
Ты, Флоренция, город цветов, процветешь ненадолго –
Рухнешь в смрадную вонь, тайна раскроется въявь.
Вскроет Венеция вены, венец поколеблет державный.
В тысяча двести шестидесятом году Бога Слова
Будет усмирена мятежная круговерть мира,
Сгинет грифон, и прочь улетят грифоновы перья.