— Кайл? — окликнула она, прежде чем он подошел.

— Да.

— Я слышала шум.

— Рассадили какое-то стекло. Все в порядке.

— Кайл, а где Томми?

— Подойдет через пару минут, — сказал Кайл и остановился перед ней. Он чувствовал, как под ногами, между бетонных свай, колышется море. — Почему бы нам не прогуляться в конец пирса?

Элли ничего не говорила. Хоуп спала. Ее головка покоилась на плече Элли.

Кайл поднял взгляд на полное звезд небо и на серебряный ломтик луны.

— Раньше мы приходили сюда вместе. Помнишь?

Она не ответила.

— Приходили и наблюдали за ночной рыбалкой. На конце этого пирса я попросил тебя выйти за меня. Ты помнишь?

— Помню, — раздался тихий голос.

— Затем, когда ты сказала «да», я сиганул с пирса в воду. Помнишь это?

— Я подумала, что ты спятил, — сказала Элли.

— Так и было. И так есть. И так будет всегда.

Он видел, что она сильно дрожит.

— Томми? — раздался в ночи ее окрик. — Томми, живо сюда!

— Пойдем со мной. Хорошо?

— Я не могу… Не могу… решить, Кайл. Не могу…

Кайл взял ее за руку. Ее пальцы были холодными.

— Тут нечего решать. Все под контролем. Понимаешь?

— Мы можем… постоять прямо здесь, — сказала она. — Прямо здесь. В безопасности.

— Есть лишь одно безопасное место, — произнес Кайл. — И оно не здесь.

— Томми? — позвала она, и голос ее сорвался.

— Пойдем со мной. Пожалуйста. — Он крепче сжал ее ладонь.

И она пошла.

«Джолин» отгрызла от пирса последние сорок футов, и тот обрывался зазубренной кромкой, под которой Залив хлестал по сваям. Кайл приобнял жену и поцеловал в щеку. Ее кожа была горячей и влажной. Она склонила голову ему на плечо, в то время как на ее собственном плече лежала головка Хоуп.

Кайл расстегнул ветровку.

— Это был хороший день, так ведь? — спросил он, и Элли кивнула.

Сильный ветер, налетая с моря, дул им в лица.

— Я люблю тебя, — сказал Кайл.

— И я тебя, — откликнулась она.

— Ты замерзла?

— Да.

Он протянул Элли свою ветровку — накинул на плечи и застегнул, укрыв ребенка.

— Глянь на эти звезды! — сказал он. — Нигде больше не увидишь столько звезд, кроме как на пляже, правда?

Она согласно кивнула головой.

Кайл поцеловал ее в висок, а через миг — всадил в него пулю.

Затем он отпустил ее.

Элли и ребенок упали с пирса. Кайл наблюдал, как ее тело качается на волнах залива — то вверх, то вниз. Волны приподняли ее, захлестнули, перевернули на живот и разметали волосы, придав им сходство с раскрытым веером. Кайл взглянул на небо. Глубоко вздохнув, он снова взвел курок и сунул ствол пистолета в рот, целясь вверх, в сторону мозга.

«Боже прости меня ада нет ада нет…»

Послышался низкий рокот. Кайл понял, что это был шум работающих механизмов.

Зажглись огни — в небо ударило яркое зарево. Звезды померкли. В беспокойных волнах отразились разноцветные росчерки света.

Музыка. Где-то вдалеке играл орган.

Кайл обернулся; казалось, его кости сковало льдом.

«Миля чудес».

«Миля чудес» ожила.

Огни обрамляли колесо обозрения и рельсы американских горок. «Супергорка» сверкала потоками воды. Карусель светилась, словно праздничный торт. Ночное небо над «Милей чудес», будто призывая на праздник, обшаривал направленный вверх луч прожектора.

Палец Кайла лежал на спусковом крючке. Он был готов.

Колесо обозрения начало вращаться — неспешно и со скрипом. В гондолах виднелись какие-то фигурки. Центральная дорожка американских горок, лязгая шестеренками, пришла в движение, и затем вагонетки поползи наверх, к вершине первого склона. В вагонетках сидели люди. Хотя нет. Не люди. Не человеческие существа. Они.

Они захватили «Милю чудес».

Кайл услышал, как они восторженно завопили, когда вагонетки американских горок съехали вниз по склону, точно длинная, извивающаяся змея.

Карусель вращалась. Органная музыка — потертая запись — доносилась из динамиков, установленных в центре аттракциона. Кайл наблюдал за гарцевавшими по кругу наездниками, вынув изо рта ствол пистолета. В «Тусовке» теперь перемигивались лампочки, а из музыкального автомата исторгались раскаты рок-музыки. Кайл видел их в танцевальном павильоне — сгрудившись тесной толпой, они отплясывали на краю моря.

Они забрали все. Ночь, города, поселки, свободу, закон, весь мир.

А теперь еще и «Милю чудес».

Кайл свирепо ухмыльнулся, сквозь бегущие по щекам слезы.

Вагонетки американских горок носились туда-сюда. Колесо обозрения крутилось все быстрее.

Они, конечно же, подключили генераторы — там, в парке развлечений. Бензин, необходимый для работы генераторов, они раздобыли на Полосе, на какой-нибудь заправочной станции.

Из бензина и бутылок можно понаделать бомб.

Отыскать генераторы. Отключить «Милю чудес».

В пистолете осталось четыре патрона — страховка на тот случай, если бы он напортачил и, вместо того, чтобы убить, только ранил. Четыре патрона. Ключи от машины остались лежать в кармане ветровки.

«Спи спокойно, милая», — подумал он.

Я присоединюсь к тебе.

Но не сейчас. Не сейчас.

Возможно, он сможет заставить вагонетки американских горок сойти с рельсов. Возможно, ему удастся взорвать «Тусовку» вместе со всеми, кто набился внутрь. Этой звездной летней ночью из них получится отменный костер. Кайл стиснул зубы. Его нутро переполняла ярость. Они могут забрать мир, но не отнимут у него семью. И, если у него получится что-нибудь с этим сделать, они поплатятся за то, что захватили «Милю чудес».

Он сошел с ума. Он знал это. Однако миг прозрения отбросило прочь, подобно телу Элли, унесенному на волнах. Крепко сжав пистолет, Кайл сделал первый шаг в сторону берега.

«Осторожно. Держись темноты. Не дай им себя увидеть. Не дай им учуять себя».

Крики и хохот разносились над «Милей чудес», пока одинокий мужчина шагал вдоль пирса. В руке у него был пистолет, а в разуме — пламя.

Кайл понял, что его отпуск закончился.

За Рассом Трусдейлом пришли в тот момент, когда он досматривал «Конана», потягивая имбирный чай с травами.

Тихо, словно тени, они проникли в его квартиру через парадную дверь; трое мужчин, облаченных в черные костюмы с капюшонами и маски, будто кошки в ночи, проскользнули по узкому коридору прямо в гостиную. Прежде чем Расс успел закричать, они заклеили ему рот скотчем и аккуратно вытащили из кресла с откидной спинкой, стараясь не пролить ни капли чая и не издать ни малейшего звука, который может насторожить соседей, затаившихся за стенами, окрашенными в серый цвет.

Они заломили ему руки за спину и стянули запястья черными пластиковыми наручниками. Ничего, что он одет в красную клетчатую пижаму: там, куда его ведут, одежда не имеет значения. Расс слабо пытается сопротивляться, но рука в черной перчатке, сжимающая ему шею, намекает, что лучше вести себя спокойно; в его голове пульсирует кровь, штаны намокли от мочи, и он становится податливым, как пластилин. Эти люди — профессионалы с железными нервами.

Ему на голову надевают черный мешок. Сначала ноги его не слушаются, и его приходится тащить силой, но затем один из профессионалов бьет его под колено — аккурат по нервам, и вспышка боли заставляет плохого мальчика слушаться старших. Он идет туда, куда они заставляют. Куда-то вниз, вниз. Левой ногой он задевает что-то металлическое. В его охваченном ужасом мозгу мелькает мысль, что на голени останется синяк. И дальше — вниз, вниз. Открывается дверь автомобиля, Расса заталкивают в холодный салон, где чьи-то руки хватают его за плечи и с силой опускают на колени, дверь захлопывается — похоже на фургон, думает Расс; да, это и есть фургон, и он трогается с места.

Вперед и вперед. Как долго они едут? Пятнадцать минут, двадцать? Вперед и вперед, без остановок. Расс задумывается: почему фургон не останавливается на светофорах? Рука в перчатке треплет его по правой щеке, будто бы с сожалением. «За что? За что? За что?» — скотч превращает его слова в неразборчивое мычание, к тому же никто его не слушает.