Прошла минута. Майкл смотрел, как двое детей копаются в груде обгоревших кирпичей. Они нашли пару башмаков и затеяли из-за них драку. Майкл услышал, как скрипят ступени, и вздохнул с облегчением. Мышонок спускался вниз, выходя навстречу унылому свету серого, пасмурного вечера. Задрав голову, он посмотрел на небо и, оглядываясь по сторонам, обвел удивленным взглядом соседние дома, как будто видел всю эту улицу впервые в жизни.

— Ну ладно, — сказал он наконец. Голос его был усталым и бесцветным. Веки на глазах покраснели и припухли. — Я иду с тобой.

Как только Майкл и Мышонок забрались обратно в повозку, Гюнтер тронул вожжи, и неповоротливая деревенская кобыла двинулась с места. Дитц протянул Майклу бутылку со шнапсом, и Майкл, отпив глоток, предложил ее Мышонку. Маленький, убитый горем человечек лишь покачал головой; он сидел ссутулившись, понуро опустив голову, и глядел на свою открытую ладонь, державшую Железный крест.

Майкл не знал, как бы он поступил, если бы Мышонок не вышел. Убил бы его? Не исключено и такое. Ему не хотелось думать об этом. Он был профессионалом своего дела, и ради этого дела приходилось идти на все. Он должен был выполнить стоящую перед ним задачу любыми путями, чего бы это ему ни стоило. «Железный кулак». Франкевитц. Блок. Доктор Хильдебранд и его оружие. И конечно же, Гарри Сэндлер. Что общего может быть во всем этом? И для чего нужно было рисовать пробоины от пуль на зеленом металле?

Ему придется выяснить это. И в случае неудачи провалом может закончиться не только его миссия, но и высадка союзников в Европе.

Размышляя об этом, он откинулся назад, привалившись спиной к дощатой стенке повозки, зная, что рядом, прямо у него под рукой, лежит спрятанный в сене автомат. Мышонок все еще продолжал разглядывать Железный крест, поражаясь, что такая маленькая безделушка из холодного металла должна будет стать той последней, единственной вещью, имеющей для него смысл в этой жизни. Затем он снова зажал медаль в кулаке и сунул ее в карман.

Конспиративная квартира находилась в берлинском районе Нойколн. Здесь были выстроены черные от копоти заводы, а неказистые дома тесно толпились вдоль железной дороги. Гюнтер постучал в дверь одного из домов, и на его стук вышел худой юноша с коротко постриженными русыми волосами и неулыбчивым лицом с выдающимся вперед острым подбородком. Дитц и Гюнтер препроводили своих подопечных в дом и поднялись вместе с ними по лестнице на второй этаж, где Майкла и Мышонка пригласили пройти в гостиную и оставили там одних. Минут десять спустя на пороге появилась женщина средних лет с вьющимися седыми волосами, в руках у нее был поднос с двумя чашками чая и тонко нарезанными ломтиками ржаного хлеба. Она не задавала вопросов, и Майкл тоже не стал ни о чем ее расспрашивать. Оба они, и Майкл и Мышонок, жадно набросились на чай и хлеб.

На окна гостиной была опущена светомаскировка. Примерно через полчаса после того, как был подан чай, Майкл услышал донесшийся с улицы шум мотора остановившейся машины. Подойдя к окну, он слегка отодвинул штору и выглянул на улицу. За окном стемнело, а вдоль улицы не было ни одного фонаря. На фоне сгущающейся темноты вырисовывались черные силуэты зданий. Но Майклу был виден черный «мерседес», припаркованный у обочины тротуара, и теперь он смотрел, как водитель, выйдя из машины, обошел вокруг нее и открыл дверцу сидевшему в ней пассажиру. Он видел, как на землю сначала ступила изящная женская ножка, а потом появилась и сама ее обладательница. Она взглянула вверх, на узенькую желтую полоску света, выбивавшуюся из-под темной шторы. Лица ее было не разглядеть. Водитель хлопнул дверцей машины, и Майкл отпустил уголок шторы.

Он слышал голоса, раздававшиеся внизу. Гюнтер говорил о чем-то с незнакомой женщиной. Изящное немецкое произношение. Очень правильное. Она говорила как настоящая немецкая аристократка, но в то же время было в ее речи нечто странное, такое, что Майкл еще не сумел точно определить для себя. Он слышал, как кто-то поднимается вверх по лестнице, как женщина приближается к закрытой двери в гостиную.

Ручка повернулась, дверь открылась, и женщина вошла в комнату.

На ней была черная шляпка с опущенной черной вуалью. В обтянутых черными перчатками руках она несла черный саквояж. На ней было темно-серое платье в крапинку, а сверху него наброшено пальто из черного вельвета. Из-под шляпки выбивались золотистые кудри — густые, волнистые, светлые локоны были рассыпаны по плечам. Это была стройная высокая женщина — ростом, наверное, метр семьдесят пять, во всяком случае не меньше, — и Майкл видел, как сверкнули ее глаза за вуалью, когда она посмотрела на него. Взглянув мельком на Мышонка, женщина вновь обратилась к нему, Она плотно закрыла за собой дверь. Майкл потянул носом воздух, вдыхая запах ее духов: нежный аромат корицы и кожи.

— Так, значит, это вы и есть, — заговорила она на своем правильном немецком, как говорили только немецкие аристократы голубых кровей. Это было заявление, целиком адресованное Майклу.

Он кивнул в ответ. И все же странно она говорила. Что бы это могло быть?

— Я Эхо, — сказала она, поставив свой саквояж на стол и расстегнув «молнию». — Ваш приятель — немецкий солдат. Как быть с ним?

— Я не солдат, — запротестовал Мышонок. — Я повар! Вернее, я был поваром.

Эхо смотрела на Майкла. Она по-прежнему оставалась беспристрастной.

— Так как же быть с ним? — повторила она заданный ранее вопрос.

Майкл понимал, что она имеет в виду.

— Ему можно доверять.

— Сейчас доверять нельзя никому. Вы привели с собой опасного свидетеля.

— Мышонок… мой друг… он хочет выбраться из страны. Может быть, можно как-нибудь это устро…

— Нет, — оборвала его Эхо на полуслове, как отрезала. — Я не стану рисковать жизнью своих друзей ради того, чтобы помочь вашим. Это… — Она бросила быстрый взгляд на маленького жалкого человечка, и Майклу показалось, что он даже кожей чувствует, как ею начинает завладевать беспокойство. — Этот Мышонок будет на вашей совести. Так вы сами о нем позаботитесь или лучше это сделать мне?

Иными словами, она только что вежливо осведомилась у Майкла, убьет ли он Мышонка сам или это придется поручать одному из ее агентов.

— Вы правы, — согласился Майкл, — Мышонок и в самом деле на моей совести, и я сам позабочусь о нем. — Услышав это, женщина понимающе кивнула. — Он пойдет со мной, — сказал Майкл.

Наступило гробовое молчание. И после этого:

— Невозможно.

— Нет ничего невозможного. Когда в Париже все мои надежды были только на Мышонка, он помог мне. Он показал себя в деле.

— Мне это все равно. И если уж на то пошло, то вас, кстати, я тоже не знаю. Если вы отказываетесь надлежащим образом выполнять свои обязанности, то я тогда отказываюсь работать с вами. — С этими словами она застегнула саквояж и направилась к двери.

— Тогда я обойдусь и без вас, — ответил ей на это Майкл. И тут ему внезапно стала ясна тайна ее показавшегося ему с самого начала необычным произношения. — В любом случае я не нуждаюсь в услугах янки.

Уже взявшись затянутой в черную перчатку рукой за дверную ручку, она остановилась.

— Что-что?

— Помощь янки. Я не нуждаюсь в ней, — повторил Майкл. — Ведь на самом-то деле вы американка, разве нет? Вы говорите с акцентом, а у местных немцев, наверное, уши залиты свинцом, если они не слышат его.

Это, казалось, задело ее самолюбие.

— Чтоб ты знал, брит, — холодно заговорила Эхо, — немцы знают, что я родилась в Соединенных Штатах, точно так же, как им известно и то, что сейчас я подданная Берлина. Ну и как, вас это удовлетворяет?

— Это является ответом на мой вопрос, но удовлетворить меня никак не может. — Майкл слегка улыбнулся ей. — Полагаю, что наш общий друг в Лондоне уже посвятил вас в некоторые факты из моего прошлого. — Он сказал это вслух, а про себя подумал: «Разумеется, умолчав об одной весьма интересной особенности, позволяющей бегать на четырех лапах». — Я знаю, что делаю, и, как я уже сказал, если вы откажете мне в помощи, я постараюсь сделать все сам…