— Хорошо, — он согласно кивнул головой. — Давай отвезем ее домой.

Они вылезли из грузовика и двинулись по направлению к Рамоне. Температура упала еще ниже, а в их лица ударяли частые капли дождя.

— Миссис Крикмор, — позвал Захария. — Давайте заканчивать! Рамона не двигалась.

— Миссис Крикмор! — снова крикнул он, стараясь пересилить порывы ветра. А затем остановился как вкопанный, поскольку ему показалось, что прямо за поворотом, за стеной сосен, он увидел мерцание, похожее на голубые огоньки на дороге. Он глядел на них, не в силах сдвинуться с места.

Рамона вышла на дорогу между приближавшемся нечто и дубом «Палач».

— Я вижу это! Бог мой, я вижу это! — закричал за спиной у священника Стентон. Сам Захария видел только мерцающие голубые полосы и поэтому крикнул:

— Что там? Что ты видишь?

Но Стентон, казалось, потерял дар речи. Он издал невнятное мычание, а затем был почти сбит с ног очередным порывом ветра, несущегося со скоростью курьерского поезда.

Рамона видела это ясно. Грузовик-пикап, отороченный синим пламенем. Он беззвучно скользил по направлению к ней, и когда он оказался достаточно близко, она увидела, что стеклоочистители грузовика работали во всю, а за ними виднелись два лица: мужское и женское. На голове у женщины была шляпка, а ее круглое, как яблоко, лицо лучилось в предвкушении танцев. Вдруг морщинистое коричневое лицо мужчины исказилось внезапной болью, а руки, отпустив рулевое колесо, обхватили голову. Голубые фары неслись прямо на Рамону, стоящую посреди дороги.

— С дороги! — диким криком прорезался голос Стентона.

Рамона протянула руки по направлению к голубому грузовику и тихо проговорила:

— Нет страха. Нет боли. Только мир и покой.

Ей показалось, что она стала слышать шум двигателя и визжание шин в тот момент, когда грузовик заскользил и начал съезжать с дороги, набирая скорость перед встречей с «Палачом». Женщина в шляпке отчаянно пыталась дотянуться до руля. Мужчина рядом с ней корчился, беззвучно крича.

— Нет страха, — сказала Рамона; грузовик был уже менее чем в десяти футах от нее. — Нет боли. Только мир и покой. Будьте свободны. Будьте свободны. Будьте…

В тот момент, когда голубое пламя приблизилось к ней вплотную, она услышала полный ужаса крик Стентона и почувствовала ужасающую боль в голове, на самом деле, видимо, в голове Джо Ролингза. Рамона чувствовала растерянность и ужас женщины. Она крепко сжала челюсти, не давая вырваться крику агонии. В этот момент объятый голубым пламенем грузовик на полной скорости врезался в нее. Захария и Стентон не были уверены в том, что они увидели далее. Впоследствии они ни разу не говорили друг с другом на эту тему. Когда этот грузовик ударил женщину, то, казалось, что он сдулся как воздушный шарик и превратился в голубой туман, который начал всасываться в тело Рамоны как вода в губку. Стентон видел детали — грузовик, лица пассажиров, — в то время как Захария только чувствовал присутствие, видел вихрь голубого тумана и ощущал странный запах горящей резины. Оба они видели, как пошатнулась Рамона Крикмор в тот момент, когда голубой туман окружил ее, и схватилась за голову, будто та вот-вот должна взорваться.

Затем все кончилось; то есть совсем все. Ветер шумел, как кто-то черный и огромный, у которого отняли любимую игрушку. Однако горящий синим пламенем грузовик, продолжал стоять перед глазами Сэма Стентона, и доживи он до ста лет, все равно ему никогда не забыть картины исчезновения грузовика в теле этой женщины-колдуньи.

Рамона, шатаясь, сошла с дороги и опустилась на колени на землю. Долго-долго двое мужчин не решались сдвинуться с места. Захария слышал свой голос, шепчущий Двадцать третий псалом. Спустя некоторое время он заставил свои ноги кое-как двигаться. Рамона тихо застонала и перевалилась на спину, держась руками за живот.

Священник бросился к Рамоне Крикмор; Стентон последовал за ним. Лицо женщины приобрело серый оттенок, а из нижней прокушенной губы сочилась кровь. Она обхватила свой живот, глядя на мужчин изумленными и испуганными глазами.

Стентона как будто ударили обухом по голове.

— Боже праведный, святой отец, — только и смог он произнести, — она же вот-вот родит!

Сражающийся с домашним заданием по арифметике черноволосый десятилетний мальчик неожиданно глянул в окно. Он осознал, что мягкое приглушенное пение ветра прекратилось и лес заполнила глубокая тишина. Он увидел голые ветви, качающиеся на фоне серого ломтика неба, и по его телу пробежал трепет возбуждения. Он отложил — с удовлетворением — свой карандаш, тетрадь и книгу, а затем поднялся с пола, где он лежал. Что-то не так, он знал, что-то изменилось. Он подошел к окну и вытянулся, чтобы лучше видеть. Поначалу все показалось как всегда, и он разочаровался. Все эти числа, сложения, вычитания копошились у него в голове, звеня, стуча и мешая сосредоточиться. Но затем его глаза широко раскрылись, потому что он увидел первые белые хлопья, летящие с неба.

— Папа, — возбуждённо крикнул мальчик. — Снег пошёл!

Джон Крикмор, читавший Библию на стуле у камина, выглянул в окно и не смог сдержать улыбку.

— Да, на самом деле! — Он подался вперёд, изумленный так же, как и его сын. — Хвала Всевышнему, в первый раз метеорологи не ошиблись. Здесь, на юге Алабамы, снегопады были редкостью, и последний на его памяти имел место в 1954, когда Биллу было только три года. Той самой зимой, когда они жили на благотворительные церковные продукты после того, как раскаленное лето превратило посевы зерна и бобов в жалкие хилые расточки. По сравнению с тем ужасным годом последние несколько урожаев казались настоящим изобилием. Однако Джон знал, что никогда не следует чувствовать себя осчастливленным, поскольку Бог может забрать назад все, чем он обеспечил. По крайней мере у них есть, что есть в этом году, и кое-какая сумма, чтобы прожить остаток зимы. Но сейчас он был заражен легкомысленным возбуждением Билла и подошел к окну, чтобы понаблюдать за хлопьями вместе со своим сыном.

— Может падать всю ночь, — сказал он. — Может под утро насыпать по самую крышу.

— Ух! — выдохнул Билли, и его светлые газельи глаза, так контрастирующие с унаследованным от матери темным цветом кожи, округлились от удовольствия и немного от страха; он представил себе, как все вокруг замерзает, и они, подобно медведям, впадают в спячку до апреля, пока не проклюнутся первые цветы.

— Он не может быть таким глубоким, правда?

Джон рассмеялся и потрепал курчавые рыжевато-коричневые волосы сына.

— Нет. Он не будет даже липнуть и скоро кончится.

Билли еще немного понаблюдал за снегопадом, а затем закричал: «Мама», и побежал через маленький коридор в соседнюю комнату, где опершись на подушки, на кровати Рамона Крикмор чинила Рождественский подарок Билли: коричневый свитер. Со дня Рождества прошло меньше месяца, а Билли уже успел разорвать рукав, лазая по деревьям и носясь по лесу.

— Мама, на дворе снег! — сказал ей Билли, показывая на маленькое окошко рядом с ее кроватью.

— Я же говорила тебе, что это снеговые тучи, не так ли? — ответила та и улыбнулась сыну. Вокруг ее глаз залегли глубокие морщины, а волосы посерели. Несмотря на то, что ей было всего тридцать четыре, годы не пощадили ее. Сразу после рождения Билли она чуть не умерла от пневмонии и с тех пор так и не оправилась до конца. Большую часть времени она находилась в доме, занимаясь своими хитроумными вышивками и выпивая домашние травяные настойки, помогающие ей бороться с ознобом и лихорадкой. В отсутствии движения ее тело набрало вес, однако ее лицо было по-прежнему худым и симпатичным, за исключением слабых темных кругов под глазами; ее волосы были все так же длинные и блестящие, а индейская комплекция создавала ложное ощущение идеального здоровья.

— Самое холодное время года еще впереди, — сказала она и вернулась к своей работе. Рамона постоянно удивлялась тому, как быстро Билли растёт; одежду, которая была ему впору еще месяц назад, уже надо было сдавать в готорнскую комиссионку.