Один из солдат обернулся и выстрелил; пуля отскочила от камня слева от Майкла. Тогда Майкл догнал его и отбросил как чучело. Он увидел, что группа солдат пыталась закрыть дверь за собой на задвижку, но последний из них застрял, и его затаскивали внутрь. Майкл нагнул голову и ринулся вперед.

Он прыгнул, и дверь рухнула под натиском его тела. Солдаты покатились вниз по лестнице. Майкл настиг их и рвал когтями и клыками без разбора.

Когда он выскочил в фойе партера, из зала в смятении валила толпа обезумевших зрителей. Майкл проскочил прыжком последние шесть ступенек и чуть не врезался в бородатого аристократа, глаза у которого выскочили на лоб, а на передней части брюк появилось мокрое пятно. Толпа в панике разбегалась.

Майкл бежал, мощь и вдохновение пели в его крови. Сердце работало ровно, легкие мощно качали воздух, мышцы и жилы работали как стальные пружины. Он выскочил на улицу, с ходу перемахнул через чуть не наехавшую на него машину и понесся дальше через авеню д’Опера.

— Боже мой! — вскричал Мышонок, когда «ситроен» остановился, заскрежетав тормозами перед промелькнувшей черной фигурой. Он посмотрел на Габи. — Что это такое?

— Я не знаю.

Она выглядела подавленной, ее мозги словно заржавели. Она посмотрела на толпу, вытекающую из здания театра, где было много немецких офицеров, и скомандовала:

— Едем!

Мышонок нажал на акселератор, развернул машину и рванул прочь, салютуя свое отбытие черными выхлопами и треском.

Около двух часов ночи Камилла услышала стук в дверь. Встревоженная, она села на постели, достала из-под подушки «вальтер». Стук стал настойчивее. Это не гестапо, решила она, те стучат колотушками, а не пальцами.

Засветив керосиновую лампу и с пистолетом в руке, она пошла в своем длинном белом халате открывать дверь. В коридоре она едва не наткнулась на Мышонка. Тот стоял настороженный, с широко раскрытыми испуганными глазами. Она приложила палец к губам, когда Мышонок попытался заговорить, и прошла мимо него к двери. «Ну и чертова суета!» — подумала она гневно. Только двадцать минут назад она угомонила эту убитую горем девку. Дурак англичанин умудрился погубить Адама и погибнуть сам, а теперь она не знает, что делать с этим нацистом. Только чудо могло спасти положение, а от Жанны д’Арк остались одни воспоминания.

— Кто там? — спросила Камилла, пытаясь говорить сонным голосом. Сердце ее билось, палец лежал на спусковом крючке.

— Зеленоглазый, — сказал человек по ту сторону двери.

Никогда дверь в Париже не открывалась так быстро.

Там стоял Майкл; у него был усталый вид, лицо покрыто щетиной. На нем были плисовые брюки двумя размерами меньше нужного, белая рубашка на толстяка и носки — ботинок не было. Он прошел мимо Камиллы, которая стояла с открытым ртом. Мышонок издал какой-то глухой звук. Майкл тихо закрыл за собой дверь и запер ее.

— Миссия, — сказал он, — завершена.

— О! — выдохнул кто-то.

В дверях спальни возникла Габи, с бледным лицом и красными кругами под глазами. На ней все еще было изрядно помятое синее платье.

— Ты же… умер. Я видела, как ты проглотил капсулу.

— Она не подействовала, — ответил Майкл.

Мышцы его ныли, и в голове была тупая боль — как всегда, после обратного превращения. Он подошел к баку с водой в кухне и сполоснул лицо, взял яблоко и вонзил в него зубы. Камилла, Габи и Мышонок следовали за ним как тени.

— Я получил нужные сведения, — сказал он, вгрызаясь в яблоко. Ему нужно было очистить рот от крови. — Но их недостаточно. — Он посмотрел на Камиллу; его зеленые глаза сверкали в свете лампы. — Я обещал Мышонку отвезти его в Берлин. Мне тоже необходимо туда попасть. Вы нам поможете?

— Девушка видела, что тебя окружили наци, — сказала Камилла. — Если капсула не сработала, как же ты удрал от них?

Ее глаза сузились. Было невозможно себе представить, как этот человек оказался здесь. Просто невозможно.

Он смотрел на нее не мигая.

— Просто я оказался быстрее.

Она пыталась было заговорить, но не знала, что сказать.

Куда девалась его одежда, которая была на нем, когда он шел в Оперу? Она взглянула на его украденные брюки и рубашку.

— Мне пришлось переодеться, — сказал он тихим и успокаивающим голосом. — За мной гнались немцы. Я снял одежду с веревки, где она сушилась.

— Я не… — Она взглянула на его босые ноги. Он доел яблоко и потянулся за другим. — Я не понимаю.

Габи смотрела на них, недоумевая.

— По радио сообщили, — вмешался Мышонок, — что в Опере какая-то собака создала переполох. Мы ее тоже видели, пролетела прямо перед машиной. Это так? — спросил он Габи.

— Да, — ответила она. — Видели.

— Те сведения, которые я получил вечером, — словно не слыша Мышонка и Габи, продолжал Майкл, — требуют подкрепления действиями в Берлине. Нам нужно туда попасть как можно скорее. Вы можете нам помочь с организацией маршрута?

— Это… так неожиданно. Я не уверена, что смогу…

— Сможете, — сказал он. — Нам нужна новая одежда, удостоверения личности. И надо сделать так, чтобы Эхо встретила меня в Берлине.

— Мне не даны права…

— Я вам даю это право. Я и Мышонок едем в Берлин, и как можно скорее. Свяжитесь с кем надо. Сделайте все, что для этого нужно. Но нам совершенно необходимо туда попасть. Ясно? — Он улыбнулся.

Его улыбка охладила ее пыл.

— Да, — сказала она. — Понятно.

— А меня вы забыли?

Габи, стряхнув оцепенение, подошла и тронула Майкла за плечо, чтобы убедиться, что это не привидение.

Он не был привидением и сжал ее руку.

— Я еду в Берлин с тобой.

Он глянул в ее чудесные глаза, и его улыбка смягчилась.

— Нет, — сказал он тихо. — Ты поедешь на запад, туда, где ты знаешь свое дело и делаешь его очень хорошо. — Она было запротестовала, но Майкл приложил палец к ее губам. — Ты сделала что могла для меня. Но ты не выживешь к востоку от Парижа, и тут я не смогу тебе помочь. Габи, я его беру с собой только потому, что я ему обещал.

— Да-да, ты обещал! — сказал Мышонок.

— И я должен сдержать свое слово. Но ты поняла, что для меня лучше всего работать в одиночку? — спросил он Габи.

Конечно, она не поняла. Пока. В конце концов, когда война закончится и она станет зрелой женщиной со своими детьми и своим виноградником, где когда-то немецкие танки оставляли свои борозды, она поймет, что Майкл Галлатин спас ей жизнь, сохранил ее будущее.

— Когда мы сможем уехать? — Майкл вновь переключился на Камиллу, которая уже обмозговывала, как попасть из Парижа в больное сердце рейха.

— Через неделю. Не раньше.

— Через четыре дня, — возразил Майкл.

И глядел на нее, пока она, смутившись, не кивнула.

«Домой! — подумал Мышонок, охваченный возбуждением. — Я еду домой!»

Камилла думала: «В такую передрягу я еще никогда не попадала».

Душа Габи раздваивалась: она любила Майкла, который чудом вырвался из лап смерти, но, наверное, еще больше она любила свою Родину.

А Майкл размышлял о Берлине, о том, как туда добраться, и о том, что такое «Железный кулак».

В спальне, где уже почти догорели свечи, Габи легла на свою пуховую перину, Майкл нагнулся и поцеловал ее в губы. Они прильнули друг к другу.

Габи потянулась к нему, и он взял ее руку…

Ночь проходила, просыпалась алая заря.

Рука! Нечеловеческий ужас охватил Мишу, и он мгновенно очнулся ото сна, сев на охапке соломы, служившей ему постелью. Что у него с рукой?

Было еще совсем темно. Он одиноко сидел на полу, корчась от нестерпимой боли, обжигающей правую руку изнутри, как если бы по жилам вместо крови вдруг потек раскаленный свинец. А боль, мгновением раньше заставившая его проснуться, продолжала нарастать, мучительно разливаясь по всей руке, поднимаясь до самого плеча. Пальцы свело ужасной судорогой, и Мише пришлось изо всех сил стиснуть зубы, чтобы подавить в себе рвущийся наружу крик. Правой рукой он схватился за запястье, но подступивший новый спазм заставил его непроизвольно растопырить скрюченные пальцы и тут же снова сжать их. Стали слышны странные, едва различимые ухом звуки, отдаленно напоминающие не то тихие хлопки, не то потрескивание, каждый из которых словно с новой силой вонзал кинжал агонии в страдающее тело. Лоб покрылся испариной, по лицу катились тяжелые капли пота. Он не посмел закричать, ведь тогда остальные наверняка стали бы смеяться над ним. Всего за несколько сводящих с ума мучительных секунд вся ладонь успела измениться до неузнаваемости, оставаясь уродливо чернеть на конце пока еще белевшего в полумраке запястья. Ему хотелось закричать во все горло, позвать на помощь, но вместо этого он смог лишь тихонько захныкать. Вся рука у него на глазах начинала быстро зарастать грубой черной шерстью, суставы пальцев с хрустом изменяли форму, делаясь короче. От охватившего его ужаса Миша едва не лишился чувств. Он по-прежнему сидел на полу, в безмолвном изумлении разглядывая неведомо откуда появившиеся густые жесткие волосы и заменившие пальцы крепкие острые когти с мягкими розовыми подушечками кожи между ними. Густая черная растительность тем временем достигла локтя, продолжив затем взбираться выше, поднимаясь к плечу, и Миша уже знал наперед, что еще минута — и он не выдержит, с криком вскочит на ноги и бросится будить Ренату.