Я удивлённо округлил глаза, а затем, наклонившись к лицу Урсулы, прошептал:

— Не думал, что тебе известны такие слова?

— Эй! Я, что, по-твоему совсем не образованная⁈ — от возмущения она покраснела и упёрлась мне руками в грудь, пытаясь меня оттолкнуть.

— Нет, что ты. Я думал, ты используешь фразочки вроде «делать као-какао».

Она покраснела ещё сильнее, натужно выдохнула и отвернулась к окну.

Карета остановилась.

— Приехали, — известил я. А затем предельно серьёзным тоном спросил: — Ты готова?

— Да, — ответила она тихо.

— Спасибо, что согласилась.

— Ты говорил, что это важно для тебя, — пробурчала девушка.

Какая же она милая в своих растерянных чувствах.

Я снова наклонился к ней и прошептал:

— Хочешь, я поцелую тебя в благодарность?

— Нет! Всё! Выходи! — вновь взбеленилась Урсула.

— Ладно-ладно, помню. Никаких поцелуев, пока не спасём племя.

Я ловко спрыгнул с подножки, обошёл карету, желая открыть дверь даме, но Урсула справилась и без моей помощи.

Ишь, какая быстрая.

Я молча предложил ей опереться на моё предплечье.

Поколебавшись, девушка положила на него свою с виду хрупкую ладошку.

Мы направились в сторону нужного дома, Урсула смотрела на него с любопытством. Когда уже были близко, я вздохнул и произнёс:

— Да говори уже, не стесняйся.

— Что я должна сказать? — не поняла она.

— Что-нибудь в духе — после дома Лагранджа это выглядит как норка накеров.

Девушка нахмурилась и недовольно покачала головой.

— Ты совсем обо мне плохого мнения? — спросила она. — Думаешь, я стану оскорблять дом, в котором живёт важный для тебя человек? Или с которым связаны унаследованные тобой воспоминания? Не говоря уже о том, что я видала на родине хижины и меньших размеров. А совсем недавно и вовсе меня держали в тесной темнице.

Столько осуждения и обиды было в её взгляде, что я опустил голову и произнёс:

— Прости. Рядом с тобой я почему-то веду себя по-дурацки.

— Только ли рядом со мной? — хмыкнула она.

— Хочется верить, что да, — ответил я, глядя ей в лицо.

Ну вот опять она покраснела. Как-то жарковато сегодня на острове.

Мы подошли к двери, и я постучал.

— Входите-входите! — послышался за дверью радостный голос.

Я взялся за дверную ручку, потянул её и нам в лицо ударил запах свежей выпечки.

— М-м-м… Как вкусно пахнет… — с наслаждением проговорила Урсула.

Как раз в этот момент в коридоре с низеньким потолком показалась моя матушка и, увидев нас, расплылась в улыбке:

— Нравится, доченька? Рада слышать. Проходите к столу. Поедим, пока горячее.

Урсула смутилась.

Я представил женщин друг другу, и мы проследовали на кухню. Плюшки, что напекла мама, в самом деле были превосходные.

Ели мы молча, матушка, правда, поглядывала на Урсулу каким-то хитрым взглядом, а Урсула держала спину прямо, чуть опустив веки. Вряд ли будущего вождя племени обучали подобным манерам — видимо, нахваталась за год жизни среди цивилов и теперь пытается вести себя «по-цивильи».

— Доченька, расслабься, — усмехнулась мама. — Будь собой. Леон… Мне всё рассказал.

— Тайон, — бросила Урсула, с вызовом и расправила плечи. — Его зовут Тайон.

— Сейчас — да, — не стала спорить мама. — Но ты ведь не станешь заставлять старушку называть сына другим именем?

Мама тоже отлично умела смотреть на других с вызовом во взгляде.

Проклятье! Всё так мило начиналось, а сейчас того и гляди искры начнут сталкиваться в воздухе.

Не хотелось бы такого исхода.

Наша старая холупка не выдержит.

Урсула улыбнулась краешком губ и медленно кивнула.

— Конечно, нет, матушка, — проговорила она со странной интонацией.

— Матушка? — переспросила мама.

— Ну а как мне иначе обращаться к той, кто зовёт меня «доченькой»?

Мама прищурилась, продолжая давить на неё взглядом. Но Урсула не отводила глаза.

— Хах! — громко усмехнулась мама. — Ты мне нравишься, доченька! Не покажешь матушке свой истинный облик?

Урсула посмотрела на меня с лёгким удивлением. На самом деле я уже успел ей рассказать, что имел очень откровенный разговор с матушкой. И извинился за то, что поделился общей тайной с матерью. Тогда, когда я говорил с мамой, чувства взяли верх над осторожностью…

Урсула меня поняла и не стала злиться, лишь трижды уточнила «точно ли мадам Джонсон сохранит тайну в тайне?» Один раз она даже добавила: «или поступит, как ты»?

Но в конце концов, все точки над «ё» были расставлены. А я даже себя поймал на мысли, что было бы любопытно заглянуть в голову Урсуле, чтобы понять, как именно она воспринимает мою мать. Ведь для Урсулы я именно Тайон. Но Тайон, который получил все воспоминания и чувства Леона Джонсона.

Вероятно, для себя Урсула просто определила, что у меня два отца и две матери. Кровные и духовные — Тереза Джонсон да Александр Лаграндж.

Вернувшись из своих размышлений в бедную комнату, я улыбнулся девушке и медленно кивнул.

Её облик менялся плавно и красиво. И вот когда рядом со мной на стареньком диванчике сидела высокая, стройная алти с роскошными золотыми локонами и оранжевыми глазами, мама ахнула и приложила ладони к щекам:

— Вы так хорошо смотритесь вместе!

Обратная трансформация произошла мгновенно, и вот уже Улла вновь в облике Урсулы медленно пьёт чай, а мама глядит на нас и хихикает.

Я встал. Женщины удивлённо уставились на меня.

— Ладно, поехали уже.

Мама тоже резко поднялась на ноги и напряглась. Затем решительно посмотрела на меня.

— Спрошу, последний раз… Ты уверен?

Я тяжело вздохнул и покачал головой:

— К чему теперь-то спрашивать? Я уже выкупил и отремонтировал наш старый особняк.

— И всё же будет странно, если в доме Теодора Лагранджа будет жить Тереза Джонсон, — пробормотала мама.

— Ты вроде была не против?

— Я не против, но…

— Что люди скажут?

— Да, — сокрушённо вздохнула она.

Я снова усмехнулся и сказал:

— С каких пор тебя, мать Хозяина Морей, заинтересовали такие мелочи?

Она вскинула голову. Горделиво улыбнувшись, матушка произнесла:

— И в самом деле! Чего это я! Леон, доченька, поехали в наш новый дом!

Лудестию провожали в плавание громко и весело, всем городом. Жители Торвиля наперебой желали нам удачного похода, воспевали наши подвиги, кидали в корабль цветы.

Просто махали руками и улыбались.

Приятно как в старые добрые времена. А в первых рядах на пристани стояли наши родные — мама, дель Ромберг-старшая, Александр Лаграндж, де Липшеки…

— Мы прям герои! — глядя на всё это великолепие проговорил Гарри Разноус.

— А как иначе, — хохотнул Берг. — Посмотри на всю эту эскадру, — он указал на корабли, стоящие в заливе. — Горожане сейчас себя чувствуют в безопасности! А это очень, знаешь ли, способствует хорошему настроению. А сколько мы денег пожертвовали? А сколько пива бесплатно наливали?

— Ну пиво-то да… — покивал один из матросов.

— Балбесы вы, — добродушно усмехнулся Кевин Рассел. — Не в деньгах дело, не в кораблях, и даже не в пиве. Дело в Лудестии и её капитане. Которые, считай, на глазах у всего острова совершили выдающийся подвиг. Как в старые добрые времена… Жители Торвиля благоволят Лудестии и ее капитану. Как, впрочем, жители многих городов в разных морях.

Мы отошли от Буна. Погодка была отличная, я стоял за штурвалом. Рядом со мной на стуле сидела Урсула. Она в очередной раз пыталась прочесть письмо на неведомом нам языке. То самое, что я нашёл в судовом журнале Барта Робертса. Причём ни от кого письмо, ни кому его нужно передать, в журнале не значилось. Эти сведения, вероятно, оказались настолько ценными, что Робертсу запретили предавать их бумаге.

Буквы в письме были похожи на буквы алти, но ни Нассийя, ни Урсула прочесть их не смогли. Правда, Урсула попросила оставить ей письмо. Я согласился.