Через несколько дней пришел и сам Белая Сова — Ясная Зорька заболела, пребывание в Клане не прошло бесследно. Она металась в жару и бреду, и даже Стара, не могла ее излечить. Он еще издали увидел сгоревшие остовы домов, а, когда пришел в сам лагерь — следы от погрома и набега банды. Обычное состояние невозмутимости индейца покинуло его — мне стоило больших трудов удержать Сову от того, чтобы он, позабыв про все, не пустился в немедленный поиск уголовников. Сова поинтересовался, как обстоят дела у нас, узнал о состоянии Наты и совсем загрустил.
— Дар… Брат и друг мой, Дар! Форт у Синей реки разграблен и сожжен. Твоим людям предстоит много лишней работы, а в горах опять поселился страх. Если раньше мы являлись грозой и ужасом ночи для бандитов, то теперь они сами, переняв у нас все хитрости партизанской войны, будут наносить удары. Сердце индейца вновь полно тревоги. А еще и Ната! Твоя маленькая скво очень больна — настало время просить помощи у духов! Белая Сова станет танцевать для нее.
— Спасибо тебе, друг мой. Ты как никто, понимаешь мою тревогу… Раз Ясной Зорьке так плохо, пусть Док отправляется с тобой. Мы сами проследим за Натой. Твоя жена должна жить. Пусть он поможет Зорьке, если болезнь моей, слишком сложна для его умения, и знаний…
— Я не прощу себе, если в его отсутствие, холод вечной ночи коснется Маленького Ветерка
— А я не прощу себе, если мой друг, Белая Сова, останется совсем один. Док пойдет с тобой. Я все сказал.
Сова поднял на меня удивленные глаза, но промолчал. Он сам, столько раз заставлял меня отдавать приказы и твердо стоять на своем, столько прививал мне уроки по управлению людьми — и теперь убедился в том, что я их усвоил… Да и не мог он спорить — Сова тоже любил двоих, по-своему — он не показывал открыто чувств. Однажды пережитая смерть Дины являлась для него тяжелым ударом. Потерять еще и Зорьку, было слишком больно даже для индейца…
Они ушли сразу. Доктор перебрал все лекарства и молча покинул лагерь. Он глубоко переживал, что не может облегчить страдания медленно угасающей девочки, а среди тех лекарств, которые я принес, не нашлось ничего, что могло бы помочь ей справиться с внутренним жаром…
Док ушел — Лада осталась одна. Они жили в одном шалаше. Но все видели, что их не связывало ничего общего… Она стремилась находиться поодаль от суховатого врача. Я оказался прав — Лада пришла бы к нам и сама.
Отец с сыном заготовили большое количество бревен. Теперь, Стопарь с Беном копали траншею, а я и Бугай устанавливали столбы, обвязывая их между собой плетенной из травы веревкой. Потом, с внутренней стороны, мы поставили еще ряд бревен, поменьше. Пространство, между этими рядами засыпали землей и всяким мусором, валявшимся поблизости. Получилось что-то вроде узкой площадки, с которой удобно обстреливать приближающегося врага. Туда же пошло все, что мы достали из колодца. Тело девушки предали огню — этот способ прощания с умершими уже стал прочно укореняться в сознании живущих… Колодец сильно углубили, вновь соорудив над ним навес. Чер и Ульдэ целыми днями пропадали на охоте. Салли и Туча готовили на всех, если тем удавалось вернуться с добычей. Впрочем, они оба превратились в настолько искусных ловцов, что на отсутствие свежего мяса жаловаться не приходилось. Теперь наше поселение стало напоминать почти правильный квадрат, три стены которого сооружены руками человека, а роль четвертой исполняла сама скала. Подобраться незаметно стало невозможно. Мы оставили только один вход и всегда закрывали его воротами, которые Бен умудрился повесить на ременные петли, несмотря на их немалый вес. Их запирали на ночь бревном. В скале, где имелось естественное углубление для сторожевого, расширили площадку — теперь там могло находиться сразу два человека. Там лежал запас стрел и дротиков, и, будучи практически недоступными для врага, караульные могли сверху обстреливать любого атакующего.
Все очень устали. Места внутри лагеря было много, и мы, несмотря на вновь прибывших людей, размещались без стеснения. Тратя все свое время на постройку оборонительной стены, мы не заботились о самих жилищах, продолжая спать на голой земле. Два раза Туча жаловалась на ломоту в костях, и на третий, оборвав старуху на полуслове, я объявил:
— Хватит! Сегодня всем отдых. Пойдем на речку. Мыться, стираться, отдыхать — в конце концов. Ужин — из припасов. Все.
Измученные тяжелым трудом, люди с радостью согласились.
Мы сидели возле Наты. Я и Элина. День заканчивался… Двое — Салли и Бен — находились в наблюдательном пункте, в скале, и дежурили, наблюдая за всеми подступами к укреплению. Я ввел такой порядок сразу, как только мы подняли стены. Никто, даже очень искусный, не смог бы подойти незамеченным: со скалы вся округа просматривалась, как на ладони. Сторожили по двое — так легче не уснуть, коротая время в разговорах.
Мы молчали. Ната совсем перестала есть, и, лишь изредка, еле шевеля губами, просила воды. Тогда я или Элина смачивали ей губы, выжимая несколько капель в рот. Ната находилась в постоянном забытьи, а когда приходила в себя, никого не узнавала. Ее лицо осунулось, нос заострился, а желтизна, вновь появившаяся на коже, неровными пятнами распространилась по всему телу. Глаза девушки сильно запали, и в них постоянно присутствовала боль… Элина, опухшая от рыданий, бессильно роняла мне голову на колени, и мы взглядами спрашивали друг друга — неужели это все? Ната, девочка моя, милая, родная Ната! Так больно мне уже давно не было… Мне приходилось покидать ее — заботы по устройству лагеря, ежедневная охота или рыбалка, сбор плодов в лесу — все требовало моего внимания и моего присутствия. Люди очень быстро приспособились к тому, что теперь есть кто-то, кто должен принять на себя часть их груза, и порой это было совсем не то, что мне хотелось решать. Сова предупреждал — привыкать к роли вождя труднее всего будет мне самому… А вечерами, бросив все, я склонялся над измученным телом Наты и, взяв ее узкую ладошку в свою, часами гладил и целовал ее пальцы. Элина, чуть ли не силой, заставляла меня проглотить, что ни будь. Тоже приходилось делать и мне — Огненная красавица совсем похудела и пошатывалась от усталости. Вернувшийся из прерий Док, был мрачен. Он не знал, как облегчить нескончаемые муки нашей девочки. Иногда я на руках выносил ее на свежий воздух, надеясь, что дуновения свежего ветерка, унесут с собой хоть часть ее страданий… За все это время, мы с Элиной только раз были вместе, как муж и жена… И впервые, это происходило так, словно мы оба исполняли какую-то обязанность по отношению друг к другу. Ната, которая на первых порах чувствовала себя лучше, сама заставила нас лечь и с улыбкой наблюдала за нами, уверяя, что теперь непременно поправится, чтобы Линка не отняла у меня всю мужскую силу. Но она не поправлялась… Каждый день, каждая ночь все более ухудшали ее состояние, и все чернее лицом становился я сам. Ната, маленький человечек, встретившийся мне в самые мрачные дни всемирного кошмара, ставшая смыслом этой жизни — она уходила… И я был бессилен, что-либо изменить.
На вершине протяжно засвистел Бен. Кто-то, или что-то, приближалось к нашему укреплению. Я подхватил лук и колчан, которые мне протянула Элина, и выскочил из шалаша наружу. Тревога, поднятая сторожевыми, мгновенно собрала во внутреннем дворе всех, способных держать оружие, а иных у нас, кроме Тучи да мальчика, и не было… Элина вышла следом, подвешивая к поясу мешочек с камнями. Я жестом велел ей вернуться. Девушка вскинула голову и отрицательно покачала ею.
— Ты хочешь оставить меня совсем одного?
— Дар… Я не могу так! — она взмолилась. — Мне невыносимо смотреть на нее, невыносимо сидеть и быть не в силах ничем помочь!
— Элина… Линочка, я прошу тебя! Кто-то должен быть с ней, если… Если она покинет нас именно сейчас. Я не могу остаться — я вождь. Люди ждут меня! Хотя бы ты…
Она понурила голову и, ни слова, ни говоря, вернулась обратно в шалаш. Мне меньше всего хотелось сейчас быть вождем… Мы поднялись на стены и встали возле бойниц, вглядываясь в вечерние сумерки. Бен, спустившийся сверху, шепнул мне:
