До ночи прошли большую часть — около пятидесяти километров. Больше никто им на дороге не попался, ни наступающие японцы, ни русские войска, ни местные китайцы. Только следы поспешного отступления русских частей. Пора бы устроить привал, устали механики-водители. И машины.

— Семен, ответь. Семен, прием.

— Слушаю, Шацкий.

Вообще-то положено пользоваться позывными, да чего уж там, никого, кроме них, в эфире все равно нет. Чего зря секретность разводить?

— Как там Аббасов?

— Пока держится, но уже на пределе.

Ерофееву еще тяжелее с другим танком на буксире, да и не мальчик уже. Сменить бы его, но Чеботаеву доверия нет — молод слишком, может не справиться.

— Выбери место, где можно встать до утра.

— Понял, будет что-нибудь подходящее — сообщу. Конец связи.

Сергей переключился на ТПУ:

— Держись, Иваныч, скоро привал.

— Хорошо бы, — откликнулся механик.

Танк Шацкого шел метрах в ста впереди и угадывался только по пламени из выхлопных труб да по тусклому свету фар, плывущему по дороге. Вот он исчез за поворотом, дизель взревел на небольшом подъеме, включилась пониженная передача, и танк потащил за собой неисправного собрата. Поворот оказался довольно крутым. Иваныч доворачивал свой танк на точно выверенный угол, поддергивал «тридцатьчетверку» Мирошкина чуть вперед, опять доворачивал и опять поддергивал. Так в несколько приемов и прошли коварный изгиб дороги.

За поворотом Сергей вновь увидел отсвет фар переднего танка, тот стоял метрах в трехстах, точнее в темноте было не определить. Поначалу лейтенант решил, что Семен просто их ждет, но расстояние сокращалось, а танк с места не двигался. В душу закрались нехорошие предчувствия, но действительность оказалась еще хуже. С пятидесяти метров стали видны стоящие возле танка солдаты. Длинные шинели, длинные винтовки со штыками. Спрыгнув с брони, Сергей поправил кобуру ТТ и решительно направился к собравшимся.

— В чем дело?

Навстречу шагнул высокий солдат в папахе с многодневной щетиной на лице, на погонах по три лычки — сержант, точнее, по-местному, унтер-офицер.

— Простите, Ваше благородие, не хотели мы, ей-богу, не хотели. Думали, япошки желтомордые, а тут такое…

Не дослушав, Сергей бросился к танку. Пуля попала Семену в лоб, и умер он мгновенно. Подбежали десантники, Васюков, Мирошкин. Тело Шацкого осторожно, стараясь не зацепить за края люка, вытащили из танка и опустили у гусеницы. Высокий унтер первым стянул с головы свою папаху, подав пример другим, размашисто перекрестился.

— Упокой, Господи, душу раба твоего…

Нелепо. Выжить в такой бойне, практически дойти до победы над Японией и погибнуть от русской пули за пятнадцать лет до своего рождения! И солдат этих винить нельзя, когда со стороны противника на тебя, гремя железом, ползет невиданное чудище, а в руках у тебя винтовка, то реакция их вполне естественна. Это еще хорошо, что танкисты обстановку быстро оценили и ответного огня не открыли, а то наваляли бы лишних трупов.

— Васюков, принеси лопату.

Вторая была на танке Семена. Сергей протянул лопату высокому унтеру.

— Копайте.

— Чего копать, Ваше благородие?

— Могилу копайте.

Третья могила за неполные сутки. Унтер подхватил лопату с огромным облегчением — ни фамилии, ни части офицер не спросил, а за такое дело и на каторгу могут упечь… Над еще одним холмиком у дороги треснул жидкий залп.

— Мирошкин, займешь мое место, я буду в танке Семена.

— Есть!

— По машинам!

Забираясь в люк, Сергей влез рукой во что-то липкое. Кровь Семена, много натекло. К горечи потери примазалась гадливая мысль: «Может, и хорошо, что так получилось? Не ужился бы Сеня Шацкий с нынешним царским режимом. Нет, не ужился».

Заночевали в каких-то разрушенных китайских фанзах.[4] Места под крышей уже были заняты, но отказать в ночлеге товарищам, приехавшим на таких грозных машинах, не посмели. Какой-то пехотный поручик пытался расспросить Сергея, откуда они тут взялись, но лейтенант от него отмахнулся — все смертельно устали после тяжелейшего марша, особенно механики-водители. Казалось, что пройти весь путь пешком и то было бы легче.

Утром, когда танкисты, продрав глаза, добивали остатки НЗ, Мирошников принес еще одну плохую весть:

— Васюков пропал!

Быстро прочесали, насколько могли, окружающую местность, но заряжающего не нашли. Царские солдаты дружно отнекивались: «Не видали, Ваше благородие». Это «благородие» начало Сергея здорово раздражать. Уже выяснили, что вместе с Васюковым пропал его вещмешок и ППС.

— Сбежал, кулацкая морда, — подвел итог поисков Ерофеев.

— Почему кулацкая? — удивился лейтенант.

— Так кулацкая и есть! Из раскулаченных он.

Во взводе заряжающего командирского танка называли исключительно по фамилии, мало кто знал его имя. Васюков — туда, Васюков — сюда. Считали его парнем здоровым, что было действительно так, но туповатым. А вот это действительности не соответствовало. Необразованный — да, малость медлительный, но не дурак. Он едва ли не быстрее всех оценил открывшиеся перспективы и возможности, ведь в Сибирь его семья попала совсем не по своей воле. А так и хозяйство батино в Тамбовской губернии можно сохранить, и сестренка младшая, как и он, еще не рожденная, не умрет от воспаления легких в первую сибирскую зиму. Правда, самого Кольку Васюкова родственники могут и не признать, ну да уж как-нибудь, все-таки родная кровь. Вот и рванул.

— Ладно, — махнул рукой взводный, — черт с ним. Приготовиться к маршу! Иваныч, что у нас с горючим?

В конце концов, он и сам понимал, что долго скрывать свое появление здесь не удастся, а вывезти танки без приказа местных верхов не получится. Только до этих верхов нужно еще добраться. Как и до железной дороги.

— На полсотни кэмэ хватит, а дальше — все.

— По машинам!

Приблизительно в это же время еще не отошедший ото сна капитан Кондратьев пытался понять, какого черта от него хочет этот детина в черном комбинезоне с подбитым глазом. И зачем он сует ему эту книгу. Заряжающего признали казачки из обоза, которых вчера капитан оставил для связи. Поначалу они хотели в отместку намять бока танкисту, но автоматная очередь поверх голов быстро охладила их пыл. Сообразив, что их офицер из штабных, возможно, и есть самый короткий путь к местному начальству, Васюков потребовал отвести себя к капитану. А тут и сам Кондратьев нарисовался, разбуженный пулеметной, как он считал, очередью.

— Смирно!

Васюков наконец заткнулся и замер.

— Воды!

Плеснув на слипающиеся от многодневного недосыпа глаза, капитан начал приходить в себя, голова заработала. Книжка в невзрачной серой обложке. «Левицкий. Русско-японская война 1904–1905 гг.». Без привычных ятей и еров, но вполне понятно. Кондратьев перевернул страницу. Там то же самое, а ниже: «Государственное военное издательство наркомата обороны Союза ССР. Москва — 1938».

— Это что? Что это такое?

— Книга, тов… господин капитан.

— Ваше благородие, — автоматически поправил Кондратьев, — сам вижу, что книга. Что это за «наркомат союза сэсэр»? И почему год издания такой?

— Так я же вам и говорю, това… Ваше благородие, господин капитан…

Капитанского терпения хватило всего на полминуты этого бреда.

— Молча-ать! Пьян, скотина?!

— Никак нет! Правду говорю, святой истинный. — Николай торопливо осенил себя крестным знамением. — У меня и документы есть! И на автомате год гляньте, товарищ капитан!

Из содержимого книжки, именуемой красноармейской, явствовало, что перед Кондратьевым стоит Васюков Николай Агафонович… одна тысяча девятьсот двадцать шестого года рождения??? «Красноармеец»! Что это? Чья-то мистификация? Но чья? И кому могло потребоваться мистифицировать его, капитана Кондратьева? Невелика птица. А вдруг действительно весь рассказ правда? Ведь вчера эти странные машины, которые Васюков называл танками, он видел сам, своими собственными глазами.