— Тише! — резко оборвала его мать. — Как ты смеешь произносить это имя в нашем доме! С твоим отцом сделался бы припадок, услышь он это!

— Да, но это правда! — настаивал Бун. Он усмехнулся Риксу, потирая руки. — Когда мы сможем прочесть что-нибудь про нас, Рикси? Ведь рано или поздно это случится.

Краем глаза Рикс заметил, как мать побледнела.

— Знаешь, братец Бун, а пожалуй, это неплохая идея.

Я действительно могу написать книгу об Эшерах. Историю семьи. Что ты об этом думаешь, мама? — спросил он с самодовольной улыбкой.

Она открыла было рот, чтобы ответить, но тут же его закрыла. Затем опять взяла пульверизатор и освежила воздух. Рикс почувствовал новую волну зловония, идущую из-под двери.

— Это так трудно, — сказала Маргарет. — Содержать старое поместье в чистоте и свежести. Когда дом достигает определенного возраста, он начинает разваливаться на куски. Я всегда заботилась о Гейтхаузе. — Она прекратила распылять дезодорант: было ясно, что это не помогает. — Мама привила мне любовь к аккуратности, — сказала она с гордостью.

Рикс помедлил, сколько было возможно.

— Я лучше поднимусь к нему, — тихо сказал он.

— Нет, не сейчас! — Маргарет сжала его руку, на ее лице появилась фальшивая улыбка. — Давайте посидим все вместе, я и два моих любимых мальчика. Кэсс делает для вас уэльский пирог. Она знает, как вы его любите.

— Мама, я должен подняться наверх.

— Он, вероятно, спит. Миссис Рейнольдс сказала, что ему нужен сон. Давайте посидим и поговорим о приятном, хорошо?

— Да пусть идет, мама, — проворчал Бун, наблюдая за Риксом. — Повидавшись с отцом, он тут же сможет засесть за новый роман ужасов.

— Замолчи! — Маргарет обернулась к нему. — Ты грубиян, Бун Эшер! Твой брат, по крайней мере, желает выказать своему родителю уважение, чего от тебя не дождешься! — Под сердитым взглядом матери Бун отвернулся и пробормотал что-то себе под нос.

— Я лучше пойду наверх, — сказал Рикс.

В глазах матери выступили крошечные бриллианты слез, и он протянул руку, чтобы коснуться ее щеки.

— Не надо! — Она отдернула голову. — Ты испортишь мне прическу.

Рикс медленно убрал руку. «Здесь ничего не меняется, — подумал он. — Тебя так или иначе заманивают сюда, а потом уничтожают все твои чувства, давят их, как клопов».

Он покачал головой, отошел от матери и покинул гостиную, направляясь по коридору к главной лестнице, ведущей наверх. Там располагались комнаты для гостей, в них в свое время жили Тедди Рузвельт, Вудро Вильсон, Герберт Гувер и многие другие правительственные и пентагоновские звезды первой величины.

Поднимаясь по лестнице, Рикс чувствовал, как гложет его изнутри боязнь встречи с отцом. «Почему Уолен Эшер захотел меня увидеть? — недоумевал он. Старик ненавидел Рикса за то, что тот покинул Эшерленд, а Рикс презирал его идеалы. — О чем мы вообще можем теперь говорить?»

На втором этаже гнилью пахло еще сильнее. Молодой человек прошел мимо своей бывшей комнаты, не заглянув туда.

По всему коридору в тщетной попытке ослабить вонь расставили прозрачные вазы с яркими цветами и зеленью. Унылые картины, написанные масляными красками, висели на стенах, показывая, как скверно Уолен Эшер разбирался в живописи. В конце коридора еще одна лестница вела к единственной белой двери — в Тихую комнату Гейтхауза.

Рикс остановился у подножия лестницы, собираясь с духом. Отвратительные миазмы разложения витали вокруг.

«Ничто живое не может так пахнуть», — думал Рикс.

В последний раз, когда он видел отца, Уолен Эшер был рослым, с типично армейской внешностью, знакомой с детства.

Возраст нисколько не уменьшил ни властность взгляда, ни силу голоса, и его грубое лицо вполне могло принадлежать сорокалетнему, только на висках проступала седина, а высокий аристократический лоб прорезали несколько глубоких морщин. Челюсти Уолена Эшера выступали вперёд, как нос боевого корабля, а тонкая мрачная линия рта редко изламывалась улыбкой.

Рикс никогда не понимал, как работает мозг отца. У них не было ни общих интересов, ни тем для разговора. Уолен управлял компанией и поместьем как диктатор. Все свои разнообразные деловые планы он всегда держал в секрете от семьи.

Когда Рикс был ребёнком, Уолен имел обыкновение запираться в кабинете и подолгу не выходить. Рикс знал только, что к отцу часто приезжали военные.

Когда Уолен был дома, он обращался с детьми словно с солдатами своей личной армии. Утренние поверки, строгие правила, регламентирующие, как вести себя, как одеваться, и грубая брань по любому поводу. Особенно доставалось Риксу. Он считался лентяем и бездельником.

Если Рикс перечил, не надраивал ботинки до блеска, опаздывал к столу или еще как-то нарушал неписаные правила, то широкий кожаный ремень отца, названный им Миротворцем, гулял по ногам и ягодицам мальчика, оставляя красные полосы; происходило это обычно в присутствии Буна, хихикавшего за спиной отца. Бун, напротив, мастерски разыгрывал примерного сына. Он всегда был чист и безукоризненно одет; он вовсю заискивал перед отцом. Кэтрин тоже быстро научилась держать нос по ветру и редко подвергалась наказаниям. Маргарет, постоянно занятая приемами и благотворительностью, знала, что лучше не вставать у Уолена на пути, и никогда не принимала сторону Рикса. «Правила, — говорила она, — есть правила».

Рикс однажды видел, как Уолен повалил слугу и бил его ногами по ребрам за какое-то мнимое нарушение. Если бы не вмешался Эдвин, Уолен мог бы прикончить несчастного. Бывало, поздно ночью, когда все в доме уже спали, Рикс, лежа в постели, слышал, как отец покидает свою комнату и расхаживает по коридору, давая выход дурным эмоциям. В такие часы Рикс боялся, что отец ворвется к нему с горящими от гнева глазами и набросится с такой же яростью, с какой крушил рёбра слуги.

Но в благодушном настроении Уолен мог вызвать Рикса в свою огромную спальню с темно-красными стенами и тяжелой черной викторианской мебелью, и потребовать, чтобы сын читал вслух Библию. Обычно Уолен желал слушать не главы с духовным содержанием, а длинные перечни, кто за кем родился. Он требовал читать это снова и снова, и если Рикс запинался на чьем-нибудь имени, черная трость нетерпеливо стучала по полу.

Когда Риксу исполнилось десять лет, он после одной особенно неприятной встречи с Миротворцем сбежал из дому. Эдвин нашёл его на автобусной остановке в Фокстоне. Они долго беседовали, и, когда Рикс разразился слезами, Эдвин дал слово, что, пока он жив, Уолен не будет его пороть. Обещание выполнялось все эти годы, хотя насмешки Уолена стали более язвительными. Рикс оставался неудачником, белой вороной, малодушным слабаком, скулящим при виде того, благодаря чему Эшеры процветали и жирели уже многие поколения.

Рикс заставил себя пойти наверх, и его сердце забилось сильнее. На двери от руки было написано: «НЕ ХЛОПАТЬ». Рядом стоял стол, а на нем — коробка с зелёными хирургическими масками.

Он хотел было открыть дверь, но резко отдернул руку. Запах разложения сочился из этой комнаты, Рикс чувствовал его, как жар от печи. Он не знал, сможет ли вынести то, что его ждёт, и внезапно решимость улетучилась. Он попятился вниз по лестнице.

Но в следующее мгновение решение было принято за него.

Ручку повернули изнутри, и дверь открылась.

Одетая в униформу сиделка в маске, закрывавшей нижнюю половину лица, и хирургических перчатках пристально разглядывала Рикса, стоя в дверях Тихой комнаты. У нее были темно-карие глаза, окруженные паутиной морщинок.

Запах гниения волной выкатился из Тихой комнаты и ударил Рикса с почти осязаемой силой. Он вцепился в перила и стиснул зубы.

Миссис Рейнольдс прошептала:

— Маска, должно быть, вам поможет, — и показала на коробку.

Он взял маску и надел. Внутри она была проложена ватой, но особого проку от нее, Рикс знал, не будет.

— Вы Рикс? — Сиделка была лет сорока пяти, крепкого сложения, с коротко подстриженными вьющимися волосами стального цвета.