– Пуда на три, не меньше, – оценил силу взрыва кто-то из солдат.

Вслед за первой бомбой прилетела вторая. Эта рванула с недолетом в те же три сотни шагов ниже по склону.

– Следующая – наша, – выдохнул сидевший рядом солдат.

Ошибся рядовой, чуть-чуть недокрутил османийский наводчик маховик вертикальной наводки. Земля дрогнула, по ушам ударил жуткий грохот, а сверху на головы посыпались мелкие и не очень мелкие камни. «Живой вроде». Однако радость эта была недолгой, он сразу же услышал вой четвертой бомбы и даже успел еще подать абсолютно бесполезную в такой обстановке команду «Закройсь!». А потом наступила тьма.

– А я говорю – живой. Бей еще!

Кто-то осторожно шлепнул Алекса по левой щеке.

– Сильнее бей!

Не дожидаясь, пока ему дадут основательную пощечину, капитан открыл глаза. Черняй так и застыл над ним с занесенной рукой и тут же зачастил:

– Это не я, господин капитан! Это он приказал!

Кто «он»? Что приказал? Голова гудела, будто ее засунули внутрь большого колокола, а затем со всей дури в него ударили кувалдой. Слова доходили до ушей словно через вату.

– Где я?

– Все там же, господин капитан, на перевале. Мы вас в кусты оттащили.

Голову повернуть не удалось, офицер скосил глаза и с трудом узнал в говорившем унтер-офицера Охримцева. За то время, что Алекс пребывал в беспамятстве, он успел лишиться своего кепи, обзавестись грязным бинтом на голове и огромным фингалом под правым глазом. Солнце заметно припекало, день уже перевалил за середину. Солнце заметно припекало, день уже перевалил за середину. Сухой язык с трудом ворочался во рту.

– Воды.

К губам капитана приставили горлышко солдатской фляги, в рот полилась живительная влага. Сразу стало легче, быстрее побежали мысли.

– Черняй, приказ привез?

– Так точно, господин капитан. Господин подполковник отступить приказали.

Алекс хотел было высказать сожаление по поводу слишком позднего прибытия спасительного приказа, но тут в его гудящей голове мелькнула другая мысль, на первый взгляд не совсем здравая. Капитан с трудом повернул голову в сторону сидевшего справа унтера.

– Сколько еще солдат уцелело?

– Целых, господин капитан, считай, что и нет, почти все раненые. Но лежачих, кроме вас, нет. Все на своих ногах держатся. Из моего взвода трое уцелело, кроме меня. Из второго и третьего по пятеро. Четвертый полностью полег. Унтеров нет, ефрейтор – один.

Плюс он с Черняем, всего выходит шестнадцать выживших из полутора сотен.

– Помогите мне сесть.

Черняй с унтером помогли офицеру принять сидячее положение. Отсюда он смог увидеть всех своих подчиненных – грязных, оборванных, почти у всех травмы или легкие раны. У некоторых не по одной.

– Османийцы далеко?

– Шагов двести отсюда. Там дальше обрыв, и кроме как по дороге отсюда не выбраться. Ночью попробуем…

– Слушай сюда, – прервал унтера Алекс, – османийцы тащат с собой осадные пушки, не иначе хотят наше артиллерийское наступление повторить. У них там есть муниционная колонна, я ее в бинокль видел. Повозки с зелеными ящиками и крытые фургоны. В повозках снаряды к осадным орудиям, в фургонах – пороховые заряды.

Капитан с трудом протолкнул комок слюны в горло и отдал приказ:

– Порох нужно сжечь!

– Как?!

– Не знаю, думай сам. Тут я тебе не помощник, действуй по обстановке. Но если мы османийцам пороховые заряды спалим, считай, штурм Лочева наполовину отбили. Сейчас поставь наблюдателя у дороги, а как порох повезут – действуй. Сожги порох! Слышишь, обязательно сожги!

Эта вспышка отняла у Алекса последние силы. По знаку Охримцева Черняй опустил туловище капитана на траву, подложил под голову солдатский ранец.

– Опять в беспамятство впал, – констатировал состояние ротного вестовой.

– Останешься при капитане, – распорядился Охримцев.

– Слушаюсь, господин унтер-офицер!

– Головой за него отвечаешь! Остальные, за мной!

Весь оставшийся день и вечер Алекс пролежал на месте в беспамятстве, а потому не стал свидетелем событий, развернувшихся пять часов спустя, когда муниционная колонна корпуса Эник-паши прошла перевал и двинулась дальше к Лочеву.

У унтер-офицера Охримцева не было возможности выбрать место засады. Единственное, что пришло ему в голову – расположиться в кустарнике в сотне шагов от дороги, при появлении колонны обстрелять ее охрану, а затем, воспользовавшись моментом, прорваться к фургонам с порохом и поджечь их с помощью заранее приготовленных фитилей.

Поначалу все шло по его плану. Наблюдатель вовремя обнаружил колонну и подал сигнал. Охримцев приказал солдатам выдвинуться к месту засады. Напротив засады пологий спуск переходил в небольшой, но довольно крутой подъем. Шедшие впереди тяжелые повозки со снарядами замедлили движение колонны, это привело к тому, что следовавшие за ними пороховые фургоны с порохом скопились у его подножия. К тому же солдаты из охраны колонны были отвлечены тем, что помогали лошадям втащить на подъем повозки со снарядами. Воспользовавшись удачным моментом, Охримцев приказал открыть огонь.

Первые пули вызвали среди османийцев панику, сыграл свою роль фактор неожиданности. Решив, что ожидаемый момент настал, унтер отдал приказ «Вперед!». И ведь пробежать-то надо было всего какую-то сотню шагов, но именно в это время османийцы пришли в себя. Их было слишком много, и вспыхнувшая было паника быстро улеглась, охрана колонны открыла ответный огонь. Остатки пятой роты были в считаные секунды скошены плотным ружейным огнем. Никто из них не приблизился к цели ближе чем на двадцать шагов.

Последним умер сам Охримцев. Он лежал на земле с пробитой пулей грудью, когда подскочивший к нему османиец сначала ткнул его тело штыком, а затем наступил на торчавший из-под руки унтер-офицера тлеющий фитиль и погасил его.

Впрочем, радость османийцев от столь удачно отбитой отчаянной атаки длилась очень недолго. Неожиданно вспыхнул, а затем взорвался один из пороховых фургонов. Одна из руоссийских пуль задела железную скобу, скреплявшую деревянные части фургона, высекла искру и тут же пробила один из зарядов. Этой искры и хватило для воспламенения пороха.

Взрыв фургона разбросал в стороны тела людей и лошадей, а также массу горящих обломков. Вспыхнули еще три фургона. Нет, большую часть пороха еще можно было спасти, но вот тут в колонне началась настоящая паника. Османийцы стремительно разбежались, предоставив события их естественному ходу. Взрывы пороха гремели один за другим. В результате две трети снарядов для осадной артиллерии можно было дальше не везти, так как пороха для них просто не стало.

Один из ошалевших от страха османийских солдат проломившись сквозь кусты, выскочил прямо на капитана Магу и его вестового. Оба солдата схватились за оружие, Черняй успел выстрелить первым. А еще он успел затащить бесчувственное тело офицера глубже в кусты и прикрыть его парой сломанных веток. Бросив рядом с капитаном свою флягу, солдат подхватил винтовку и метнулся в сторону, уводя за собой спешивших на звук выстрела врагов. Погоня быстро настигла его на краю обрыва, где рядовой пятой роты двадцать второго пехотного полка Черняй принял свой последний бой, успев убить еще одного османийского солдата и ранить второго.

Час спустя к месту уничтожения обоза прибыл сам Эник-паша. Увидев учиненный руоссийцами разгром, паша впал в ярость и сгоряча ударом своей сабли снес голову тегмену, командовавшему охраной муниционной колонны. Он бы и начальника колонны казнил, да тот сподобился погибнуть при взрыве одного из фургонов. Сорвав зло на подчиненных, Эник отправил гонцов в Одреополь с приказом незамедлительно доставить с корпусных складов все имевшиеся там заряды. А еще он приказал проверить прилегающую к дороге местность на предмет поиска уцелевших руоссийцев. С тем паша и отбыл в авангард своего корпуса, уже достигший укреплений Лочева.

Османийские офицеры хоть и не горели желанием гонять своих подчиненных по придорожным кустам, прочесывание местности все-таки организовали. Но к тому времени уже стемнело, и османийский солдат прошел буквально в трех шагах от лежавшего без сознания капитана Магу, так и не заметив его.