Он вытянул руку в темноте и нашёл руку Свон. Она держала на руках голову матери.
— Вот.
Он поднес горлышко банки ко рту Дарлин; она немного отхлебнула и затем оттолкнула банку.
— Воды, — жалобно сказала она. — Пожалуйста…
Воды.
— Извините. Воды нет совсем.
— Дерьмо! — пробормотала она. — У меня все горит.
Джош пощупал ей лоб рукой, и словно бы прикоснулся к жаровне; ее жар был гораздо сильнее, чем у него. Чуть дальше Поу-Поу все еще мучился, бормоча о сусликах, потерянных ключах от грузовика и какой-то женщине по имени Голди.
— Блейкмен, — хрипло произнесла Дарлин. — Нам нужно доехать до Блейкмена. Свон, родненькая? Не волнуйся, мы доберемся туда.
— Да, мам, — спокойно ответила Свон, и Джош понял по ее голосу, что она знала: мать ее при смерти.
— Сразу же, как только нас вызволят отсюда. Мы поедем. Боже, я представляю себе, какое выражение будет на лице отца!
Она засмеялась, и в ее легких забулькало.
— Да у него глаза на лоб полезут!
— Он ведь правда будет рад видеть нас, да, мам? — спросила Свон.
— Конечно, будет! Черт побери, когда же они придут сюда и вызволят нас? Когда придут?
— Скоро, мама.
Девочка повзрослела после взрыва на годы, подумал Джош.
— Я видела во сне Блейкмен, — сказала Дарлин. — Ты и я…
Шагали и я видела старый дом…
Прямо перед нами, через поле. И солнце…
Солнце светило так ярко. О, это был чудесный день. А я посмотрела через поле и увидела отца, стоявшего на крыльце…
И он махал мне рукой, чтобы я перешла через поле. Он не…
Не ненавидел меня больше. И вдруг…
Из дома вышла моя мама и стала на крыльце рядом с ним…
И они держались за руки друг друга. И она позвала:
— Дарлин! Дарлин! Мы ждем тебя, девочка! Приди в дом!
Она затихла, слышалось только ее хриплое дыхание.
— Мы…
Мы уже пошли было через поле, но мама сказала: «Нет, родная! Только ты одна. Только ты одна. Маленькой девочке не надо. Только ты одна». А я не хотела идти через поле без моего ангелочка, мне стало страшно. Мама сказала: «Маленькой девочке нужно идти дальше». Идти далеко-далеко. О…
Я хотела перейти через поле…
Я хотела…
Но я не смогла.
Она нашла руку Свон.
— Я хочу домой, родная.
— Все хорошо, — прошептала Свон и пригладила мокрые от пота остатки волос матери. — Я люблю тебя, мама. Я так люблю тебя.
— Ох…
Все у меня было плохо, — в горле Дарлин послышалось рыдание. — Все к чему я прикасалась…
Становилось плохим. О, Боже…
Кто присмотрит за моим ангелочком? Я боюсь… Я так боюсь.
Она стала безудержно рыдать, а Свон держала на руках ее голову и шептала:
— Мама. Я тут. Я с тобой.
Джош отполз от них. Залез в свой угол и свернулся, желая забыться.
Он не знал, сколько прошло времени, может, несколько часов, когда услышал рядом шум. Он сел.
— Мистер? — голос Свон был слабый и горестный. — Я думаю, моя мама ушла домой.
Она вздохнула и стала плакать и стонать одновременно.
Джош обнял ее, и она прильнула к его шее и заплакала навзрыд. Он чувствовал, как бьется ее сердечко, и ему хотелось закричать от злобы, и если бы кто-нибудь из тех горделивых дураков, которые нажимали кнопки, был где-нибудь поблизости, он бы свернул им шеи, как спички. Мысли о тех многих миллионах, может быть лежащих мертвыми, терзали сознание Джоша, также как мысли о том, какой величины вселенная, о том, сколько миллиардов звезд мерцают в небесах.
Но сейчас у него на руках была маленькая плачущая девочка, и ей никогда уже не увидеть мир, таким, каким он был. Что бы ни случилось, она навсегда будет мечена этим моментом, и Джош знал, что он тоже. Потому что одно дело знать, что там снаружи могут быть миллионы безликих мертвых, и совсем другое знать, что женщина, которая дышала и говорила, и чьё имя было Дарлин, лежит мертвая на земле меньше чем в десяти футах от тебя.
И он должен похоронить ее в этой земле. С помощью сломанной лопаты и топора выкопать, стоя на коленях, могилу. Похоронить ее поглубже, чтобы микробы во тьме не выкарабкались.
Он чувствовал на своем плече слёзы девочки, и когда он хотел погладить ее по волосам, пальцы его нащупали волдыри и щетинку вместо волос.
И он помолился Богу о том, что если им суждено умереть, то чтобы ребёнок умер раньше него, чтобы ей не оставаться одной с мертвыми.
Свон выплакалась, она в последний раз всхлипнула и обессилено привалилась к плечу Джоша.
— Свон? — сказал он. — Я хочу, чтобы ты какое-то время посидела тут и не двигалась. Послушайся меня, а?
Она не отвечала. Наконец кивнула. Джош посадил ее рядом, взял лопату и топор. Он решил выкопать яму как можно дальше от угла, где лежала Свон, и стал отбрасывать солому, битое стекло и расщепленное дерево. Правой рукой он нащупал что-то железное, зарытое в рыхлой земле, и сначала подумал, что это одна их банок, которую нужно сложить с другими.
Но это было нечто другое, узкий длинный цилиндр. Он взял его обоими руками и пальцами прошелся по нему.
Нет, это не банка, подумал он. Нет, не банка. Боже мой, о, Иисусе!
Это был фонарик и, судя по весу, в нем были батарейки. Большим пальцем нашёл кнопку. Но не решался нажать ее, потом закрыл глаза и прошептал:
— Пожалуйста, пожалуйста. Пусть он еще работает. Пожалуйста.
Он сделал глубокий вздох и нажал кнопку.
Ничего не изменилось, ощущение света на его закрытых веках не появилось. Джош открыл глаза и посмотрел в темноте. Фонарик был бесполезным.
На мгновение ему захотелось смеяться, но потом лицо его исказилось от злости и он крикнул:
— Чтоб тебя черт побрал!
Он уже отвел руку назад, чтобы разбить фонарь на куски об стену.
Но в ту секунду, как Джош был готов швырнуть его, фонарь вдруг мигнул и на его лампочке появился слабый жёлтый огонёк, однако Джошу он показался ярчайшим, самым чудесным светом. Он чуть не ослепил его, но затем мигнул и снова погас.
Он яростно затряс его, свет играл в игрушки, вспыхивая и погасая снова и снова. Тогда Джош просунул два пальца под треснувшую пластмассовую линзу к крошечной лампочке. Осторожно, дрожащими пальцами, он слегка повернул лампочку по часовой стрелке. На этот раз свет остался: смутный, мерцающий, но все-таки свет.
Джош опустил голову и заплакал.
Глава 22
ЛЕТО ЗАКОНЧИЛОСЬ
Ночь застала их на Коммунипо Авеню на развалинах Джерси-Сити, прямо к востоку от Ньюаркского залива. Они нашли костер из обломков, горевший внутри здания без крыши, и Сестра решила, что в этом месте они сделают привал. Стены здания защищали от холодного ветра, и тут было много горючего материала, чтобы поддерживать костер до утра; они сгрудились вокруг костра, потому что уже в шести футах от него было как в морозильнике.
Бет Фелпс протянула руки к огню.
— Боже, как холодно! Почему так холодно? Ведь еще июль!
— Я не ученый, — отважился Арти, сидевший между ней и латиноамериканкой, но я думаю, что взрывы подняли столько пыли и мусора в воздух, что из-за этого с атмосферой что-то произошло — искривление солнечных лучей или что-то в этом роде.
— Я никогда…
Никогда раньше так не мерзла! — Зубы у нее стучали. — Я просто не могу согреться!
— Лето закончилось, — сказала Сестра, роясь в своей сумке. — Думаю, что лета теперь не будет.
Она вытащила ломтики ветчины, намокшие остатки хлеба и две банки анчоусов. В ее сумке, заметно пострадавшей от воды, были еще и другие вещи, найденные сегодня: маленькая алюминиевая кастрюля с пластмассовыми ручками, маленький нож с заржавленным лезвием, банка растворимого кофе и одна толстая садовая перчатка без двух отгоревших пальцев. На дне лежало стеклянное кольцо, которое Сестра не вынимала, не трогала с того момента, как они выбрались из туннеля. Она берегла это сокровище, чтобы рассматривать его и касаться, на будущее, как самый сладкий кусок, оставляемый напоследок.