Толком он еще ни с кем не пересекался — его определили на погрузочные работы, но там он для всех так и остался незнакомцем. Он сидел за одним столом с жилистым мужчиной лет пятидесяти с изборожденным морщинами лицом, который умудрялся одновременно есть и курить, перекатывая сигарету во рту и чудом не откусывая от нее кусок. Вторым за стол уселся плотный парень с песчано-коричневыми волосами и в пропитанной потом синей рубахе. Этот человек почти постоянно ухмылялся и хихикал по поводу и без. Третьим был тощий чернокожий мужчина примерно лет тридцати с бритой головой, лишившийся части кожи на правой половине носа вследствие травмы или болезни — часть кожи была срезана и теперь грубо зарубцевалась розоватой плотью. Похоже, он работал слишком острой бритвой, подумал про себя Майкл, пробуя на вкус одну из полосок бекона. На чернокожем человеке красовалось три ожерелья — одно грубоватое, из раковин каури, другое из бисера и черного дерева, а третье с одним шестигранным синим камнем. Его глубоко запавшие глаза никого не удостаивали своим взглядом, однако, похоже, улавливали многое периферийным зрением.

— Ах, йа! — вдруг прогремел голос позади Майкла. — Фот тот сукин сын, которого я искал!

Майкл повернулся на своем сидении. Над ним возвышался огромный плечистый гигант, которого, как он успел услышать, звали Олаф. Он тоже работал на погрузке сегодня. Майкл уже извинился за какое-то нарушение, в котором был обвинен, пока ходил за очередным тяжелым ящиком, но так и не понял, чем именно так прогневал этого Олафа, что тот разорался и принялся изрыгать проклятия и ругательства на палубе. Майкла проинструктировали и подготовили к подобным ситуациям, но все же инструкции, информация и уроки, которые давались на суше, не имели ничего общего с тем, какая работа на самом деле ожидала его на судне.

— Я с тобой говорю! — прорычал Олаф так, словно Майкл еще этого не понял. Беспорядочная болтовня в столовой смолкла. — Так и будешь рассижифаться, или мне тебя тащить?!

Выступающий огромный лоб великана покрылся красными пятнами гнева. Его темно-карие глаза раскраснелись от ярости и стали походить на раскаленные лавой вулканические камни. У него были грязные, свалявшиеся, сальные волосы, спутанные в совершенно непреодолимые колтуны на затылке. На огромных бедрах были закреплены крюки для мяса, и он угрожающе потянулся к ним в ожидании решения Майкла.

У Майкла же было огромное желание просто проигнорировать угрозу и вернуться к своему завтраку, но он рассудил, что разумнее будет подняться.

— Слушай сюда, ты! — палец гиганта с грязным ногтем уткнулся в грудь объекта его гнева. — Никто не смеет преграждать путь Олафу! Никто не смеет пихать Олафа! А? Никто не смеет заставлять Олафа выглядеть медлительным перед кем-то! А?

— Я ведь уже сказал, что я…

— А ну заткнись! — проревел Олаф, вновь довольно болезненно ткнув Майкла в грудь. Затем окинул его презрительным взглядом с головы до пят. — Ты не моряк.

Майкл ничего не ответил. А ведь ситуация накалялась. Каким образом этому тупице удалось так легко сделать столь верный обличительный вывод о подготовленном агенте?

— Не моряк! — повторил Олаф. — Я видел, как ты совсем не соображаешь, что делаешь! И эти руки! Это не руки моряка! Вот, — хмуро произнес он, демонстрируя свои огрубевшие, пересеченные шрамами и ожогами ладони. — Руки моряка! Так что отвечай, какого настоящего моряка ты лишил работы, когда записался сюда? А? Какого из моих друзей ты оставил на берегу без гроша… а у него, может быть, жена и три-четыре ребенка! — он казался настолько суровым, что чернокожий человек наморщил свой искалеченный нос, глядя на великана. — Ты плохой! Я чую, как от тебя воняет!

У Майкла не было ответа на эту тираду, искаженную сильным акцентом. Он счел, что выказал уже достаточно сожаления…

Олаф сжал левую руку в кулак и ударил ею в раскрытую правую ладонь. На лице его появилась жуткая злобная гримаса.

— Ах, я проучу тебя! Олаф тебя выбросит, самодовольный ублюдок! Олаф подправит тебе нос и подобьет оба глаза! Олаф тебе шею растянет так, что тебе новый набор зубов понадобится! Олаф тебя…

Но Олаф был вынужден прервать поток своих угроз, потому что рука Майкла врезалась ему в челюсть справа со всей силой, на которую только была способна.

Олаф повернулся на пятках и рухнул на двоих мужчин, сидевших за соседним столом. Те попытались разбежаться, но не успели, и тело этого борова придавило их всем своим огромным весом. Потеряв ориентацию, Олаф сполз на болезненно зеленые плитки пола, под его губами начала растекаться лужица крови, глаза его двигались под закрытыми веками, а кулак все еще был сжат, но вреда он уже никому причинить не мог. Олаф издал булькающий звук, нижняя губа дернулась, он прикусил ее, а в следующую секунду дал оглушительный вонючий залп из своей необъятной задницы, после чего свернулся на полу и уснул, как примерный маменькин сынок.

Майкл сел на свое место и вернулся к завтраку. Он едва не сломал костяшки пальцев об эту мощнейшую челюсть… впрочем, теперь его руки стали чуточку ближе к тому, чтобы называться руками моряка.

Послышались выкрики и смешки. Кто-то уважительно присвистнул, а кто-то нараспев произнес что-то на языке, которого Майкл никогда не слышал. Грохот посуды и скрежет приборов по тарелкам возобновился, сигаретный дым снова наполнил помещение, и чернобородый второй помощник ворвался в столовую вместе с коком, чтобы выяснить, что здесь, черт побери, происходит.

— Что тут, на хрен, творится? Кто дрался?

Никто ничего не сказал. Второй помощник — испанец по имени Медина — стоял и тупо пялился на лежавшего без движения Олафа. Он нахмурился и повторил:

— Я спросил, кто, блядь, здесь кулаками махал?!

— Эй, мон![15] — обратился чернокожий человек с изрезанным носом. Он хитро улыбнулся, обнажив белые зубы, заточенные жеванием ямайского сахарного тростника. — Этот увалень споткнулся и сам себе челюсть разбил. Не было никакой драки.

Медина огляделся, надеясь услышать другую версию, но все внезапно полностью предались наслаждению, поедая свой промасленный картофель, яйца и резиновый бекон. Второй помощник схватил чашку кофе с другого стола и выплеснул ее содержимое в лицо Олафа. Гигант начал приходить в себя, отплевываясь кровью.

— Ты! И ты! Отведите его в душ! И воду попросту не тратить, понятно? — вскричал Медина. Два человека, на которых он указал, сморщились так, будто что-то скрутило им позвоночники, однако нахмурились, сжали зубами сигареты и повиновались, подхватив Олафа и потащив его к выходу. Медина попятился от остальных обитателей столовой, словно те были дикими животными. — И чтобы больше никаких драк! — предупредил он перед тем, как выйти.

Ритуал поедания продолжался. Вскоре часть экипажа отправится спать, а другая часть приступит к работе. Майклу в шесть часов предстояло таскать мешки.

Он посмотрел через стол на чернокожего мужчину.

— Спасибо. Я Майкл Галлатин, — он протянул руку.

— Я не спрашивал, — ответствовал мужчина, холодно уставившись на протянутую ладонь. — И не хочу.

Он скрипнул стулом, встал и побрел прочь из столовой гордой павлиньей походкой — настолько гордой, что Майкл невольно изумился. Он не ожидал ничего подобного от неотесанного моряка.

Кофе, наконец, был выпит. Сидящий с другой стороны стола ухмыляющийся тупица продолжал хихикать в воздух.

А «София» тем временем взяла курс на Данию через залитые солнцем волны Северного Моря.

На третье утро в море после того, как дребезжащая, как тетива лука, и сопровождаемая криком чаек «София» вышла из гавани в синие волны под ярким светом Балтийского солнца, Майкл встретил девушку.

Как диктовал ему статус обыкновенного моряка, он вел себя непринужденно и брался за любую ручную работу, которую ему приказывали выполнять. Часто она состояла в очистке участков, пораженных ржавчиной, в закрытии брешей герметиком; также он занимался грунтовкой и покраской. В некоторых местах приходилось счищать очень много ржавчины, весьма тщательно грунтовать и слишком долго красить — проблемных зон на судне хватало. Еще его работа включала в себя швабру, ведро и процесс отдраивания палубы, которая казалась бесконечной. Но, работая руками, мысленно он позволял себе плыть по течению под убаюкивающий ритм монотонного труда.