Зед открыл глаза и сжал руку Мэтью так, что чуть кости не хрустнули. Потом приложил палец к левому глазу и провел им линию от себя к Мэтью.

Я буду присматривать за тобой, говорил он.

И Мэтью почему-то не сомневался в этом. Даже если принять в расчет огромное расстояние от Нью-Йорка до Африки. Если кто и может послать свой взгляд через океан, чтобы увидеть оставленный позади мир и тех, кто в нем живет, то это Зед.

— До свидания, — сказал Мэтью.

Когда он уходил с корабля, Зед все еще стоял на носу, молча оглядывая то, что оставляет, и быть может, готовясь к дерзкому перелету в собственное будущее.

Мэтью шел домой по Квин-стрит, довольный, что наконец миновал толпу и всех, кто явился его поприветствовать, но тут его окликнули:

— Мэтью! Боже мой, вот ты где!

Он остановился, оглянулся, мгновенно вспомнив знакомый голос. Ефрем Оуэлс, высокий и костлявый, с огромными круглыми глазами за стеклами очков, двадцатилетний парень, но уже с преждевременной сединой в каштановых волосах. Как положено сыну портного, он был одет в прекрасный светло-коричневый костюм.

Радостную встречу со старым знакомым омрачил неловкий момент: увидев Ефрема, Мэтью ощутил вину. Хотя Ефрем улыбался так, будто весь мир был у него на игле и нитке, Мэтью знал, что на самом деле он сильно страдает.

А ведь действительно, мастерская его семьи была разрушена цимбелиновыми бомбами профессора Фелла. И Мэтью, по правде говоря, чувствовал себя ответственным за эту катастрофу, потому что противился воле профессора.

— Я слышат, вы с Берри приехали! Думал пойти вас встретить, но…

— …но сейчас ты здесь, — перебил Мэтью, хлопая друга по плечу. — Отлично выглядишь, Ефрем. Как отец?

— Хорошо, Мэтью. Но где ты так долго пропадал? Ты же был в больнице — и вдруг исчез без следа.

— Долгая история. Отложим до другого раза, ты не против?

— Конечно, не буду настаивать. — Они пошли дальше, рядом, направляясь к северу по Квин-стрит. Ефрем, помолчав, сказал: — Наверное, ты не слышал?

— Чего именно?

— Новостей, Мэтью! Да что это я, как ты мог слышать? Айда со мной!

— Куда?

— В мастерскую! Я тебе все покажу!

Ефрем повернул, Мэтью двинулся за ним. Они шли к углу Краун-стрит и Смит-стрит. Судьбоносный угол, подумал Мэтью. Здесь стояла мастерская портного Оуэлса, пока ее не разнесло в горящие осколки. Чувство вины усилилось. Мэтью замялся, не уверенный, что ему хочется идти дальше.

— Идем, Мэтью, идем! — подгонял Ефрем. Остановившись, он подождал друга. Мимо проехал, покачиваясь, воз сена. — Я понимаю, что ты устал, но хочу показать тебе…

— Ефрем, я и так помню, — ответил Мэтью. — Я знаю, что случилось с мастерской твоего отца. Мне очень жаль, и я надеюсь, что ты на меня за это зла не держишь. Так что… нет надобности показывать мне развалины. Я сделаю все, что моих силах…

— Развалины? — Ефрем вытаращил глаза. — Да ты что, Мэтью! Какие развалины? Идем, тут уже недалеко!

Он схватил Мэтью за рукав и потащил за собой.

Приятели зашли за угол, и Мэтью остановился, словно налетев на каменную стену.

Отнюдь не развалины!

Новая швейная мастерская, построенная из добротных красных кирпичей, с медной крышей. Мэтью сделал еще несколько шагов, и увидел внизу стеклянной витрины надпись: «Ефрем Оуэлс, портной, мастер». И ниже: «Бенджамен Оуэлс, портной, консультант».

— Мастерская теперь моя, — гордо сказал Ефрем и даже слегка напыжился. Потом махнул кому-то рукой: — Вот он! Я его нашел!

К Мэтью шла худощавая молодая женщина, одетая просто и элегантно — в темно-синее платье и шляпку того же цвета. Волосы угольно-черные, и сама очень хороша собой. Шла она целеустремленно, желая как можно быстрее оказаться рядом с Ефремом Оуэлсом. При этом она улыбнулась Ефрему так, что апрельскому солнцу стало завидно, а он улыбнулся в ответ, и по этим очевидным признакам решатель проблем заключил, что вечная любовь соединяет самых различных людей.

— Здравствуй, Опал! — поздоровался Мэтью.

— Здравствуй, Мэтью! — ответила она, не сводя глаз со своего любимого. — Мы услышали, что ты вернулся — и Ефрем побежал тебя перехватить.

— Вот только не поймал его на причале, пришлось догонять в городе.

— Мне нравится, когда меня догоняют. — Мэтью с удовольствием разглядывал новую мастерскую. — Так крепко построено — и быстро! Наверняка дорого встало. — Он не мог не задать следующий вопрос: — У твоего отца хватило денег отстроиться?

— Нет, не хватило, — ответил Ефрем. — Но это… это было до того…

— До чего?

Ефрем посмотрел на Опал:

— Давай ты ему скажи.

Женщина ковыряла мостовую носком туфли.

— Ну, понимаешь, так вышло. То есть для меня оно ничего не значило. И я подумала, ну… что кому-то от этого будет хорошо.

— Ты не могла бы говорить чуть более внятно? — попросил Мэтью.

Она подняла голову и посмотрела на него сияющими синими глазами.

— Кольцо, которое ты мне дал. С красным камнем. Оказалось, что это был рубин, да такой, что ювелир еще не видел подобных.

Мэтью издал звук, какой, верно, издает человек, ударенный под дых кулачком младенца:

— Ой!

Кольцо из ларца Тирануса Слотера. Подаренное Опал за ее самоотверженность, когда она помогла Мэтью раскрыть заговор Лиры Такк — в прошлом октябре. Мэтью подумал, что Слотер бы в гробу перевернулся, узнай он, к какому благому делу оказался причастен.

— Это просто чудо, — сказал Мэтью.

— Она просто чудо, — поправил Ефрем.

Он обнял девушку за плечи, она его за талию, и Мэтью почувствовал, что ему хочется прямо сейчас обнять ящик с винными бутылками и выпить за все добрые дела, за добрую удачу, за добрую надежду и любовь.

Ефрем извинился перед Опал и отошел на минутку, чтобы проводить Мэтью обратно на Квин-стрит.

— Послушай, — сказал он тихо, хотя на улице не было никакой толпы. — Я про Берри.

— А что такое?

— Я исчезаю из ее пейзажа. Ну да, я понимаю, что она строила какие-то планы на мой счет. Но Мэтью, я же не могу ухаживать за двумя дамами сразу!

— Естественно, — согласился Мэтью. — Это было бы некрасиво.

— Вот! Именно. Так что… если она про меня спросит, или скажет… кто-то ей должен сообщить, что мы с Опал настроены серьезно. Ты не мог бы это сделать?

— Серьезно настроены? — Мэтью не ждал объяснений и не нуждался в них. — Да, я готов взять на себя эту работу — сказать ей, если спросит.

— Спасибо! — Настала очередь Ефрема хлопнуть Мэтью по плечу.

— Боже мой, не правда ли — это чудесно?

— Что именно?

Ефрем посмотрел на Мэтью, как на чудного пришельца из другого мира.

— Быть живым! — У него на губах играла улыбка, широкая и пьяно-радостная. — Она меня ждет, и мы идем к Деверику пить кофе. В «Галопе» будешь? Тогда скоро увидимся.

— Да, скоро, — пообещал Мэтью с улыбкой, которая не была ни широкой, ни пьяно-радостной, но зато столь же искренней, и друзья, решившие, что быть живыми чудесно, пошли каждый своим путем.

Пока они сидели у Салли Алмонд и ждали человека, который должен был вот-вот появиться, Мэтью просматривал доску, где были написаны мелом сегодняшние блюда. Два рыбных, одно куриное, одно говяжье и одно свиное. Первое из рыбных блюд его заинтересовало, но он решил сперва допить бокал красного вина и поразмыслить, а потом уже заказывать.

— За всех присутствующих, — провозгласил Хадсон, поднимая бокал.

Мэтью в ответ поднял свой, как и Минкс Капер. Они выпили и стали слушать, как бродячая артистка страстным голосом поет «Не торопитесь, девушки мая», аккомпанируя себе на мандоре.

И действительно, торопиться им не надо было. Шла последняя неделя мая, что и навело на мысль заказать именно эту песню. Утром прошел дождь, но земле он был необходим.

Все в Нью-Йорке шло своим чередом — то есть в любой момент можно было ожидать чего угодно: от группы индейцев, крадущихся по Бродвею, до сломанной телеги с разбежавшимися кабанами и веселой погоней за ними по всей Уолл-стрит.