— Маме было немного больно. Так будет лучше для нее.

Она смотрит на свои руки, и я тоже разглядываю их при свете ночника. Ногти обломаны, а кожа на кистях — грубая и растрескавшаяся. Руки моей Мамы.

— Я… поднялась по лестнице, Красавица, — говорит женщина. — Собиралась воспользоваться лифтом, но… — Она пожимает плечами. — Я должна была пройти по лестнице.

Затем женщина поднимает голову, и я вижу, как ее взгляд скользит по комнате, словно она выискивает привидение.

— Красавица, — говорит она очень тихим голосом. — Я хочу кое-что у тебя спросить. — Это… так долго мучает меня. Красавица, пожалуйста, скажи мне… Это не из-за меня ты упала с той лестницы? Так ведь?

Она не моя сестра! Моя сестра — маленькая девочка!

— ПОШЛА ВОН! — кричу я ей…

— Пожалуйста, скажи мне. Это не дает мне покоя долгие годы. Ты упала не из-за меня… правда?

Она ждет. Энни, что с нами произошло? Что случилось в тот миг, когда было потеряно равновесие? Какое нынче время? И где наша Мама?

— Пожалуйста… пожалуйста, — говорит Энни и, склонив голову, начинает плакать.

— Нет, — произношу я. — Энни? Я упала не из-за тебя. Ясно?

Энни продолжает плакать. Ей всегда нравилось внимание.

— Со мной все в порядке, — говорю я. — Видишь?

Она рыдает и проводит ладонью по глазам. Теперь я кое-что припоминаю: здесь, в моей комнате, на кровати сидела Мама и плакала после того, как рассказала, что Папа умер. Несчастный случай на заводе, сказала она. Несчастный случай… так же, как и с тобой.

— Энни! — кричу я. — Со мной все в порядке! Прекращай плакать!

— Я лишь хотела рассказать тебе о Маме, — говорит Энни. Она высмаркивается в носовой платок и комкает его.

Она, эта пожилая незнакомка, направляется в сторону выхода. Потом замирает на пороге.

— Красавица? Я не знаю, почему ты осталась здесь. Мама, наверное, знала. Но не я. Может, ты здесь, а может, и нет, однако… если получится, не могла бы ты пойти с Мамой? Я имею ввиду… кажется, пришло время уходить отсюда, Красавица. Время отправляться дальше.

А затем моя сестренка выходит за дверь, и я провожаю ее до лестничной площадки. Осторожно ступая, она спускается вниз, и я наблюдаю за тем, как она скрывается из виду.

— Энни? — кричу я ей вслед. — Я люблю тебя.

Мама? Ты здесь, Мама? Ты пришла, чтобы побыть рядом со своей Красавицей?

Нет. Где бы Мама сейчас ни была, она не в «Морской арфе». Она отправилась туда, куда я должна была отправиться первой. Она уже видела то, чего у меня никогда не было. Но мы снова можем быть вместе! Ведь можем?

Если я хочу быть с ней, мне придется покинуть мечту Золушки. Не думаю, что я уже готова к этому. Мне страшно. Я люблю весну и так боюсь зимы.

Однако теперь у меня есть ответ. Я знаю, какое нынче время. Энни сказала мне. Время уходить отсюда. Время идти дальше.

Возможно, я так и поступлю. Возможно. Но если вы возьмете мечту и покроете ее сахарной глазурью, у вас получится «Морская арфа». Должны ли все мечты заканчиваться в полночь? Должны ли?

У меня болит голова. Я очень быстро устаю. Я хочу отдыхать на синих простынях и слушать, как в Гавани волны разбиваются о скалы. Хочу мечтать о розовых платьях, дюжине роз и транспаранте, который гласит: «Добро пожаловать, Красавица». Возможно, в той мечте меня разыщет Мама. Возможно, она ждет меня там, и если я поспешу, мы сможем вместе отправиться в путь.

Однако «Морская арфа» не отпускает меня. В ней столько света, столько красоты, столько грез. Могу ли я остаться здесь еще хотя бы на чуть-чуть?

Мне нужно отдохнуть. Мистер Кленси будет ждать у лифта. Он повелитель своего кусочка «Морской арфы», так же как я — повелительница своего. Завтра — первый день весны. Мне шестнадцать лет, в хрустальных вазах окажутся свежесрезанные цветы, и весь мир будет прекрасен.

…мальчишкой.

Солнце ласкало лицо Джуниора, и он улыбался. Ему было четырнадцать, стояла середина июня, и лето казалось долгой, славной дорогой, что бежала все дальше и дальше, пока не скрывалась из виду в сотне миль впереди, проглоченная холмами осени. Джуниор шагал по улице в двух кварталах от своего дома: руки засунуты в карманы брюк с заплатками на коленях, пальцы сжимают птичьи косточки. Теплый ветерок взъерошивал копну каштановых волос, и в этом дуновении Джуниор улавливал запах роз, что цвели саду миссис Бротон. На другой стороне улицы Эдди Коннорс и парочка его приятелей ковырялись в двигателе красного, огнедышащего «Шеви», принадлежавшего Эдди. Это были крупные парни. Каждому из них стукнуло по восемнадцать лет, и они уже успели обзавестись пивными животиками. По ночам, лежа в постели, Джуниор слышал рев Эддиного «шевроле», носившегося туда-сюда по улице, словно тигр, ищущий выход из клетки, — и тогда из дома Напьера, точно гнев господень, начинали доноситься крики, и…

Эдди оторвался от работы и поднял взгляд — масло пропитало переднюю часть его футболки; пятно мазута, словно боевая раскраска, чернело на похожем на луковицу носу. Он поддел локтем, стоявшего рядом парня, Грега Каутена. А потом уже и третий из них, Деннис Хафнер, посмотрел через улицу и заметил Джуниора.

Джуниор знал, что его ожидает. Ноги, обутые в ярко голубые кеды, запнулись о разбитый тротуар, на котором ловили свет летнего солнца осколки бутылок. Для своих лет он был высоким мальчиком. Высоким, но худым. Лицо у него было вытянутое, с заостренным подбородком лицо и тонким острым носом, над которым сливались в одну линию брови. Знаешь, отчего шнобель у тебя торчит посреди лица? — спросил у него однажды отец. — Потому что это нОсь. Шучу, Джуниор. Шучу. Дошло?

Улыбнись, Джуниор!

УЛЫБНИСЬ, Я СКАЗАЛ!

Уголки рта Джуниора поползли вверх. Глаза оставались темными, а щеки ныли от напряжения.

— Эй! — крикнул Эдди.

Голос ударил Джуниора, будто товарный поезд, и он остановился. Эдди локтем толкнул Грега под ребра. Толкнул с видом заговорщика.

— Куда намылился, Балбес?

— Никуда, — ответил Джуниор, стоя на разбитом стекле.

— Не может быть. — Эдди похлопывал торцевым ключом по мускулистой ладони. — Должен же ты куда-то направляться. Ведь ты идешь, не так ли?

Джуниор пожал плечами. Засунув руки глубоко в карманы, он перебирал косточки птицы.

— Просто иду.

— Балбес слишком туп, чтобы знать, куда прется, — подал голос Деннис Хафнер, чей рот напоминал красную, опухшую рану. — Тощий педик. — Уродливые губы Хафнера исторгли звук отвращения.

— Эй, Балбес! — произнес Грег Каутен; его квадратное, розовощекое лицо пылало под ежиком рыжих волос. — Твой старик дома?

Джуниор, прищурившись, посмотрел на солнце. В небесах кружила птица — одна одинешенька во всех этих пронзительно голубых просторах.

— Мы с тобой говорим, тупица! — гаркнул Эдди. — Грег спросил: дома ли твой старик?!

Джуниор покачал головой. Сердце тяжело билось в груди, и он мечтал обзавестись парочкой крыльев.

— Да, точно! — Деннис кивнул, и ударил Грега в плечо. — Балбесова папаню снова упекли в дурку. Разве ты не слыхал?

— Это правда? — Эдди со злобой уставился на Джуниора. — Твоего старика снова забрали в дурдом? Заперли, чтобы он никому не навредил?

Губы Джуниора дрогнули.

— Нет, — ответил он.

Джуниор ощущал в животе холод, как если бы кишки сковало льдом.

— Почему они его выпустили, а? — продолжал наседать Эдди Коннорс; его глаза сузились, превратившись в мясистые щелочки. — Если он псих, почему его выпустили?

— Он не… — Голос Джуниора звучал неубедительно, и мальчик умолк. Затем попытался еще раз: — Мой отец не псих.

— Точно! — Деннис злобно хохотнул. — Значит, в дурдом пихают здоровых людей! Обычное дело!

— Это… это не дурдом! — сказал Джуниор. Сказал громче и сердитее, чем ему хотелось бы. — Это больница!

— Ага, конечно! Огромная разница! — произнес Эдди, и его локоть снова ткнулся Грегу под ребра. Грег ухмылялся, демонстрируя большие белые зубы. Джуниор задумался: «Интересно, а кости Грега Каутена такие же белые, как и его зубы?» — Получается, он угодил в больничку для психов!