— Зацепил!

— Давай! — скомандовал Кальман.

Тягач рыкнул, дизелем, плюнул черным дымом и двинулся вперед. Трос пополз из воды, натянулся…

— Не оборвался бы!

— Не боись, — успокоили Вову, — мы им танки таскаем, а «студер» вчетверо легче будет.

Тягач напрягся, кабина тронулась с места и пошла, пошла, пошла… Над водой появилась обрешетка кузова, капот, решетка радиатора, бампер. Притормозили, вода с шумом стекала из всех щелей. Замерзшего водолаза сдернули с машины, засунули в будку ремлетучки, раздели, растерли спиртом и закутали в тряпки. Целая фляга медицинского обходится дорого. Дальше — проще, взломав прибрежный лед, «студебеккер» оказался на берегу. Передок был смят при падении с моста.

— Рама винтом пошла, — дал заключение один из ремонтников.

Трос укоротили, тягач потащил добычу на разборку в расположение автороты.

В подъеме второго «студера» Вова участия не принимал, он уже полным ходом восстанавливал свою машину, используя запчасти распотрошенного «шевроле». Историю подъема рассказал Никифоров.

— Машину шестами с лодки нащупали. Михальченко спирту глотнул, трос в руку взял и нырнул. Выныривает, «зацепил» с первого раза. Ну его сразу на берег, спиртом растирать. Тягач тянет, кабина из воды показалась, только странная какая-то. Вытащили так и не поняли что, то ли немец, то ли француз, то ли еще кто.

— Пацаны говорили, что грузовик был американский, с тремя мостами, — встал на защиту Лопухов.

— Ты дальше слушай. Кальман орет: «Ты что зацепил?», Иваныч: «Что нащупали, то и цеплял, там же ни хрена не видно». Прочесали дно второй раз, нашли еще что-то, а что именно не понять. Только он на боку лежал, повозиться пришлось, пока на колеса перевернули. Вытащили, точно «студер», в кузове несколько ящиков осталось со снарядами. А мы его тягачом кантовали, хорошо хоть взрыватели не были вкручены.

Вова пошел взглянуть на добычу. Если не считать выбитых стекол и помятого крыла, машина выглядела вполне целой. Значит, починят, номера сменят, и будет в автороте на одну единицу автотехники больше.

Свой «шеви» Лопухов восстановил за неделю. Машина, конечно, не выглядела как новая, скорее наоборот, как изрядно помятая жизнью, но все-таки ездила. Причем неплохо. Вова даже сменил два колеса на более приличные и обзавелся второй запаской, вещью, на фронтовых дорогах крайне необходимой. Успел как раз к началу нового наступления. Нашего, конечно же.

Числа десятого января выпало Вове обратным рейсом раненых в медсанбат везти. Уже в темноте он сдал задом во двор крытой соломой хаты, попутно свернув попавшийся под колеса плетень. Началась привычная суета — разгрузка и сортировка. Вова в ней участия не принимал, стоял у заднего борта, в тайне надеясь увидеть знакомое лицо. Точнее, знакомых лиц тут суетилось много, но одного, того, что нужно, не видно.

— Сколько привез?

— Семерых. Здрасьте, Нина Антоновна.

— Лопухов, Вова? Не узнала.

— Значит, богатым буду.

Не выдержав, Вова поинтересовался:

— А как там Анечка поживает?

— Нет ее больше.

— Убили?! — ахнул Вова.

— Типун тебе на язык, домой отправили.

— Это почему?

— Да потому, что пузо расти начало. А капитан-то ее, как узнал, так сразу и перевелся куда-то. Говорят, жена у него в тылу есть и ребенок.

Вова произвел немудреный расчет. Выходит, что, когда он сюда попал, она уже… Дура девка. Да и сам хорош.

— Закончили? До свидания, Нина Антоновна.

Лязг стального борта заглушил ответные слова, но почему тогда так сжалось сердце? Вдруг захотелось закурить. И выпить. Точнее, напиться. Но некогда, канонада пробивалась даже сквозь бормотание мотора на холостом ходу.

В середине января наше наступление выдохлось. Корпус вывели во фронтовой резерв, и у водителей появилось время на приведение техники в порядок. Упорный Вова нашел-таки крыло для своего «шеви», подкрасил, подмазал, подрегулировал с помощью более опытных товарищей, и грузовик преобразился. Не стыдно и в город, не то что на склад ГСМ выезжать.

На двадцать третье февраля в роте состоялось торжественное построение, первое на Вовиной памяти. По случаю успешного окончания прошлого наступления и скорого начала следующего начальство решило поднять боевой дух водителей и расщедрилось на сладкие плюшки. Кого наградили, кому новое звание обломилось. Кальман, наконец-то, стал капитаном. Вова по причине долгого валяния в медсанбате ни на какие награды не рассчитывал. Стоял, прикидывая, когда эта бодяга закончится, поэтому на фамилию свою отреагировал с запозданием. Осторожно пихнул локтем стоящего справа Михальченко, благо дело происходило во второй шеренге.

— Слышь, Иваныч, там, кажется, мою фамилию назвали?

— Назвали, — прошипел сосед.

— А чего мне дали-то?

— Ефрейтора.

— Хорош врать.

— Я прав…

Никифоров, стоявший в паре справа в первой шеренге, обернулся и выразительно глянул на обоих. Под лейтенантским взглядом оба говоруна тут же заткнулись.

Торжественный марш рота с треском провалила, не умели водители строем ходить, хоть и старались, но подполковник из штаба, глядя на это зрелище, морщился, как от зубной боли. Под конец, когда шел взвод ПФС, кто-то кому-то на ногу наступил, тот споткнулся, чуть свалка не образовалась. На начальственное замечание Кальман только руками развел.

— У меня треть машин на приколе, на оставшиеся все равно водителей не хватает, еще только строевой подготовкой осталось заняться.

Начальство еще малость побурчало и убыло, а Вова отправился выяснять, правда, что ли, ему ефрейтора дали или это Иваныч прикалывается? Лучше бы дали еще одну медаль, на орден рассчитывать нечего, а то одинокий серый кругляш на левой стороне гимнастерки выглядел как-то сиротливо. Вот в паре… Вот справа — все в порядке, две золотистые нашивки и надраенный до блеска гвардейский значок, похожий на орден боевого Красного Знамени, сразу видно — герой.

— Возьми у старшины басон и форму приведи в соответствие.

Нахмурившийся Вова догадался вскинуть ладонь к виску.

— Есть.

— И с тебя причитается, — напомнил взводный.

— Само собой.

С вечера посидели хорошо, поводов много было. Вова нет-нет, да и бросал взгляд на свои погоны, непривычно перечеркнутые узкой красной ленточкой. Нет, эйфории не было, неожиданное повышение не давало каких-либо дополнительных привилегий, но и новых обязанностей не накладывало, как крутил баранку, так и дальше будет крутить. Но где-то в глубине души… Короче, набрался он основательно.

Насколько удачным был вечер, настолько же мерзким оказалось утро. К счастью, утром не надо было идти в рейс, только вечером. В расположение автороты Лопухов прибыл только на следующий день. Только взглянув на лицо взводного, Вова понял — есть хреновые известия.

— Что случилось?

— Михальченко арестовали.

— За что?

— За то. Он у немцев начальником полиции был.

— Иваныч? — изумился Вова. — Полицай? Не может быть!

— Может. За ним из корпуса особисты приезжали, бумаги показывали. Да и не Михальченко он, документы у им же убитого красноармейца взял…

Как же так? Только позавчера они с ним за одним столом водку пили. Иваныч, свой в доску мужик, хоть и куркуль известный, полицаем оказался. Несколько месяцев он жил рядом, жрал, спал, балагурил, и никто из окружающих ни сном ни духом. Вот мразь! Хорошо хоть лейтенант о бдительности вещать не стал, и без того тошно.

— Ладно, пойду я. Устал.

— Отдыхай. Говорят, скоро опять вперед пойдем.

Пошли. Нет, танки и пехота пошли, артиллерийские тягачи и трактора еще как-то двинулись, а все остальные застряли буквально на следующий день. Еще накануне подмораживало, но за ночь температура неожиданно скакнула выше нуля, дороги поплыли, а после полудня превратились в сплошное грязевое месиво. Да и какие тут дороги? Казалось бы, давно обжитый, густонаселенный край, и на всю эту территорию ни одного нормального шоссе хотя бы с булыжным мощением, про асфальт никто и не заикался. Где накатали телегами колею, там и дорога. Во время оттепели, после прохождения танковой колонны, место, по которому ездили, превращалось в черную трясину. Справиться с ней не могли ни полный привод, ни зубастые покрышки, ни мощный импортный движок.