Не обращая внимания на вопли, Вова закрепил повязку.

— Спасибо.

— Всегда пожалуйста.

— Что дальше делать будем?

— Спать. Как стемнеет, пойдем дальше.

Разбудила Вову все та же дергающая боль. Было еще светло и, сколько осталось до темноты, было неизвестно. Приподнявшись, он невольно застонал, разминая затекшие конечности.

— Доброе утро, — приветствовал его новый знакомый.

Вова не ответил, ему было совсем хреново.

— Пожевать чего есть?

Вова отрицательно покачал головой.

— Вот и у нас нет.

Николай оказался разговорчивым. Лопухов слушал его болтовню, временами впадая в забытье.

— Я везучий: в Сталинграде больше месяца продержался и ни одной царапины. А ведь в самом пекле были, с одной стороны тракторный, с другой «Баррикады». Каждый день по нескольку раз бомбили, как в семь утра начнут и до темноты. Полутонка как даст! Меня со дна окопа на бруствер выкинуло, жив остался. Еще двоих из отделения живыми откопали, остальные там и остались. И ранили меня удачно, навылет, и через Волгу благополучно переправился, и здесь меня ни бомбы, ни пули не взяли.

— Все мы тут везучие, — с трудом разлепил пересохшие губы Вова, — особенно я, по полной программе попал.

— Э-э, да ты совсем плох. Вот, водички попей.

В губы ткнулось холодное горло фляжки, ледяная вода проникла в рот, скатилась дальше по пищеводу.

— А я и повоевать-то толком не успел. Только высадились, ба-бах и все.

Третий выглядел получше Вовы с Николаем, почище. Дальнейшую нить разговора Лопухов потерял, лежал, находясь на грани потери сознания до самой темноты. Он не чувствовал, как его вытащили к дороге, Николай остановил одну из идущих в тыл, машин буквально бросившись под колеса, водитель успел нажать на тормоз в последнюю секунду.

— Куда я его возьму? У меня и так полный кузов тяжелых!

Сопровождавшая раненых санинструктор пощупала Вовин пульс, положила ладонь на раскаленный лоб.

— Грузите!

Вову впихнули буквально поверх других раненых. Четыре часа спустя, его стянули с трупа, несколько раненых умерли по дороге, не доехав до госпиталя.

Вову положили на лавку в каком-то коридоре, все происходящее он воспринимал с трудом. Сквозь туман и вату в ушах в его сознание с трудом проникали слова: осколок, воспаление, гангрена и самое страшное — ампутация. Нет, нет, только не ампутация! Лучше сдохнуть! Но даже губ не разлепить, слова не сказать. Опять куда-то несут, раздевают.

— Пей, пей, вот так.

Вода не принесла облегчения, наоборот, опалила рот, огнем прокатилась по организму и пожаром разлилась в животе. Да это же спирт! Снова чьи-то руки подхватывают и несут, кладут на что-то твердое. А это что за ночной кошмар? Здоровенный мужик в окровавленной одежде.

— Держите его.

Навалились, вцепились в руки, в ноги. Резкая вспышка боли.

— А-а-а-а-а! Пустите, сволочи!

Не отпускают, держат, а пытка продолжается, и разум пытается ускользнуть в спасительную черноту потери сознания, но не может, не может, не может… Мама, мамочка… Звяканье металла о металл он услышал неожиданно четко. Вроде стало немного полегче. Ну когда, когда же все это закончится?

— Этого уносите, готовьте следующего.

Сознание, наконец, померкло, а может, просто спирт подействовал.

— Марь Иванна, тут новенький проснулся.

Проснулся — это громко сказано, скорее, вернулся в реальность, но еще не до конца. Попробовал пошевелить левой рукой, та отозвалась сильной болью. Хорошо, значит, на месте, не оттяпали. Марией Ивановной оказалась сильно уставшая низенькая женщина, лет сорока, в некогда белом халате.

— Есть хочешь?

— Хочу.

Вовину радость немедленно обломала жестокая реальность.

— Потерпи, обед через два часа.

— Обед?

— Ну да. Ты же сутки проспал. А вообще, операция прошла хорошо, осколок вынули, хирург сказал, что с рукой все будет в порядке. Скоро тебя дальше отправят.

Дальше — это хорошо, рука на месте — еще лучше, а до обеда еще два часа — это плохо. Оглядевшись, он подумал, что попал в местный филиал ада. Видимо, раньше это была школа, а сейчас в классе, где раньше учились детишки, лежали раненые. На тоненьких матрасах, на собственных шинелях, на деревянном полу. Лежали везде, где только можно. Крики, стоны, горячечный бред. Некоторые лежали неподвижно, пойди пойми, живы или уже умерли. Посреди всего этого металась маленькая немолодая женщина в медицинском халате.

На Вовиных глазах двое санитаров вынесли умершего. Выносили, перешагивая через лежащих. Тут же принесли нового раненого и вынесли еще одного. Вова опустил веки и попытался абстрагироваться от всего происходящего и от урчания в пустом животе. Два часа, еще два часа до обеда. Очень долго.

Через пару дней Лопухову стало легче, и он перешел в разряд ходячих. Видел хирурга, делавшего ему операцию. Метр шестьдесят вместе с шапкой, а перед операцией он показался просто огромным, глюки, не иначе. Раненых везли каждый день, госпиталь был переполнен. Тех, кому не хватило места, размещали в домах местных жителей. И смертность. Умирали каждый день, десятками. Прежний госпиталь на этом фоне казался оазисом благополучия. Надо было как-то выбираться отсюда.

— Попробуйте добраться до Саратова, — посоветовала добрейшая Мария Ивановна, — там, говорят, хороший эвакогоспиталь.

Вове выдали документы, в хозчасти он получил талончики на питание. Сказали, что пункты питания находятся на железнодорожных станциях. Утром в компании таких же ходячих Лопухов отправился на станцию. Шел налегке, где исчез сидор со всеми честно нажитыми шмотками, он не помнил. Про Николая он плохо думать не мог, понимал, что обязан ему жизнью. Может, спаситель просто забыл про Вовино добро, может, уже здесь, в госпитале, кто-нибудь сидор прибрал, пока Вову оперировали.

Поселок располагался на берегу соляного озера. Соль здесь добывали еще с допетровских времен, и заводик соляной имелся. Едва подошли к станции, как донеслось хорошо знакомое, хотя и едва слышимое гудение.

— Бежим!

Несколько человек послушались, рванулись к заводику. Там на берегу Вова приметил огромные металлические трубы. В такой трубе ни снаряды авиационных пушек, ни осколки не страшны, только прямое попадание бомбы, но попасть в трубу можно только случайно. Едва забрались, в трубу, как грохнули первые взрывы. Если защитные свойства трубы были на должном уровне, то акустические оказались ниже всякой критики. Какой-то обломок или осколок попал в трубу, та отозвалась басовитым гулом. Раненые, кто успел в ней спрятаться, моментально оглохли и инстинктивно подались подальше от входа.

Бомбежка длилась минут десять. Когда утихли взрывы, попробовали выбраться из укрытия, но не тут-то было, выход оказался основательно завален. Разбирать завал в темноте и тесноте Вову не прикололо. «У любой трубы есть два выхода», — решил он и, протиснувшись, мимо скопившихся у завала, направился в противоположную сторону. Труба понемногу снижалась, вскоре впереди забрезжил свет, а под ногами захлюпала вода. Соленая. Вскоре Лопухов выбрался на берег озера, благо труба в воду уходила неглубоко.

Заводу досталось несильно, но, пробираясь обратно к станции, Три Процента наткнулся на склад готовой продукции. Керосин, соль и спички. Сейчас перед ним лежала одна из трех основных составляющих товарного потребления любой военной экономики. Воровато оглянувшись и убедившись, что никто не видит, он нагреб соли, куда только мог, еще раз пожалев о потерянном вещмешке. Вот туда бы можно было набрать… Набрать-то можно, а унести? Соль она того, тяжелая, а путь предстоял неблизкий.

В этом Лопухов убедился, едва подойдя к станции. Вот где вовсю порезвились геринговские асы. Пожрать здесь точно не удастся, как и отсюда уехать. В ближайшие сутки поездов точно не будет.

— Что дальше делать будем?

Рядом с Вовой стоял высокий худой красноармеец с белеющей из-под шапки повязкой.

— Я пешком пойду, — решил Вова.