Палец пошевелился, искра игриво подпрыгнула в воздухе, и вскоре Майкла Галлатина снова пронзила агония.

Пока шок мучил его, тело начинало изменяться от волка к человеку и обратно — то была непроизвольная реакция на электричество. Он снова упал на бок в волчьем облике, попытался встать, но палец мучителя пошевелился, и ток повиновался, вновь прокатившись по телу волнами, которые в течение долей секунды заставляли тело ликантропа менять обличье из одного в другое. Его разум, казалось, разрывался на части. Он не ощущал резких изменений, ему казалось, что он был и волком, и человеком одновременно всю свою жизнь, просто никогда не знал этого.

Он приказал себе встать. Продолжить борьбу. Майкл потянулся за проводами, чтобы выдернуть крючки из своей плоти.

Но следующий долгий и ужасный шок не позволил ему встать и заставил сдаться.

Он лежал, как человек — слабый, голый и истекающий кровью. Силы оставили его. Он наблюдал, как ниндзя приближался, чтобы бросить сеть, а затем, быть может, в ход пойдет новая газовая граната, за которой последует удар по голове, и тогда — Майкл Галлатин знал — свобода закончится.

Смерть охотника, подумал он в состоянии полубреда. Он попытался вернуться к своей более сильной форме, но не смог открыть клетку души. Не в этот раз.

Волк был парализован шоком, и теперь дверь клетки его души была плотно заперта.

Ниндзя приближался, воплощая собой изящное зло.

Однако до цели он так и не добрался. Ибо в следующий миг на него сбоку прыгнул угольно-черный волк, уронил его на землю, придавил лапами к земле, зажал горло между челюстями и рванул так, что едва не оторвал голову от шеи. Затем он проломил ниндзя грудную клетку, словно та была лишь яичной скорлупой, и, погрузив морду в изломанную грудину, вырвал все еще бьющееся сердце. Он повернул голову, чтобы показать Майклу Галлатину приз, и Майкл увидел, что глаза черного волка горят голубым огнем. В следующий миг спаситель съел сердце врага, облизнув капающую с челюстей кровь.

Затем он встал на задние лапы и, дрожа от предвкушения, начал изменяться.

Когда черные волоски шерсти исчезли в белой плоти, когда кости трансформировались и позвоночник втянул внутрь хвост, когда уши стали человеческими, а лицо приняло свою форму, человек приблизился к Майклу. Он был чуть выше шести футов ростом, и у него было тело с узкой талией и широкими плечами. Двигался он уверенно, и Майкл подумал, что в его манере держаться присутствует некоторая надменность. Теперь, когда лунный свет чуть озарил его лицо, стало ясно, что молодому мужчине около тридцати лет. У него были густые черные волосы, неряшливо ниспадавшие ему на лоб. Черты лица обладали определенной притягательностью, их можно было назвать красивыми с этими широкими скулами и изящным носом потерянного аристократа.

Лицо русское, подумал Майкл. Сильные, насыщенно голубые глаза мужчины оставались неподвижными, глядя на Майкла, даже когда незнакомец встал на колени и вырвал крючки из его облитого фосфоресцирующей краской бока.

Майкл в изумлении смотрел на это чудо. И тогда он понял, что узнал эти глаза. Вспомнил, чьи это глаза.

Молодой человек заговорил с характерным русским акцентом, и во взгляде его появилось тепло, вмиг растопившее внешний лед.

— Меня зовут Петр, — сказал он.

И добавил:

— И, я думаю, ты мой отец.

Обоим путникам уже было ясно, что ночь застигнет их в дороге и надо искать кров.

Денек выдался приятный — для жаб и лягушек, зато на представителей рода человеческого низкие серые тучи и холодный дождь нагоняли цепенящую тоску. Согласно всем правилам и предсказаниям календаря, уже должен был прийти полновластным хозяином приятный и веселый месяц май, но в этом году он входил крадучись, как оборванец, ворующий свечки в церкви.

Сквозь переплетение крон в сорока футах над дорогой струилась потоками вода, листья древних дубов и вязов, хвоя устремленных ввысь сосен отсвечивали скорее черным, чем зеленым; на огромных стволах бородой свисали мхи да виднелись клочья лишайника размером с добрый кулак кузнеца. Сказать, что под этими ветвями шла дорога, значило бы позволить себе языковую вольность — это было язвенного цвета грязевое русло, выходящее из тумана и в тумане пропадающее.

— Но, но! — крикнул кучер фургона двум выбившимся из сил клячам, влекущим фургон на юг. Коняги, тяжело дыша впалыми боками, волокли по слякоти деревянные колеса, и пар шел у них из ноздрей. Небольшой кнут был у возницы под рукой, но в ход он его пускать не стал. Лошади, предоставленные, как и фургон, муниципальными конюшнями города Чарльз-Тауна, и без того делали все что могли. Под протекающим коричневым джутовым навесом фургона, за грубой сосновой скамьей, которая то и дело норовила всадить щепку-другую в задние части своих пассажиров, расположились два разнокалиберных сундука, саквояж и картонка для париков — на всем багаже виднелись царапины и вмятины, свидетельствовавшие о долгих дорогах и дурном обращении.

В небе зарокотало. Коняги с натугой вытаскивали копыта из грязи.

— Ну, вы! — прикрикнул возница без малейших следов энтузиазма. Руками в серых парусиновых рукавицах он слегка дернул вожжи для проформы и дальше сидел молча, предоставив дождю стекать по спине, по заляпанной грязью треуголке, пропитывая и без того промокшее касторовое пальто с оттенком воронова крыла.

— Я возьму вожжи, сэр?

Возница глянул на своего товарища по несчастью, который предлагал перенять бразды правления.

Никаким усилием воображения нельзя было бы назвать этих людей одинаковыми. Вознице было пятьдесят пять лет, его пассажиру — только-только двадцать. Старший был широк в кости, с тяжелой челюстью и румяным лицом, густые кустистые брови нависли крепостными стенами над глубоко посаженными глазами ледяной синевы, в которых дружелюбия было не больше, чем в дулах заряженных пушек. Нос у него — как сказал бы вежливый англичанин — был хорошо выражен; прямодушный голландец ляпнул бы, что у обладателя этого носа была в роду гончая. Подбородок у возницы тоже выглядел как крепкий кусок статуи — квадратный больверк с бороздой, в которой поместилась бы мушкетная пуля. Обычно это лицо бывало чисто выбрито тщательными проходами бритвы, но сегодня на нем виднелась щетина цвета соли с перцем.