Ненастье не радовало. До начала ливня весь последний месяц был самым жарким — за все, то время, которое мы жили в долине. Даже жарче, чем в памятную засуху, когда наши девушки едва не погибли в Низине, от пожара, устроенного послушниками Святоши. Палящее солнце иссушило землю до почти каменного состояния, находится на открытом месте более получаса, стало опасно для здоровья — и что там полчаса, пяти минут могло оказаться достаточно, чтобы вполне гарантированно получить солнечный удар. Все животные попрятались среди пожухшей травы, пережидая страшную жару в слабой тени высохших стеблей и листвы. Мы не голодали только благодаря ранее приготовленным запасам, но Туча мрачно констатировала быстрое опустошение всех закромов, а кроме того, и порчу некоторых из них. Вновь сказывалось отсутствие соли, которую мы выменивали в Озерном поселке у редких смельчаков. От такого пекла даже у реки, вдоль берегов, покрытых кое-где зарослями и неглубокими заводями, шла неимоверная вонь. Вода отступила, и попавшие в западню рыбы быстро погибали, отравляя все вокруг запахом гниения.

Но теперь уже никто не сетовал на нескончаемое лето, и недавний зной — все признаки наступающей осени проявились налицо. На смену жаре и пеклу, словно отмечая наше возвращение из похода, в котором мы так и не сумели покончить с Нелюдем, начался такой промозглый ветер, что, сторожа на скале едва не замерзли. Никто не озаботился взять с собой теплые одеяла — люди так привыкли к теплу, к возможности ходить, почти полуголыми, прикрывая тело самым малым из имеющихся одежд, что резкий скачок температуры почти на двадцать градусов, застал всех врасплох. Такой переход многих сбил с ног — в самом прямом смысле. И люди стали болеть… Док сбивался с ног, отпаивая простуженных своими целебными отварами.

История учит лишь одному — знанию того, что она ничему не учит… ибо каждый, всегда и во всем, предпочитает наступать на собственные грабли. Мы, каким-то чудом выжившие в немыслимой катастрофе, едва придя в себя, вновь стали делить мир на своих и чужих. Прав я был, или нет — но своими считал только обретенную семью, да друзей, с которыми сражался против общего врага. С семьей все было ясно — две очень юные девушки, волей случая ставшие моими женами, что было немыслимо в прежнем мире. Ясно и с друзьями, в число которых входили, в первую очередь — загадочный индеец, Белая Сова — мой названный брат и шаман прерий; могучий Стопарь — признанный мастер на все руки; Чер-следопыт, пожалуй, лучший охотник и знаток долины, и многие другие, кто решил поселиться в стенах форта, или, посчитал дружбу с его обитателями, и заведенные в нем порядки, достойными подражания. Но были и враги. С ними мы не церемонились — новое время диктовало свои условия. Мы сами вершили суд, и сами выносили приговор. И уже никто не смог бы узнать в прежних, мирных обитателях городских кварталов, суровых и прошедших жестокую школу борьбы за выживание, прежних мужчин, считавшихся таковыми всего лишь по праву рождения…

Очень быстро первые классы этой школы я прошел сам — оказавшись один, лицом к лицу с неизвестностью, руинами великого города, и жутким ощущением одиночества. Более сложное обучение пришлось на пору, когда ощутил ответственность за найденную, далеко за его пределами, похожую на себя, одиночку — ту самую девочку-девушку, ставшую впоследствии верной и надежной подругой. Вплотную подошел к экзамену, после того, как мы оказались в долине, где обнаружили значительное количество уцелевших, понятия не имевших о том, что произошло с их прежним миром. Ну а экзамен пришлось сдавать всем вместе — в беспощадной и кровавой борьбе против банды отморозков, решивших надеть на всех нас рабское ярмо…

И тогда, мы свершили суд. Вынесли приговор. И, привели его — в исполнение…

Весть о смерти Беса в форте восприняли с облегчением — наконец, последний из вожаков этой своры нашел свой конец. То, что при этом был обнаружен монстр, слегка пугало — но, не более того. Люди были уверены, что при нужде смогут справиться и с этим порождением нового мира. Это убеждение не разделяло лишь несколько человек — но и я, и Сова, и Ната, предпочитали молчать…

Бегство и гибель Блуда все расставила по своим местам. Спало напряжение, плохо скрываемое на лице Анны, возвысило — если можно так сказать! — новый статус Волкобоя, и окончательно принесло спокойствие самому форту. Та решимость, с какой мы покончили с остатками банды, многих в прерии убедила, что враждовать с фортом себе дороже… Если не считать Святошу, с его рясоносцами, из поселка у озера — врагов среди людей долины у нас не имелось.

Сова, невзирая на непогоду, почти сразу ушел к себе. Нахождение в стенах форта его тяготило — вольный сын прерий предпочитал личную свободу любой безопасности, и любому обществу. Удерживать его я не стал — индеец, хоть и признал бывшего пленника равным среди прочих, держался от него на отдалении… И я, вынужденный делать выбор между дружбой и долгом, выбрал последнее. Люди доверили свою жизнь и свое будущее мне — значит, я был обязан их защищать… даже от нареченного брата.

Волкобой, едва мы вошли во двор, стал искать глазами Анну — и твердым шагом приблизился к ней, взял за руку, после чего повернулся ко мне:

— Вождь! Ты сохранил мне жизнь. Ты дал мне имя. Вернул честь. Этого очень много… но все же, я прошу еще одного. Позволь мне взять эту женщину в жены.

Все присутствующие, как мужчины, так и женщины, несколько обомлели… До сих пор, еще никто не обращался ко мне с подобной просьбой. Ната, повисшая на шее, ослабила руки, позволив Элине занять свое место.

— Дар… Ты слышал?

Я понимал ее. Сделанное молодым охотником — а теперь, и воином! — заявление, означало нечто большее, чем просто просьбу. В словах Волкобоя, я становился не просто лидером нашего, спаянного кровью, коллектива. Нет, осознанно и полностью признавая мое право решать свою судьбу, он доверил и то, что никому из нас и в голову не могло прийти. Право — соединять судьбы!

Анна чуть зарделась, но смолчала, предоставив все нам, стоявшим друг напротив друга. Я сглотнул ком в горле…

— Неожиданно, скажем так… Хорошо. Анна… Я должен спросить у тебя. Что ты ответишь на слова Волкобоя?

— Если он так хочет — я согласна…

— А сама…

— Ты ведь сам говорил — умереть мне ты не позволишь! А жить прошлым — нельзя. Я простила… Что было — то было. Пусть жизнь начнется сначала!

Все напряженно молчали, ожидая моего решения. Элина, так и не разжавшая рук, шепнула мне на ухо:

— Ну, что же ты?

Я осторожно освободился от объятий. Анна внутренне напряглась — она, так же как Волкобой, ждала моего ответа.

— Ну… Раз так… и вы оба… Решено. Пусть Волкобой станет твоим мужем.

На площадке творилось, что-то, невообразимое… Девушки обнимали вернувшихся из похода мужчин, многие плакали, кто-то, напротив, смеялся — и все искренне радовались и поздравляли, смутившегося вдруг, Волкобоя и Анну. Расталкивая всех, к нам пробились Череп и Лада.

— Дар! Раз уж нужно спрашивать у тебя — позволь и нам быть вместе!

Лада сжимала в ладонях руку изувеченного охотника, а тот чуть заметно усмехался, продолжая сохранять невозмутимость.

— Ты сама приняла решение, когда мы уходили. Согласие Черепа я тоже слышал. Пусть дом охотника станет и твоим домом.

Так, совершенно неожиданно, этот день превратился в настоящий праздник, где отмечали не только наше возвращение, но и какое-то подобие свадьбы. Обеим парам — Волкобою с Анной, и Черепу с Ладой, стихийно несли подарки. Это были какие-то, не очень значительные мелочи, вроде запасных мокасин, или ожерелья из ракушек. Но и те, кто получал, и те, кто дарил — все были искренни.

А ночью, после того как все разошлись — Ната и Элина устроили мне наш, собственный праздник… Мы любили друг друга до изнеможения, сплетаясь в объятиях и ласках, отдыхали и снова любили — до тех пор, пока сквозь прорубленное окно первые лучи не осветили наши оголенные тела.

…Стопарь горестно смотрел на небо, изредка отпуская что-то сквозь зубы — но на мой молчаливый вопрос лишь опускал глаза. Дождь что-то нарушал в его планах, и я не без оснований подозревал, что только непогода спасает нас от слишком уж неугомонной деятельности кузнеца. Впрочем, его можно было понять — вода угрожала смыть начисто, весь его, так тщательно и с таким старанием возделанный участок неподалеку от форта. Стопарь, все-таки, уговорив меня выделять ему пару человек в помощь, теперь денно и нощно изматывал их на этом поле, не принимая в расчет никаких возражений. Прущий из земли сорняк, набеги кролов, даже птицы, вырывающие с корнем эти насаждения — ничто не могло заставить кузнеца бросить возню с землей. К сожалению, он не понимал, что чудовищной силой и выносливостью с ним может сравняться только его, не менее могучий, сын. Все остальные лишь мрачнели, как только подходила их очередь, идти на «каторгу» — иного определения этой фермерской деятельности они не находили. Даже Бугай, как мог, отлынивал от подобной прерогативы и старался смыться от грозного ока отца, или в травы, или лес, на заготовку дров. В крайнем случае — на рыбалку, а то и охоту, хоть помощник в ней он был совсем уж не очень… Разве что, как носильщик. Но сейчас он мог смело смотреть на кузнеца, и, не отводить глаза в сторону — путь на поле в такую погоду заказан.