— Святоша. Еще раз предлагаю — отойди назад. Оружие ты не получишь — даже если оно там есть! Самолет висит на волоске… ты погубишь людей!

— Во имя господа нашего, во имя будущего нашего, во имя всех погибших и памяти их — вы видите и слышите нечестивца! Это он и его свора не дают нам покоя! Это он оскверняет дыханием своим многострадальную землю нашу! Так сколько можно терпеть надругательство и скверну, над верой нашей? Изгоним их, как изгнали уже словом божьим иных, и заберем то, что принадлежит нам по праву! А ты, грешнорожденный и в блуде погрязший, отойди и не мешай — ибо люди, в гневе праведном сметут и тебя и всю твою стаю!

— Стаю? — Джен, которую уже уволокли прочь, несмотря на все ее сопротивление, чуть ли не зарычала. Девушка и так не отличалась покладистым характером (что не мешало ей заводить кратковременные романы чуть ли не со всем мужским обществом форта!) а после таких оскорблений и вовсе взбеленилась. Как и ее распоясавшаяся подруга — Птаха все еще стояла на хвосте и не позволяла никому из людей Святоши ее оттуда снять! — она, похоже, твердо решила защищать самолет до конца. Но я этого допустить не мог ни в коем разе…

— А ну, назад! — я буквально зашипел, не хуже рассерженной змеи. — И лук опусти! Ульдэ!

Северянка мигом перехватила руку Джен и принудила ту вложить стрелу обратно в колчан.

— Да что это творится? — Джен, меча гневные взоры как в мою, так и в сторону рясоносцев, вся покраснела. — И ты туда же? Мы — стая?

— Мы — прайд! — неожиданно твердо ответила ей Ната. — Львиный прайд. Семья. И у нас есть вождь, которому ты клялась повиноваться. Исполни клятву — или уходи. Наш закон ты знаешь.

Джен, у которой на этот раз, вместо красноты, проступила бледность, опустила задрожавшие руки… Ната редко позволяла себе повышать голос, но, уж если это делала — всякий в форте знал! — это слово было не мягче камня.

Святоша, с удовлетворением наблюдавший эту краткую перепалку, вновь напомнил о себе:

— И грызться меж собой эта стая будет, да вечно! И сама себя поглотит и в геенну огненную вовлечет! А останутся — лишь богобоязненные и истинно страждущие, кто верой крепок и с ряжеными дружбы не водит, ибо сие грех один!

Он разматывал речь, словно искусный оратор, вставляя, где ни попадя столь любимые им словечки, и мало кто вникал, что все это — лишь подражание настоящим священникам. Впрочем, этого хватало — люди из поселка, так некстати оказавшиеся поблизости, посматривали в нашу сторону с нескрываемой злобой. Ох, недооценил я лже-монаха, и теперь пожинал свою беспечность…

— Так ты твердо решил забрать транспортник себе? И гнева небес не боишься? — я вновь обратился к Святоше, уже вставшему на какое-то возвышение и оттуда метавшего в нашу сторону, всю эту хулу и призывы к изгнанию… — А что бы сказал господь, увидь он автомат в руках служителя своего? Или — винтовку? Скажи, Святоша — а гранатомет перед алтарем или парочка пулеметов способствуют молитве? Каким образом ты решил пастве своей помочь? Расстрелом индейца? Или, без этих стволов в долине так тяжко живется, что даже братьям-рясоносцам, их отсутствие мешает возносить славу небесам и его обитателям?

— Не гневи господа! Этот самолет — наш! Нам послан! — он сорвался на крик, и, в любую секунду был готов натравить на нас всех, кто сейчас стоял возле этой импровизированной трибуны. — Это мы, лишь молитвой спасенные, и все претерпевшие, вправе на то, что находится на земле этой! Не ты — отступник! И лишь небу дано решать — кому владеть этой долиной! И недрами ее! Грешным же — не дано!

— Да я и не был никогда истинно верующим, скорее уж — еретик… — я чуть усмехнулся, — Что ж, Будда, по-видимому, уже готов!

Нагнувшись, я прошептал Нате:

— Птаху — хоть как, но с хвоста снять! Немедля!

Я выпрямился и возвысил голос:

— Но ты прав, Святоша. Грешным — не дано. Пусть господь и сделает свой выбор. Призываю его в вершители и пусть небо сделает так, чтобы оружие, никогда более не осквернило этой земли, и самое громкое, что мы могли бы услышать — это гром и молнии, но никак не выстрелы. Прав ли я, люди? Вижу, по молчанию вашему — многие согласны. А, раз так — взываю со своей просьбой к тому, кого вы так рьяно хвалите! — я вознес руки к небу. — Услышь меня! И сверши правосудие свое!

Скрежет и жуткий треск послужили ответом. Будда, тоже любивший эффекты, понял все абсолютно правильно — и, в нужный момент, его группа навалилась на рычаг… Все произошло почти мгновенно — хвост транспортника задрался еще выше, после чего стремительно скользнул вниз. Удара мы не слышали — чудовищная глубина пропасти, скрытая в темноте этой трещины в земле, скрыла грохот падения. Вместо этого, из ямы вознесся столб пыли — и, на какое-то время, обдал всех, заставив прикрыть глаза. Воспользовавшись моментом, я приказал Черу — всех срочно убрать от расщелины! Становиться свидетелем столь ярого разочарования, когда от отчаяния люди могут стать способными на самый безрассудный поступок — зачем? Пусть Святоша побесится в свое удовольствие — ну а мы, пока он опомнится, уже должны отойти на безопасное расстояние. Пора домой — хоть и пустыми, но зато всем! Правда, отказать себе в удовольствии посмотреть, как он будет объяснять всем столь явный «ответ» небес — этого я точно не мог! И, как только убедился, что мои приказания выполнены — немедля вернулся назад. Элина, яро ненавидевшая Святошу, увязалась со мной, не смотря ни на какие возражения.

Мы пробрались среди деревьев, стараясь остаться незамеченными — и даже я, настолько зная повадки и характер нашего врага, был удивлен тому, что пришлось услышать…

— Сказал господь — да избави нас от лукавого и краснолицего! И от чернолицего избави — ибо, что тот, что другой — суть есть слуга врага рода человеческого и создан нам на смуту и погибель через нее! А кто станет искать дружбы с ними — сам таким станет и почернеет душа его и мысли его и сердце его!

— Это он про что? — Элина, вслушавшись в изречения Святоши, не сдержала вопроса. Я тихонько ответил:

— Про Сову и Бена.

— Ну, про индейца — ясно, давняя песня. А мулат при чем? Он, что плохого ему сделал?

— Он — с нами. Святоша в курсе, кто главный изобретатель в форте. И, про попытки изготовить порох, скорее всего, слышал. Вот и боится… Раз уж, груз и возможное оружие из самолета не досталось никому — вдруг, наш мастер придумает что-то такое, отчего у монаха заранее штаны спадут? Ну и меры, соответственно, принимает — науськивает людей на инженера.

— А про нас, почему ничего не говорит? Тебя он должен ненавидеть больше всех!

— А так и есть… Только он уже все сказал, я думаю — не с самого начала ведь слушаем? И ладно… Все, пошли к своим — похоже, в погоню никто не побежит, а я опасался только этого. Ну а все эти причитания — не в первый раз. Пусть «поет», раз иного языка не знает.

— Языка? — Элина скептически посмотрела на своеобразный пень-амвон, с которого вещал Святоша. — Это ли — язык? Да он просто нахватался некоторых общих фраз, которые используются в церкви, а теперь перемежает ими все, что ни попадя! Как это другие только не понимают?

— Может, и понимают… «Брат» Светлый, например. Кстати, умный товарищ — Святоше у него бы поучится! Все, уходим. Видишь — он собирается слезать с пня? Значит, обшарят сейчас все вокруг, а потом направятся в поселок. Не стоит давать им шанс нас захватить — достаточно того, что мы крепко досадили всей этой своре потерей такого лакомого куша!

— Но и мы ведь, тоже его лишились…

— Лучше так, чем делить его с пастырем. И, еще… Если совсем честно — я даже рад.

— Рад? — Элина искренне удивилась, и я пояснил, объясняя уже на ходу:

— Скажи — ты бы хотела, что б в прерии прозвучали автоматные очереди? А козорога, или джейра, которых ты преследуешь порой часами, кто-то мог запросто подстрелить за целый километр, не утруждая себя ни изнурительным ожиданием, ни опасностью разделить добычу с волками… Нравится?

Она долго молчала. Потом, когда мы уже перевели дух, убедившись, что за нами никто не идет, тихо заметила: