— Хороший человек, — одобрительно произнес Гантт, затем уставился на возвышавшееся в небе солнце.

В течение нескольких следующих минут он покинул этот мир.

Майкл почувствовал это и, взглянув в лицо немецкого летчика, увидел в его глазах пустоту. Когда он проверял пульс, он уже прекрасно понимал, что ничего не услышит. Мальчик перестал кидать кости, а молча сел, глядя на тело Рольфа Гантта, знаменитого аса «Мессершмитта», яркого примера для немецкой молодежи, знаменитость, великого человека, человека действия, героя…

Через некоторое время мальчик пополз вперед. Он положил пару игральных костей в правую руку Гантта — возможно, на удачу в загробной жизни — а затем сомкнул его пальцы, встал и потянулся, словно только что пробудился от долгого сна.

Майкл положил «Брайтлинг» в карман. Не было никакой необходимости хоронить Гантта. Даласиффы, вернувшись, могли попросту выкопать тело, но Рольфа уже здесь не будет — это будет лишь костюм из плоти, а сам летчик уже будет далеко.

Настало время найти дополнительные фляги, наполнить их и снова начать искать способ вернуться домой.

Мальчик жестом указал на верблюда в загоне.

Майкл не имел ни малейшего понятия о том, как справиться с таким передвижным средством, как оседлать его и как править. Но, к счастью, мальчик это знал и проявил свои навыки на очень высоком уровне.

Они обернули вокруг своих голов влажную ткань, повесили фляги на кожаные седельные шнуры и отправились в ту сторону, откуда пришли. Верблюд Майкла, казалось, ненавидел своего наездника и плевался, как недовольный мстительный старик. Вероятно, он что-то почувствовал, думал Майкл. Но, несмотря ни на что, верблюд продолжал шагать по пустыне весь день и на следующий день тоже.

На исходе второго дня, когда горячий ветер подул с юго-запада, оба наездника наткнулись на взвод солдат в сопровождении пары танков «Матильда». Солдаты носили британскую униформу цвета хаки. Когда Майкл дал командиру взвода понять, кто он и откуда родом, он и мальчик были размещены в одном из танков и доставлены на небольшую авиабазу Аль-Массир, примерно в двадцати километрах к востоку.

На базе была больница. Возможно, не самая хорошая, но там были мягкие кровати и пальмовые вентиляторы, закрепленные на потолке. Сломанное плечо Майкла было выправлено и помещено в гипс, а порезы обработаны и смазаны йодом. Он решил некоторое время не смотреть в зеркало, потому что видел, как на него поглядывала симпатичная брюнетка-медсестра, и представлял, насколько непривлекательно сейчас выглядит. Майкл и мальчик проспали около двенадцати часов, а, когда проснулись, то получили на завтрак по стакану апельсинового сока, яичницу, инжир и маслины. Розовощекий, серьезный рыжий капитан по фамилии Финдли-Хьюз явился к ним, чтобы расспросить Майкла и сделать заметки о произошедшем. Допрос шел в довольно официальной форме, пока Майкл не спросил, отпраздновал ли этот молодой человек свой восемнадцатый день рождения.

После этого оба держались более непринужденно и по-свойски.

Мальчика почти никто не навещал… за исключением привлекательной брюнетки-медсестры. Она приходила довольно часто, чтобы увидеть его, посуетиться над ним, расчесать ему волосы, а один раз даже посидеть на его кровати и напеть ему пару колыбельных.

Она, похоже, просто не могла оставить мальчика. Вскоре молодая женщина принесла ему несколько простых игрушек, в числе которых был мячик и игральные камушки. Майкл наблюдал за тем, как ребенок перекатывает их в руке, и понял, что теперь — после того, как игральные кости остались в руке мертвеца — медсестра стала самым лучшим другом для этого травмированного ребенка, может быть, не только в пределах больницы, но и во всем мире.

Врач дал мальчику прозвище: Джеки[43]. В один прекрасный день Майкл услышал, как медсестра называет его Джеком, и мальчик посмотрел на нее так, будто всю жизнь жаждал услышать это имя, чтобы его произносил голос, похожий на ее голос.

Майкл узнал, что муж медсестры был пилотом «Спитфайра», который умер под Дюнкерком. Ее маленький сын был убит немецкой бомбой в Лондоне в 1940-м. Он не спрашивал, как его звали. Ему казалось, что не стоило…

Что ж, даже грубейшая дорога куда-то ведет, подумал он.

Утром на пятый день два офицера в чистой униформе с полированными пуговицами прибыли на базу в транспортном самолете «Дуглас Дакота». Майкл знал, что один из этих людей иногда берет себе имя Мэллори — на нем были отличительные знаки полковника. Позже, когда они сидели под тентом лицом к взлетно-посадочной полосе и пили «Гиннес Стаут», который привезли в бочке на «Дакоте», Мэллори объяснил Майклу, что ему сейчас необходимо вернуться в Каир и, как он выразился, вернуться на коне.

Ему сказали, что он может улететь обратно с ними в «Дакоте» или же — памятуя о его недавнем опыте и общей нелюбви к воздушному транспорту — направиться в штаб-квартиру в грузовике. Разумеется, во времени между этими дорогами будет большая разница, но решать предстояло только Майклу.

На него никто не собирался давить, разумеется.

Майкл Галлатин потягивал свой бокал «Гиннеса» и слушал шум двигателя самолета на поле. Небо было ясным и безмятежным, не возмущенным немецкими истребителями, но откуда знать, где может притаиться следующий ас «Мессершмитта»?

Майкл обратился внутренне к самому себе, и сердце его забилось чаще. Возможно, даже блеск пота выступил на его висках.

Он вынул из кармана наручные часы.

Некоторое время он смотрел на кожаный ремешок. Это ведь обычная коричневая кожа, но теперь она привлекала его внимание. Он думал о старых самолетах Великой Войны, о том, как в них сочетались провода, кожа и дерево. Как они были придуманы, как поднялись в воздух… и подняли с собой маленьких людей с большими мечтами о небе.

Он провел пальцем по полоске коричневой кожи, продолжая слушать обороты двигателя.

В этих кабинах все еще сидели маленькие люди с большими мечтами. На деле — храбрые великаны.

Может быть, и ему настало время вырасти?

Он дал свой ответ.

— Я полечу.

Как только Майкл Галлатин сумел заставить себя встретиться со своими собственными глазами в зеркале, он открыл безупречный серебряный кейс, лежавший на раковине из синего фарфора, на крышке которого красовалась монограмма в виде двух заглавных букв «H» и «J». Из кейса он извлек две части походной опасной бритвы «Золинген», лишний раз убедившись, что немцы умели делать по-настоящему качественные инструменты… некоторыми из этих инструментов запросто можно было убить.

Он соединил две части бритвы вместе и рассмотрел предмет в своих руках так, будто он был произведением искусства. Затем включил холодную воду и подставил край лезвия под струю. Некоторое время он стоял перед зеркалом — совершенно обнаженный — и изучал свое лицо, словно пытался узнать его. Майкл уже не был уверен в том, что именно видит за этими зелеными глазами, которые хранили секреты даже от самих себя. Сейчас он мог лишь сказать, что эти глаза слегка покраснели и выглядели уставшими от столь опасной работы… и от непрекращающейся войны.

Но — уставший или нет — джентльмен должен быть ухоженным, поэтому, не став тянуть с решением дольше нескольких секунд, он взбил мыльную пену и принялся сбривать щетину с правой щеки. На первом же движении рука предала его: Майкл сделал слишком резкий рывок, почувствовал мелкий укол боли, а затем ощутил, как теплая кровь течет от пореза к скуле.

Он стоял и смотрел, как маленькие ручейки крови стекают к его подбородку. Первый, второй, третий… они пахли, как кровавые колбаски на парижском рынке — свежие, сделанные после полуночи. Похоже, Майкл был настолько голоден, что даже собственная кровь могла разбередить аппетит зверя.